Криптонит (СИ)

— Кто там собирается прогулять физику? Принцесс, я с тобой, — на плечо легла знакомая тяжесть, в ноздри забился знакомый дешëвый дезодорант из Фикспрайса.
Дементьев всë никак не отстает и смотрит своими этими любопытными сальными глазами. Тоже голубыми. Месяц назад я бы скинула его руку, наорала на него. Сейчас я захихикала. Вера смотрела на меня так, будто у меня поехала крыша — куда подальше, в Дубая.
У меня не было в планах класть ему руку на шею, трогать его, я совсем не думала об этом, но с лестницы на меня посмотрели другие голубые глаза.
И я, улыбнувшись, приобняла Дементьева.
Вера замерла, перестав теребить лямку рюкзака, Насвай выпучила глаза, а я просто треснула, сломалась напополам, разом перестала существовать, но мой смех звучал так, будто мне не принадлежал — весело и непринуждённо.
В этом совсем не было: «Что мне ещë надо сделать?»
Мне было плевать. Но, наверное, когда я смотрела на него, мои глаза были дикие, злые. Отчаянные. Последний вызов. Последняя попытка.
Александр Ильич спускался по лестнице. Со своим обычным каменным лицом, не глядя на нас совершенно, но стоило ему пройти мимо меня, я буквально почувствовала что-то другое. Что-то такое же злое и дикое. Ненормальное. Запах металла.
Он почти прошёл мимо нас, но я закинула последнюю удочку — наверняка со стороны всë было очень прозрачно: порывистость, спешка. Я протараторила:
— Да, пошли тогда в парк. Сейчас.
Он не должен был остановиться. По всем его правилам, законам существования этого человека, он должен был хмыкнуть, раскусив мою провальную детскую попытку, и пойти дальше, не оборачиваясь — и так было бы правильно.
И он, я уверена, раскусил. Только тупой бы не понял. Именно поэтому в его глазах была такая злость, когда он остановился. И повернулся. Именно поэтому его глаза были такие острые, а желваки ходили по скулам.
Вот теперь там защëлкали настоящие челюсти. Он злился на себя в тот момент, я уверена, потому что он повëлся.
На меня впервые подул ураган его ярости. И как в тот раз, возле базы, я была в восторге.
Его глаза спустились к моей руке, лежащей на талии Дементьева. Наткнулись. Споткнулись об эту руку.
— А как же урок физики? Наверное, забыли, что он у вас? Прямо. Сейчас, — он едва ли не выплëвывал весь свой концентрированный яд.
— Да ладно, че вы… — махнул рукой Дементьев.
— Да. Да ладно вам, — завторила я, как попугайчик, едва ли понимая, что говорю.
Едва услышав мой голос, он перевел на меня черный взгляд от потемневших злых зрачков. Как будто эта злость зрела уже давно, но если бы не эта ситуация, он бы удавился от своей гордости, но не показал бы.
— А тебя, Юдина, я не видел у себя уже три недели. Три.
— Я болела, — пожала я плечами, улыбнувшись, и это было страшно, насколько я не была собой в этот момент. Но я вышла из своей шкуры.
— В туалете? — он издал смешок, приподнимая бровь. — К директору. Быстро. Остальных жду на уроке, иначе присоединитесь к Юдиной.
Когда-то сам спасал меня от выговора, теперь вот что.
С моего лица не слетело улыбки, когда я помахала девочкам, отправляясь к коридору, и я видела в их глазах настоящий ужас. Да, должно быть, добрая, легкомысленная Юля — пугающее зрелище.
Это была улыбка во все тридцать два. А в моей голове по-прежнему не было ни единой мысли.
И только когда я оказалась одна, я сползла по стенке и захрипела, согнувшись от тяжести. Я ощутила еë. То, что было во мне. Тьму. Гниение. Разложение и смерть, но настолько медленную, что она была почти агонией.
Я должна была чувствовать себя победительницей, но только расходилась по швам.
Каждый из этих дней он был с ней — с Ириной Алексеевной. Они приезжали вместе на его колымаге, сидели вместе в столовой, она ходила к нему в кабинет… И ничто из этого не было чем-то похожим на мою попытку вывести его на ревность. Он не смотрел на меня. Это было правдой. Это было по-настоящему — то, как они общались, непринужденно, совершенно не обращая ни на кого внимания.
