Бедный Павел (СИ)

Платон улыбался в бороду, я делал вид, что очень занят чтением. Через несколько минут Ломоносов справился с собой и наконец, заговорил:
— Что вы имели в виду, отец Платон?
— Я имел в виду, что по этим вопросам моё мнение полностью совпадает с Вашим. По моему сугубому мнению, церковь должна, просто обязана, преодолеть раскол православной веры, как можно скорее! Вопросы формы не должны превалировать над содержанием. Так же я не наблюдаю в священном писании требований ограничить научное познание или же признаний каких-либо научных теорий единственно правильными. Так же для меня не является допустимым привязка церковных традиций к обычаям, зачастую ужасным и диким. — Платон продолжал улыбаться, глядя на внимательно слушающего Ломоносова. — Противоречия существуют не между вами и церковью, а между вами и отдельными лицами в ней. Тем более нет противоречий между вами и христианской верой. Вы видите ошибки в моих мыслях?
— Нет, Ваше преподобие, — изменение тона Ломоносова было налицо — Возможно ли нам более подробно поговорить об изложенном?
Вот так противоречия между моими глубокоуважаемыми и любимыми учителями были практически устранены, и теперь наши занятия проходили уже частенько совместно.
С тетушкой Анной я также продолжал регулярно общаться, хотя ценность информации, получаемой от неё, явно в настоящий момент снизилась, но приятно мне было с ней общаться и всё тут…
Графиня Анна Карловна Воронцова, урожденная Скавронская, совместно с мужем Михаилом Илларионовичем прогуливалась по парку на своей мызе. Она пригласила супруга на совместную прогулку, чтобы обсудить стратегию поведения своей семьи.
— Михаил, мне не очень нравятся наши денежные дела! — Анна Карловна была женщиной умной и властной.
— Но душа моя! Невозможно в Петербурге вести дела в обществе, не делая долгов! К тому же, ты тоже любишь тратиться — вот дача наша, к примеру!
— Михаил! Не забывайся! Именно мне ты и твои братья обязаны своим положением! И не смей меня упрекать в излишних тратах!
— Аннушка! Ну, не надо на меня кричать! Я всё предусмотрел! Как только Петр Федорович взойдет на престол, он покроет наши долги и все будет прекрасно!
— Михаил, меня удивляет уверенность тебя и твоих братьев, что именно Петр Федорович будет наследовать корону.
— Душа моя! Ты что-то знаешь? Старуха решила назначить официальным наследником Павла?
— Ничего я не знаю! Елизавета ни с кем не хочет обсуждать вопросы наследия, как и вопросы собственной смерти! Но, не кажется ли Вам канцлер, что с каждым днем вероятность именно такого развития событий растет? — ещё очень красивая и отнюдь не старая женщина, резко отчитывала выглядевшего значительно старше её супруга, — Павел, даже в своем возрасте, ведет себя значительно более достойно, чем Ваш потенциальный племянник! И то, что моя кузина решит оставить трон именно ему, вполне вероятно. И, возможно, это будет для всех лучше!
— Аннушка! Что ты говоришь, мы же давным-давно всё определили и изменить наше решение уже невозможно, мы слишком много вложили в этот проект!
— Да, вложили! Но чем больше проходит времени, тем больше мне кажется, что мы это сделали зря… — женщина произнесла эту фразу уже значительно более задумчивым тоном и помолчав несколько минут добавила:
— Так что, передай своим братцам, чтобы тратили поменьше, можем не дотянуть до успеха.
В нашу размеренную жизнь изменения пришли только тогда, когда мама закрутила роман с красавцем-гвардейцем Григорием Орловым. Чувства Екатерины к новому возлюбленному оказалась просто огромна — она притащила его на встречу со мной. Как на это могла отреагировать императрица! Но здоровье её оставляло желать лучшего и реакции не последовало. А то я действительно и обосновано боялся, что наши встречи с Екатериной могли и закончатся.
Она познакомила меня с этим могучим красавцем, и я очень удивился. С предыдущими любовниками я не знакомился, да и вообще, мы даже их не обсуждали, а тут сразу знакомство. Более того, на одну из следующих встреч он явился с братьями.
 
