Плохой хороший мальчик (СИ)

— Хороший мальчик.
Рид вспыхивает и проглатывает несколько матов. Он ненавидит, когда Андерсон зовёт его так, и тот это прекрасно знает, но даже злость не помогает укротить пламя возбуждения. Хэнк застёгивается и обходит его по дуге, захлопывая за собой дверь. Осматривается, будто пришёл в первый раз, а не в сотый, и молчит. Это молчание давит на сознание, но Рид даже голову не поворачивает, так и продолжает стоять голыми коленями на грязном полу. Спустя, кажется, целую вечность лейтенант произносит:
— Поднимайся.
Рид встаёт, поворачивается и выжидающе смотрит на Хэнка. Тот подходит ближе и несильно сжимает ствол партнёра через домашнюю одежду и почти шепчет прямо на ухо.
— Я даю тебе минуту, чтобы ты вошёл в спальню и снял с себя всё, кроме моего ремня. — Гэвин глубоко дышит, слушая властный голос и пытаясь не сильно сосредотачиваться на поглаживаниях между ног. — Потом ты встанешь на кровать, отставишь свой зад и будешь ждать дальнейших указаний. Выполняй.
Гэвин шустро направляется к кровати, на ходу скидывая с себя майку, и уже в комнате стягивает шорты и трусы. Напряжённый член шлёпает по животу, обретя свободу, но мужчина старается хоть немного абстрагироваться от собственного возбуждения. Он не засекал, но уверен, что дверь отворяется ровно через минуту, и сквозняк прохладой обдаёт оголённый зад. Андерсон любуется открывшимся видом и удовлетворённо хмыкает.
— Разведи ягодицы в стороны, хочу увидеть твою дырку, — произносит мужчина, подходя почти вплотную.
Гэвин краснеет, как происходит всегда в таких ситуациях, никак не может повлиять на смущение, которое проявляется даже спустя четыре года с начала этих странных отношений. Краснеет, но расставляет ноги шире и разводит в стороны половинки, давая требуемый обзор. Он рвано выдыхает и прогибается сильнее, когда на сфинктер начинает стекать тёплая слюна. Гэвин уверен, что это именно слюна, ведь Хэнк не доставал смазку.
— Ты ведь готовился, да, пёсик? Хоть сегодня не наш день, твоя задница гладкая, а дырка очень чистая, но при этом не растянутая. Всё, как я люблю. Ты ведь знал, что после той дичи, что ты творил на деле, я приду и накажу сполна за каждое необдуманное движение, — тихо говорит Хэнк, а Рид краснеет сильнее, ощущая горячее дыхание там, где его быть не должно.
— Не нужно, не делайте этого, сэр, прошу.
Да, он готовился, да, он знал, и сейчас рискует, отвечая невпопад. Но Гэвину потихоньку начинает подрывать крышу от осознания, что Андерсон хочет ему отлизать. Лейтенант редко радует его риммингом, ведь обычно Гэвин ведёт себя плохо, очень плохо, и не заслуживает и капли поощрения, поэтому сейчас происходящее кажется полнейшим абсурдом. Хэнк знает, что Риду стыдно, и хочет усугубить этот стыд незаслуженной лаской.
Детектив неизмеримым усилием воли удерживает бёдра на месте, когда сжатой дырки касается тёплый, влажный язык. Он стонет больше от психологического удовольствия, чем от физического, когда Хэнк ласкает его зад. Язык скользит вокруг, то едва касается, то протискивается внутрь, увлажняя и распаляя. Рид почти воет, когда к языку присоединяется палец и лишь на одной слюне проскальзывает внутрь. Мужчина сжимается и не хочет выпускать его наружу, но легкий, почти незаметный шлепок по яйцам намекает, что здесь решает не он.
Хэнк неторопливо двигает пальцем внутри, трахая в ленивом ритме, чередует его с настойчивыми ласками языком. А потом всё пропадает, и Рид чувствует себя брошенным. Одиночество длится недолго, ведь партнёр возвращается почти сразу, и между бёдер тут же начинает течь холодная смазка. Внутрь проталкиваются сразу два пальца, Гэвин неконтролируемо сжимается, комкает в руках подушку и шипит, когда ремень плотнее обхватывает горло.
— Знаешь, что меня удивляет, Гэвин? — меланхолично начинает Хэнк, неторопливо растягивая податливые мышцы. — Несмотря на постоянный секс, твоя дырка остаётся достаточно узкой. Рид, разве ты не играешь с собой сзади в те дни, когда мы не трахаемся? — Влажные пальцы медленно скользят внутри, оглаживают, растягивают и дразнят.
