Пари под омелой (ЛП)

— Уже любишь Рождество, Квинни?
— И не надейся.
Смеясь, он заводит машину и выезжает на улицу, ведущую на юг. Мы едем в комфортном молчании, никто из нас не чувствует необходимости завязывать разговор.
— Мы можем поговорить…
— Насчет прошедшей ночи…
Мы оба начинаем одновременно.
Я смеюсь, поворачиваясь к нему лицом, когда он издает низкий, хрипловатый смешок, который я чувствую в глубине своего живота.
— Да, я хотел бы поговорить об этом, — говорит он наконец. Я хочу, чтобы он посмотрел на меня, но мне также нравится, что я могу наблюдать за его профилем. Сильный наклон его острой челюсти, крепкие мышцы шеи. Немного щетины вдоль челюсти, спускающейся вниз.
Мне это нравится. Так он выглядит еще более суровым, еще более похожим на дровосека, о котором я шутила с Кэсси.
По правде говоря, он мне нравится в таком виде, почти так же, как и в пиджаке и галстуке.
— Слушай, если ты хочешь сделать вид, что этого не было, я не против и не обижусь. Не хочу, чтобы между нами было что-то странное или неловкое, тем более что ты — лучший друг Оуэна. У людей постоянно случаются свидания на одну ночь, и мы могли бы стать такими людьми. Дай себе волю и никогда больше не говори об этом, — говорю я просто.
Меня удивляет то, что Паркер выглядит почти… оскорбленным моими словами. Складка между его бровями углубляется, а челюсть напрягается.
Внезапно он съезжает на обочину шоссе и останавливает машину. Он глушит двигатель, затем поворачивается ко мне лицом.
— Это не то, чего я хочу, Квинн. И, честно говоря, меня бесит, что ты так легко отмахиваешься от вчерашнего вечера, как от пустяка, — его челюсть сжимается, а адамово яблоко двигается вверх-вниз, когда он отводит взгляд в темноту перед нами, освещенную фарами.
Подождите, что?
— Я просто… я подумала… Ладно, что ты хочешь сказать, Паркер? — спрашиваю я, пытаясь понять, что, собственно, здесь происходит.
Я думала, что наш с Паркером совместный секс — это одноразовая вещь, о которой он никогда не захочет даже вспоминать, а теперь понимаю, что, возможно, мы находимся на двух совершенно разных полюсах.
— Прошлая ночь не была для меня просто случайным трахом, Квинн, — он наклоняется вперед, и я ощущаю мускусный запах кедра от его мыла для тела и жадно вдыхаю его аромат. Ничего не могу с собой поделать.
Этот мужчина пахнет слишком притягательно для своего собственного блага, и это мешает сосредоточиться.
— Не может быть, чтобы мы были вместе только один раз. Нет, черт возьми, Квинн. Все, о чем я могу думать, — это твой вкус, — он наклоняется ближе, отстегивает ремень безопасности с шумным лязгом, когда он ударяется о борт грузовика. Его рука обхватывает меня и без особых усилий перетаскивает на среднее сиденье, — то, как твое маленькое тугое тело двигалось подо мной, пока я был в тебе.
Когда он наклоняется вперед, его губы слегка касаются моих, все рациональные мысли покидают мою голову.
Паркер умеет лишать меня воли, как никто другой.
— То есть, возможно, необходимо повторить, — шепчу я, поднося руки к его шее и слегка поглаживая мягкие волосы на затылке, — может быть, нам не стоит делать вид, что этого никогда не было?
— Нет, черт возьми, не стоит, малышка Скотт, — Паркер поднимает меня с сиденья и притягивает к себе на колени, усаживая на свой твердеющий член.
Боже, это… что бы это ни было… слишком приятное ощущение, чтобы от него отказаться.
Я впиваюсь губами в его губы, выдыхая глубокий стон, и тут же хватаю его за волосы, чтобы притянуть ближе. Мои бедра бьются о его бедра, кажется, сами по себе, отчаянно нуждаясь в трении.
— Квинн, любимая, подожди, — говорит Паркер, отстраняясь, его грудь вздымается, как и моя собственная, — как бы мне не хотелось раздеть тебя догола и взять прямо здесь, мы на обочине дороги, и идет снег, это небезопасно. К тому же мы опоздаем. Поедем сегодня вечером ко мне домой? Там мы сможем все обсудить.
