Люди как боги. Когда спящий проснется

— А вот и дом Белого Совета, — сказал Острог, когда на экране появился темный угол стены, которая вскоре исчезла, и они увидели окруженную со всех сторон зданиями пропасть, откуда поднимался дым к бледному зимнему небу. В сумраке торчали столбы, изуродованные железные балки, развалины громадных построек. По ним бегали и лазали бесчисленные маленькие фигурки.
— Это и есть дом Белого Совета, — пояснил Острог. — Их последняя опора. Эти безумцы потратили столько боевых припасов на взрыв, что их хватило бы на целый месяц обороны. Они хотели остановить нашу атаку. Вы ведь слышали взрыв? Добрая половина стекол в городе выбита.
На экране над руинами взорванных зданий появилась громада сильно поврежденного белого здания. Окружающие постройки были взорваны. На месте переходов зияли дыры. В проломах стен виднелись огромные залы, лепные украшения зловеще белели в зимних сумерках. Со стен свешивались фестонами оборванные канаты, там и сям торчали скрученные железные брусья. Среди руин мелькали алые точки — красномундирные защитники Совета. То и дело бледные вспышки озаряли груды развалин. Сперва Грэхэму показалось, что штурм белого здания в полном разгаре, но потом он понял, что революционеры не столько атакуют, сколько стараются укрыться за развалинами от яростного обстрела противников.
Подумать только, десять часов назад он стоял под вентилятором в одной из комнат этого здания, не понимая, что происходит в мире!
Присматриваясь к картине, медленно движущейся по экрану, Грэхэм заметил, что группа белых построек со всех сторон окружена развалинами. Острог коротко пояснил ему, что осажденные нарочно произвели такие ужасные разрушения, чтобы помешать штурму. Он спокойно говорил о множестве жертв. Указал на кладбище среди развалин, на многочисленные перевязочные пункты, крохотные фигурки кишели в выбоинах разрушенных путей, как паразиты в сыре. Острог подробно ознакомил его с планом здания Совета, с расположением частей противника. Грэхэм получил представление о гражданской войне, которая сотрясала огромный город.
Это был не просто бунт, не случайное возмущение, а заранее подготовленный, превосходно организованный государственный переворот. Острог был поразительно осведомлен. Он знал, чем занята чуть ли не каждая группа людей, копошившихся среди развалин.
Протянув руку, отбросившую на экран гигантскую черную тень. Острог показал Грэхэму место, где находилась комната, в которой тот был заключен, и проследил весь проделанный им путь. Грэхэм узнал пропасть, через которую он перебирался, и место, где он прятался за ветряным двигателем от летательной машины. Остальная часть его пути была разрушена взрывом. Он снова взглянул на дом Белого Совета. Здание медленно исчезало с экрана; на смену ему из тумана выплыли увенчанные куполами и башнями здания, расположенные по склону холма.
— Итак, Белый Совет свергнут? — спросил он.
— Свергнут, — ответил Острог.
— И я, неужели правда, что я?…
— Да, вы Правитель Земли.
— Но что это за белый флаг?
— Это знамя Белого Совета, символ владычества над миром. Оно сейчас падет. Борьба уже кончилась. Их атака на театр была последней отчаянной попыткой. У них осталось не больше тысячи человек. Многие уже перешли на нашу сторону. У них не хватает боевых припасов. А мы воскресили военное искусство прежних лет. Мы пустили в ход пушки.
— Но постойте. Разве этот город — весь мир?
— Это почти все, что еще осталось у них от огромной империи. Остальные города тоже подняли восстание или ожидают исхода борьбы. Ваше пробуждение смутило их, парализовало.
— Но разве у Совета нет летательных машин? Почему они не пустят их в ход?
— Конечно, есть. Но большая часть аэронавтов примкнула к нам. Правда, они боятся выступить за нас, но не смеют идти и против нас. Мы их раскололи. Половина аэронавтов за нас, а остальные знают это. Кроме того, им известно, что вы бежали от погони. Час назад мы расстреляли того человека, который пытался убить вас. Наконец, мы заняли все аэродромы и захватили аэропланы; что касается небольших летательных машин, которым удалось ускользнуть, то мы подвергли их такому сильному обстрелу, что они не осмелились даже приблизиться к дому Белого Совета. Если летательная машина опустится на землю в городе, то она уже не сможет снова подняться, так как здесь нет места для разбега. Часть мы уничтожили, другие опустились и принуждены были сдаться, остальные улетели на континент в надежде достичь дружественного им города, если только у них хватит горючего. Многие из аэронавтов были рады попасть в плен. Не очень-то приятно быть сбитым и кувыркнуться вниз. Нет, Белому Совету нечего ожидать помощи. Его час пробил.