Григорий на меня произвел впечатление не слишком, но всё-таки умного бабника. Младшие братья тоже были фигуристыми красавцами, но значительно более стеснительными, чем Григорий. Но истинным главой этой семьи был Алексей. Не такой красавец, как Григорий — у этого шрам через пол лица, но тоже должен женщинам навиться, да и по фигуре покрупней братьев. Хитрость его просто в глаза лезла. Опасность я почувствовал даже после первой встречи. Но, как я думаю, самых опасных надо приближать и пытаться приручить и контролировать.
Так что, уже на второй встрече я мило поинтересовался:
— Правда ли Алексей Григорьевич великолепно фехтует на саблях и палашах? Тот удивился:
— Фехтую-то я неплохо, но вот искусство моё во многом продукт моей недюжинной силы, а не умения.
— Мне нравится ваша скромность Алексей Григорьевич, но все-таки и я хотел бы вас попросить, если, конечно, это вас не затруднит, быть моим учителем фехтования. Меня учат фехтовать на шпагах, но, боюсь, в бою от этого мало толку, — я был нарочито вежливым и тем самым ещё более озадачил Алексея, найти причину отказа он не сумел и хоть явно не горел желанием отвлекаться от своих занятий, был вынужден согласиться.
Я с самого начала своей новой жизни уделял физическому развитию предостаточно времени — ежедневно выполнял небольшой комплекс физических упражнений, а также бегал, но требовалось и что-то большее, тело росло, и надо было его сформировать. С недавних пор я начал скакать на лошади и фехтовать. Фехтование и конная езда нагружали мышцы очень неплохо, но шпаги — это непрактично. Где я смогу реально драться на шпагах? На дуэлях — бред какой-то, что я вам Д`Артаньян, что ли? На войне — так там сабля или палаш сильно удобнее. Чем проще, тем эффективнее — так я думал.
Мы занимались три раза в неделю, мне это нравилось, и, в общем, сближало меня с семейством Орловых и лично Алексеем. Мне было уже восемь лет.
А зимой умерла тётушка Елизавета.
  
Глава 3
 
Императрица долго болела. Каждый день последнего года она чувствовала себя хуже и хуже, очень сильно грустила. Мне кажется, что её просто становилось скучно. Война продолжалась, конца ей не было видно, денег не было, вокруг престола интриги, сил на развлечения не хватает, поговорить нормально можно только с Разумовским, а он давно уже не тот, что был раньше, и тоска только усиливается…
И вот в кабинет, где мы сидели с Платоном и веселились, празднуя Рождество, ворвался слуга с перекошенным лицом и, едва сдерживаясь, проговорил:
— Ваше Высочество! Императрица скончалась!
Конечно, все были внутренне готовы к тому, что она умрет. Плелись интриги, в расчете на её смерть или жизнь, но всё равно… Кто может предсказать волю Божию? Вот Шуваловы явно не смогли предсказать. Я знал, что они готовили заговор против Петра Федоровича, но не успели… Тётушка не хотела думать о собственной смерти, Шуваловы, да и Разумовский — они не успели её уговорить, она не стала делать каких-либо распоряжений по наследованию, и всё досталось папочке…
Все забегали.
Петр Федорович сразу начал давать указания, в основном нелепые, громко хохотать и вести себя как шут, перемежая свои действия выпивкой. Чувствовалось, что он просто не может себя контролировать, разрываемый радостью. Он был счастлив по настоящему — он получил то, на что уже толком и не рассчитывал — престол России.
Мама нашла на него управу, удалив его от тела Елизаветы Петровны в свои комнаты и взяв на себя все мероприятия по подготовке к похоронам. Дальше всё прошло как в плохом водевиле: на похоронах пьяный папа в нарочито белом и разукрашенном костюме громко шутил, приставал к дамам и издевался над церковными обрядами и кислыми лицами.
 
Как же это было противно! Ладно, я понимаю, что тётю он не любил, она была жестока к нему, но мама пострадала не меньше его и держала лицо.
А мне, мне было грустно, прям невмоготу. Я понимал, что тетя не вечна, но за её спиной всё казалось простым и ясным, а вот теперь её нет, и значит, наступило время больших событий, а я ещё семилетний ребенок…Тётю было очень жалко. Теперь понял её долгие взгляды на меня во время наших разговоров и то, что она начала, как бы случайно, касаться моих волос или рук. А я привык к ней, к её воле, харизме, которая как огромный кокон обволакивала её, затягивая в себя всех окружающих, и не замечал того, что она уходит. Нет, умом-то понимал, все понимали, а вот сердцем — нет. И я плакал, упал на свою постель и плакал. И только Марфушка сидела рядом, гладила меня и шептала ласковые слова…