Я откидываюсь спиной на руль и поправляю свитер, который задрался до живота, и понимаю, что мы действительно только что обнимались на обочине крупного шоссе.
 
Это безумие.
И мне это даже нравится.
— Конечно, но я думаю, что нам нужно поговорить об этом, — я делаю жест от своей груди к его, — и думаю, что тебе, возможно, нужно посидеть в другом конце комнаты, пока мы будем говорить. Я не могу думать, когда ты так… отвлекаешь.
При этих словах он толкает бедра вверх, и мои брови поднимаются, как бы говоря.
— Видишь? Я же тебе говорила.
Я каким-то образом выпутываюсь из его коленей и карабкаюсь обратно на свое место, гораздо менее собранная и гораздо более возбужденная, чем до того, как это произошло.
Как только я пристегиваюсь, Паркер снова выводит машину на шоссе, и на этот раз он держит руку на моем колене до конца поездки. Короткая остановка, казалось, уничтожает всю неловкость между нами.
Наконец, он останавливает машину на переполненной парковке, которую я узнаю где угодно.
— Ты поведешь меня кататься на коньках в «Мо»? — взволнованно спрашиваю я, — боже, Паркер, я так давно здесь не была. Со школьных времен.
Он усмехается, уголки его губ слегка подрагивают в полуулыбке.
— Я знаю, ты любила кататься на коньках. Стейси заставляла нас брать тебя с собой, по крайней мере, два раза в месяц зимой. Мы катались до тех пор, пока не переставали чувствовать свои лица, а потом пили горячее какао с большим количеством сахара. Подумал, что тебе нужно об этом напомнить.
Это одни из моих любимых воспоминаний. Когда я еще только училась кататься на коньках, Паркер стоял передо мной и катался задом наперед, а я держала его за руки. Он всегда делал все возможное, чтобы удержать меня в вертикальном положении, и без него у меня было бы гораздо больше шишек и синяков.
— Я так взволнована. Я, наверное, упаду на задницу, ведь не каталась на коньках уже много лет, ну и ладно.
Паркер выходит из грузовика и идет открывать мою дверь.
— Я думаю, это очень похоже на езду на велосипеде. Возможно, ты не так плоха, как тебе кажется. Может, просто немного заржавела.
Он берет меня за руку и тянет к выходу, и в этот самый момент я понимаю, насколько все отличается от того, чего я ожидала от своей короткой поездки домой. Меньше всего представляла себе свидание с Паркером; но вот мы здесь, и все не так уж плохо.
Мы проходим через вход, и я широко улыбаюсь.
Он ничуть не изменился. Выглядит точно так же, как и тогда, когда мы были подростками, и мое сердце чувствует себя… мягким и теплым.
О, Боже, я превращаюсь в Паркера. Его веселое рождественское дерьмо распространяется, как болезнь. Помогите.
— Давай возьмем коньки, — говорит он, направляя меня к стойке. Когда мы идем, я вижу скамейку, на которой у меня был самый первый поцелуй. Как будто я когда-нибудь смогу забыть этот момент. Оуэн и Паркер были там в тот момент, когда губы Адама Сантино коснулись моих. Очевидно, Адам поспорил с кем-то на десять долларов, что первым поцелует меня, а когда они узнали об этом, то поставили ему синяк под глазом и запретили прикасаться ко мне снова.
Это воспоминание я не забуду ни в этой, ни в следующей жизни.
— Какой размер? — спрашивает Паркер, отвлекая меня от воспоминаний, — коньки.
Тряхнув головой, я выныриваю из прошлого.
— Э-э, семерка, кажется, спасибо.
Он нахмуривает брови, и на его лице появляется любопытное выражение.
— Что это за взгляд?
— Какой взгляд?
— Тот, при котором ты выглядишь так, будто только что попробовала скисшее молоко, — он протягивает мне пару изношенных и потертых коньков кремового цвета, затем берет у продавца свою пару, и мы вместе идем к скамейке. Я сажусь, снимаю ботинки, затем начинаю зашнуровывать коньки.
— Я как раз думала о том дне, когда вы с Оуэном избили Адама Сантино, потому что он поспорил со всеми на десять долларов, что сможет меня поцеловать.
Выражение лица Паркера становится жестким.