 
Он засмеялся и повернулся к экрану, чтобы показать Грэхэму аэродромы. Хотя ближайшие из них находились, по-видимому, далеко и были окутаны утренним туманом, Грэхэм все же понял, сравнив их с окружающими постройками, что они очень обширны.
Когда смутные очертания исчезли с экрана, показалась толпа обезоруженных полицейских, проходящих по какой-то площади. Затем снова черные развалины и осажденная твердыня Белого Совета. Теперь она казалась уже не туманной, а золотилась в лучах солнца, вышедшего из-за туч. Борьба все еще продолжалась, но красномундирные защитники уже не стреляли.
В сумрачном молчании долго еще созерцал человек девятнадцатого столетия заключительную сцену великого восстания, государственного переворота. Он подумал с замиранием сердца, что этот мир — его мир, а тот, старый, остался позади. То, что он видит, не какое-нибудь театральное представление, которое закончится, когда наступит развязка. Нет, в этом мире ему предстоит жить, выполнить свой долг, подвергаться опасностям и нести бремя тяжкой ответственности. Он повернулся, желая задать Острогу вопрос. Острог начал было отвечать, но потом сказал:
— Все это я объясню вам впоследствии. Прежде всего дела. Народ из всех частей города стремится сюда по движущимся путям, все рынки и театры полны. Вы явились как раз вовремя. Народ хочет видеть вас. За границей тоже хотят видеть вас. Париж, Нью-Йорк, Чикаго, Денвер, Капри, тысячи других городов волнуются и хотят видеть вас. Столько лет ждали вашего пробуждения, а когда наконец вы проснулись, им трудно поверить.
— Но не могу же я быть везде.
Острог ответил с другого конца комнаты. Снова вспыхнул свет, и изображения на овальном диске поблекли и исчезли.
— У нас есть кинетотеле-фотографы. Когда вы покажетесь здесь, вас увидят мириады мириад народа, собравшегося в темных залах мира. Правда, не в красках, а в контурах и в тенях. Вы даже услышите их приветственные крики, которые сольются с криками, доносящимися из нашего зала. Для этого служит особый оптический прибор, показывающий публике артистов и танцовщиц. Он, вероятно, неизвестен вам. На вас направляют сильный свет, а зрителям видны не вы сами, а ваше увеличенное изображение на экране; любой зритель в самой отдаленной галерее может пересчитать у вас ресницы.
— Как велико теперь население Лондона? — вдруг спросил Грэхэм в порыве любопытства.
— Двадцать восемь мириад.
— Сколько же это составит?
— Более тридцати трех миллионов.
Грэхэм никак не ожидал такой цифры.
— Вам необходимо будет что-нибудь сказать, — продолжал Острог. — Не речь, как в ваши времена, а что-нибудь короткое, у нас это называется спичем, какую-нибудь фразу, всего шесть-семь слов. Этого требует церемониал. Например: «Я проснулся, и мое сердце с вами». Вот чего они от вас хотят.
— Как вы сказали? — спросил Грэхэм.
— Я проснулся, и мое сердце с вами, — повторил Острог. — И царственный поклон. Но сначала вы должны надеть черную мантию, черный — это ваш цвет. Согласны? А затем они разойдутся по домам.
Грэхэм колебался.
— Я в ваших руках, — произнес он наконец.
По-видимому, Острог был того же мнения. Подумав немного, он обернулся к занавесу и, обращаясь к невидимому подчиненному, произнес несколько слов.
Через минуту подали черную мантию, такую же, как та, которую накинул на себя Грэхэм в театре. В тот момент, когда он набрасывал ее на плечи, в соседней комнате раздался резкий звонок. Острог обратился было с вопросом к своему подчиненному, но потом, передумав, откинул занавес и вышел из комнаты.