Возвращение блудного Брехта (СИ)
— Кто такие? Пропуск.
Ну, вот и добрались. Открывай сова медведь пришёл.
Глава 4
Событие восьмое
Хорошо защищен тот город, который окружен стеной из мужчин, а не стеной из кирпича.
Ликург Спартанский
Дом Василия Ивановича Стрешнёва находился по современным меркам от Кремля далече. Аж, на Божедомке. Километра три. По Петровке нужно доехать до современного Бульварного кольца и ещё чуть проехать. Брехт решил на лошади проехаться, взял было в Конюшне высокую каурую кобылку. Которую так «Кауркой» и прозывали. Но не получилось. Анхен увидела из окна и велела слуге передать, чтобы Иван Яковлевич изволил ехать в карете в сопровождении конных Преображенцев. Пришлось ждать, расхаживая около конюшню, время от времени помахивая рукой по прежнему стоящей у окна Анне Иоанновне.
Она и так отпустила от себя Бирона с неудовольствием. Как же, обедать без него, почему не завтра съездить поутру или, вообще, подождать пока канцлер Остерман выздоровеет. А Брехту не терпелось, раз уж до власти дорвался попрогресорствовать. Вызвал к себе Андрея Ивановича, а тот сразу занемог. Подагра. С кровати встать не может. Самое интересное, что это могло быть и правдой, читал Иван Яковлевич, что его на носилках на каторгу в Берёзов отправляли. Ходить не мог. А могло быть и воспалением хитрости. Этот товарищ всегда в ответственные моменты заболевал. Сейчас время непонятное и приглашение фаворита императрицы «поговорить», когда совсем недавно, и месяца толком не прошло, как Указом Анны Иоанновны от 9 (20) апреля 1730 года Иван Долгоруков вместе с отцом Алексеем Григорьевичем и его семейством, а также с молодой женой Натальей Борисовной сослан в Берёзов, с лишением чинов и орденов, также отобраны все поместья у них. Почему бы не поболеть немного, пока всё не рассосётся и не устаканится. Вроде и проявила к нему благосклонность Анна Иоанновна и даже графским титулом пожаловала, но… Как говорится, ночная кукушка дневную всегда перекукует. Тёмная и непонятная личность этот Бирон. Да ещё и сынок у императрицы от него. Может, и не к добру тот «разговор»⁈ Приревновал боров курляндский. А нет. Не боров. Хряк. Раз состоит любовником при Анне Иоанновне, то точно не кастрат.
Ивану Яковлевичу же не терпелось переговорить с Остерманом о кое-каких нововведениях необходимых, и он уговорил Анхен отпустить его на несколько часов проведать и поговорить с умнейшим человеком в России — Андреем Ивановичем. Новоиспечённый граф жил в усадьбе шурина на Божедомке. Андрей Иванович женился на Марфе Ивановне Стрешнёвой, и жил, пока двор пребывает в Первопрестольной, в доме её брата и своего шурина Василия Ивановича Стрешнева, который дослужился к этому времени до чина тайного советника, имел придворное звание камергера и был сенатором. Стрешнёвы — это родственники той самой Евдокии Стрешнёвой, на коей и женился первый Романов — Михаил — прадед Анны Иоанновны.
За столетие Стрешнёвы выстроили несколько каменных и деревянных домов, сейчас объединённых в один «С» образный комплекс, прикрытый со всех сторон высоченным забором. Крепость целая. Карета остановилась перед воротами, и их ни в какую не хотели слуги, в кафтанах с золотым шитьём, открывать. Болен, дескать, Андрей Иванович и никого не принимает. Пришлось Ивану Яковлевичу выйти и дать указание Ивану Салтыкову, посланному с ним императрицей, силу применить. Преображенцы прикладами дворню разогнали и ворота открыли. Двое новых дуболомов всё в тех же коричневых шитых золотом кафтанах и на крыльце пытались грудью петушиной встать на защиту «неприкосновенности жилища», но один получил прикладом в грудь золотом шитую, а второй пинок от Ивана в область болезненную и оставили свою глупую затею. Но вообще, надо отдать парням должное, до последнего пытались препятствовать проникновению «супостатов» — гостей незваных. И видели же мундиры Преображенского полка. Либо дураки, либо смельчаки.
Следующей преградой на пути Брехта встала жена Андрея Ивановича — Марфа Ивановна — статс-дама новой императрицы. Брехт начал закипать. Он вообще — холерик, а тут столько приключений за одно утро.