 
— Нет, — через силу выдавливает из себя мужчина.
— Интересно, почему? Ты молодой. Разве твоей похотливой дырке достаточно ебли раз в неделю?
— Не достаточно, — сипит детектив, не сумев сдержать стон, когда Хэнк надавливает на набухшую простату.
— Ты ведь хочешь меня в другие дни, верно, Гэвин? — шепчет Андерсон, вытащив пальцы. — Как часто ты хочешь ощущать меня в себе? — Крупная головка ласково трётся о края ануса, не сразу толкаясь дальше.
Рид стонет на грани крика, когда лейтенант самую малость входит внутрь, а потом также быстро выходит обратно, оставляя его без внимания.
— Каждый блядский день! — почти рыча, отвечает Гэвин. — Я хочу тебя каждый день: на вызове, в офисе, даже по вечерам, когда остаюсь дома один. Представляю, как ты бы мог взять меня в допросной или в архиве, нагнуть над капотом машины в какой-нибудь подворотне или затолкать в одну из комнат в той сраной заброшке, где мы работали вместе в последний раз, и выдрать, прижав к стене.
Гэвин замолкает, пытаясь отдышаться. Собственная откровенность сжимает лёгкие, душит похлеще удавки на шее. Он мог бы соврать, мог отбрехаться любой чушью, но внутри распустила свои шипы странная уверенность в том, что партнёр с лёгкостью его раскусит. Ложь и их отношения в постели не совместимы.
Резкой толчок почти до упора отдаётся неприятной вспышкой боли — Хэнк не особо утруждался, растягивая его, — но каждое последующее движение внутри вызывает новые и новые вспышки удовольствия. Гэвин стонет и подаётся назад, насаживаясь сильнее, и почти кончает, когда ремень на горле снова перекрывает доступ кислорода. Хэнк останавливается, замирает внутри так, что член давит чётко на простату, и тихо произносит:
— В любой другой день за свою честность ты бы заслужил награду. Я бы выполнил любую твою просьбу, любую фантазию, Гэвин. — Рид почти обречённо выдыхает, прощаясь с драгоценным воздухом. Ещё немного и он потеряет сознание. — Но не в этот раз, Рид, не в этот раз. Своей дуростью ты наказал себя сам.
Когда темнота почти поглощает сознание, ремень разжимает свою хватку, а следом вовсе исчезает с натёртого горла. Тело не слушается от накатившей слабости, и мужчина падает лицом в подушку. Ноги дрожат и почти не держат, разъезжаясь в стороны от глубоких толчков, и яркие вспышки наслаждения прошибают каждый натянутый нерв. Член болит, готовый выплеснуться в любой момент, и Гэвину кажется, что от возбуждения и желания он течёт как сука. Нестерпимо хочется кончить, но мужчина упрямо молчит, сжимая в зубах намокшую подушку.
Он не знает, сколько времени длится эта пытка. Тело горит, реагирует горячими приливами жара на малейшие касания, на каждое грязное слово, смысл которых уже не доходит до захмелевшего от удовольствия сознания. Рид на грани и едва не срывается в пропасть. Ему настолько тяжело и плохо, что он готов выть, лишь бы Хэнк сказал долгожданное «кончай». Он больше не в состоянии сдерживаться сам, и лейтенант это видит.
Андерсон выходит, быстро пережимая основание члена любовника, который разочарованно, почти болезненно стонет, не замечая, как из глаз катятся слёзы. Сильный шлепок по ягодицам отрезвляет лишь самую малость, но этой малости достаточно, чтобы отсрочить оргазм. А потом Хэнк отходит, роется в нижнем ящике прикроватной тумбочки, где они хранят часть своих игрушек, и достаёт кольцо, от которого у детектива внутри всё сжимается.
— Чёрт, сэр, не надо, — неверяще шепчут покусанные губы. — Пожалуйста.
Хэнк молчит, оценивающим и холодным взглядом скользя по изгибам крепкого тела. Прослеживает путь прозрачной капельки пота, стекающей со лба, огибающей скулу, и ухмыляется, когда эта капля падает на простынь. А следом достаёт ещё и кляп, и Гэвин понимает, что обречён. Нет, сегодня ему явно не дадут кончить, будут мучить долго и со вкусом, и Рид надеется, что оргазм наступит раньше, чем сердечный приступ от невозможности выплеснуться.