Так что это было абсолютно бесполезно. Я была бессильна, совершенно бессильна. И мне хотелось удавиться — так этот процесс прошел бы быстрее.
 
Но мне нужно было к директору, и я пошла к директору.
  *
Я сидела перед Сан Санычем будто проглотила кочергу — прямо, с кислым безэмоциональным лицом. Плевать мне, будут ли меня линчевать или накормят кексами.
Директор внимательно, испытующим взглядом смотрел на меня, положив подбородок на сложенные в замок руки.
— Опять вы, Юдина, тут, — шутливо цокнул он языком, как тогда. Но сил раздражаться у меня не было, я вообще не реагировала. — Что-то вы скатились. Медаль больше не нужна?
— Мне плевать, — равнодушно сказала, опустив взгляд на стол, находящийся в полном беспорядке. Какие-то фантики, альбомы, фотографии… Даже сам фотоаппарат.
Он вздохнул. И — всë еще глядя на меня тем взглядом, видимо, решил не линчевать.
— Хочешь кексиков с чаем? Поговорим.
Я растерянно моргнула, но не успела даже ответить, как в руки мне вручили горячую чашку с дешëвым пакетиком чая. Я сделала глоток и подавилась. Сан Саныч, сложив руки за головой, смотрел задумчиво в потолок, и в тот момент я впервые увидела в нëм директора. Усталого, взрослого мужчину. Небритого, с морщинами вокруг глаз.
— Саня тоже когда учился, бедокурил сильно, — сказал он. Я сразу поняла, о ком идëт речь. И оно ударило меня так, что впервые я поняла, насколько мне, оказывается, до этого было больно. Я не хотела о нем слышать вообще ничего, но обречëнно выдохнула:
— Расскажите.
И он начал рассказывать.
— У него было в семье плохо. Настолько плохо, что ему приходилось работать на нескольких работах. Мать болела сильно. Да только кем тут у нас поработаешь? Только грузчиком. Но он справлялся как-то. Всегда находил выход, всегда отказывался от помощи… Дрался, бывало. Ребята подтрунивали над ним. Учителя не думали, что из него что-то выйдет, — хмыкнул вдруг Сан Саныч, — но я видел, что парнишка талантливый. И вот, вышло. — И вдруг вынырнул из воспоминаний, обратив на меня взгляд: — Так что ты не думай, что он весь из себя такой злобный дядька, как я. Не вставляй ему палки в колеса. Он сам ещë только из пелëнок вылез, такой же маленький, как ты. Лады?
Я слушала этот рассказ, и с каждым его словом с меня будто спадала заморозка. И мне становилось всë больнее и больнее. Наверное, это к лучшему? Я медленно, но верно прихожу к новой стадии принятия. Смирения.
До этого я не признавала, насколько мне было больно, и потом, когда мне пришлось осознать весь масштаб катастрофы, всë стало ещë хуже. Это был эффект той пьянки — когда я увидела, какое оно во мне на самом деле сильное и кровавое. Как оно бьëтся и пульсирует. Как ноет.
Я не хотела слушать Сан Саныча. Не хотела верить в то, что он говорил, это совершенно не вязалось у меня с образом физика. И каким-то образом… все же после его слов я почувствовала ещë более сильную тягу, словно через тот магнит пропустили более сильное электричество. И меня дëрнуло. И я заныла, чувствуя, как растянулась сердечная мышца.
Я почувствовала, что влюбляюсь только сильнее, несмотря на то, что магнит становится всë дальше и дальше.
Я не хотела его слушать, не хотела с ним соглашаться и смиряться, но всë же сказала:
— Лады.
  *
Как бы я ни страдала, а это не освобождало меня от моделинга, потому что Ира была настроена серьезно и перла как танк, а сил сопротивляться у меня не было. Приближались контрольные, Новый год, но для меня все дни слились воедино. Кроме одного.
Миша позвал нас с другими девочками на вечеринку. Сказал, что это будет полезно — обзавестись новым знакомствами среди лиц новых брендов, фотографов, дизайнеров. Я поняла, что это очередная проверка, кто среди нас годен, а кто нет.
Ира заставила меня пойти. Сказала, что это шанс на миллион, который нельзя упускать. Одела меня в золотистое обтягивающее платье, открывающее бедро, в маленькую шубку, наняла визажиста. Я смотрела в зеркало и не узнавала себя. Лицо мне не принадлежало. Фигура, такая точëная, тоже была не моей.