— Извините, Марфа Ивановна, — выслушав гневную отповедь про болезнь несчастного Остермана, проговорил Иван Яковлевич, после чего взяв статс-даму за талию, приподнял её легко и переместил с плацдарма перед дверью на метр вправо. Пока Марфа визжала, Брехт открыл тяжёлую и огромную дубовую дверь и вторгся в «больничку».
Дверь дёрнулась, видимо жена решила, как и слуги, оборонять Остермана до последнего, но Брехт её придержал с этой стороны и разглядев в полумраке лежащего на кровати в перинах и подушках вице-канцлера попросил.
— Андрей Иванович, успокойте домочадцев, я не арестовывать вас прибыл, а наоборот хочу милость монаршую до вас донести. Так сказать, посланец добрых вестей. Поговорим, и я уйду, а вы болейте себе. Хоть всю оставшуюся жизнь. А дела тогда мы без вас делать будем. Работу работать. — После чего Иван Яковлевич отпустил дверь. В комнату тут же ворвалась жена, да не одна, а неизвестно откуда взявшимся мальчиком лет пяти. Женщина голосила, мальчик плакал.
— Марфа Ивановна, дай нам с господином Бироном поговорить. И винца рейнского принеси. Сладенького. И клюковки мочёной. Любите винцо, Иван Яковлевич?
— Пусть будет винцо и клюковка, Ваше Сиятельство. — Брехт подошёл к окну и раздёрнул шторы. А потом и само окно распахнул. В комнате смрад стоял, кислым чем-то воняло и мочой. Или потом? Или потом с мочой? Свежий ветер дунул в лицо Ивану Яковлевичу и остановил подступивший к горлу позыв рвоты. В таком смраде поневоле заболеешь.
Событие девятое
Побеждает тот, кто переходит в наступление. Обороняться мало, надо переходить в наступление.
Архимандрит Алипий (Воронов)
Брехт раздвинул до конца в обе стороны глухие бархатные шторы и впустил в комнату вонючую сначала солнце, потом преодолевая сопротивление разбухшей древесина открыл и вторую створку большого окна. Вместе с чириканьем воробьёв на соседнем дереве в комнату устремился поток свежего воздуха.
— Иван Яковлевич, простудите Андрея Ивановича! — бросилась к нему жена вице-канцлера, пришедшая с девицей, в руках у которой был поднос серебряный с графином и бокалами стеклянными.
— Я же на медикуса учился в Кёнигсберге, в университете, так что мне виднее, как с болезным поступать. Ему свежий воздух необходим, а вы его миазмами этими только губите. Уйду, когда, то влажную уборку тут сделайте и перину проветрите, шторы же снять нужно и постирать, пыль прямо сыпется с них. И нужно каждый день комнату проветривать. По нескольку часов, скажем час потом пару часов закрыть. Потом снова проветрить. И каждый раз одновременно влажная уборка. А теперь оставьте нас, дорогая Марфа Ивановна. Важный государственный разговор у нас и Андреем Ивановичем. И проследите, чтобы никто не подслушивал — то, что я буду говорить — это строжайшая государственная тайна.
— Марфа Ивановна, сделай, как господин Бирон говорит. И не беспокой нас пока. — Остерман встал, выпутавшись из перин, и накинул на плечи бархатный, засаленный на рукавах и шее, коричневый халат. В чепце при этом оставшись. Тот ещё вид. Словно старушка — процентщица из «Преступления и Наказания».
Брехт нашёл взглядом стул, задержав дыхание, дошёл до него, поднял и перенёс к окну, только после этого снова вдохнул. На него и уселся. Вонь у окна один чёрт ощущалась, ну, хоть не так сильно. Терпимо.
— Андрей Иванович, вы знаете, что у Анхен, простите, у Государыни Анны Иоанновны не всё в порядке с почками? Жалуется иногда.
— Так лейб-медики…
— Это — понятно. Был у нас профессор в Кёнигсберге в университете, так он один чудодейственный рецепт рассказал мне и от подагры вашей, и от камней в почках, от почечной колики. Интересуетесь? Сейчас вот ногами скорбны? Желаете помолодеть телом лет на десять? Сколько вам? Сорок пять? Будете себя лет на тридцать чувствовать и ноги поправятся. Подагра — это то же самое, что и почечная, и желудочная колика — камешки откладываются. У одних в почках, у других в желчном пузыре, у третьих в коленях или локтях, в суставах любых, в том числе и в позвоночнике. Камешки острые, и когда человек ходит, то они кости карябают. Те воспаляются, вот и вся болезнь.