Наполеон и Гитлер

Эти добавления к империи фюрера послужили причиной резкого сдвига в настроениях британской общественности. Он слишком забежал вперед, не дождавшись, пока остатки Чехословакии сами не упадут ему в руки, как спелая груша. Его умиротворители в Британии и Франции были посрамлены и дискредитированы, а к Уинстону Черчиллю пророчившему войну, прислушивались со все возрастающим интересом. 24 марта он просил палату общин рассмотреть вопрос о формировании европейской коалиции с целью остановить зарвавшегося «германского диктатора»: «Пусть никто не тешит себя мыслью, будто можно ограничиться тем, что надуть губы и, насупившись,. наблюдать за разделом и оккупацией Чехословакии, как это случилось с Австрией... Разве Франция и Великобритания не могут предпринять решительные действия, которые помогли бы сплочению этих пяти государств Дунайского бассейна и Чехословакии, у которых имеются мощные армии?». 
Несмотря на шум в британском парламенте Гитлер уже убедил себя, что англичане никогда не станут воевать против него. «Дни британского морского могущества миновали, — сказал он Раушнингу в 1934 году. — После появления авиации и подводных лодок надводные флоты превратились в устарелые игрушки на потеху богатым демократиям. В решительных боевых действиях они не могут сыграть сколько-нибудь серьезной роли». В этом заблуждении его укрепляли как правые, так и левые, общества, дружбы с мусульманскими странами и с Англией с одной стороны, и пацифисты — с другой. Довольно любопытные суждения высказывал он и по другим вопросам. «Англичане очень высокомерны, но тем не менее я ими восхищаюсь. Нам все еще есть чему у них поучиться. Имея такую большую колониальную империю, они стали нацией правителей» Однако в своем восхищении он ограничивался лишь британской аристократией, полагая, что ее предки были родом из Нижней Саксонии. Что касается рядовых англичан, то они отличаются неполноценностью в расовом отношении, поскольку «не осознают того рабского состояния, в котором живут». И далее следовал вывод: «Социалистическая Британия должна погрязнуть в нищете». Чемберлен не обладал теми достоинствами, которые так восхищали в англичанах Гитлера, — британского премьера он исключил из их числа, как «ползучего, маленького червячка». [28]
К началу 1939 года фюрер создал всю Великую Германию за исключением Данцига и части Пруссии, потерянной в 1919 году. «Вольный город Данциг» имел исключительно немецкоязычное население еще со времен своего основания в средние века и в 1919 году так горячо протестовал против присоединения его к Польше, что союзники предоставили ему особый статус. Теперь же Гитлер требовал воссоединения Данцига с рейхом и передачи ему узкой полоски территории, связывающей Восточную Пруссию с Западной, так называемый «польский коридор»; он пока не просил всю бывшую германскую территорию. В феврале 1939 года Германия даже предложила полякам военный союз и проведение «согласованной политики» по отношению к Украине». Будучи далек от желания воевать с Польшей, Гитлер видимо, надеялся на то, что поляки помогут ему покорять Восток.
Весной 1939 года Британия и Франция гарантировали территориальную целостность Польши, что прямо-таки взбесило Гитлера, он приказал начать подготовку к вторжению в Польшу, которое должно было произойти осенью. В апреле Чемберлен подумывал о заключении союза с СССР, но затем отказался от этого варианта — единственного шага, который мог еще спасти поляков.
Письмо президента Рузвельта от 14 апреля 1939 года с призывом к разоружению дало фюреру удобный предлог сказать всему миру о том, чего удалось ему достигнуть на благо Германии. Он утверждал, что немцы подверглись на Версальской мирной конференции 1919 года «самому грубому насилию, какое когда-либо приходилось терпеть народам и отдельным человеческим существам», и произошло это, по его мнению, оттого, что Германия оказалась разоруженной. Он добавил еще, что «немцев унизили и оскорбили так, как не унижали вождей племен сиу». Эти сведения наверняка были почерпнуты Гитлером из книг Карла Мая, автора простеньких немецких вестернов. Фюрер всячески восхвалял свои заслуги в обеспечении полной занятости населения, принизив значение «Нового курса» Рузвельта замечанием: «У вас, мистер Рузвельт, была куда более легкая задача в сравнении с моей». Письмо президента окончательно укрепило в нем ложное убеждение, что изоляционизм помешает американцам принять участие в войне.
 
Рузвельт не разделял всеобщего оптимизма, царившего в Европе после подписания Мюнхенского соглашения. В сентябре 1938 года он писал американскому послу в Риме: «Визит Чемберлена к Гитлеру может лишь ускорить или замедлить на некоторое время процессы, которые, как мне кажется, развиваясь, неизбежно приведут к военному конфликту в течение ближайших пяти лет». С конца 1938 года, еще до окончательного захвата Чехословакии, он стал опасаться притязаний Гитлера в Центральной и Южной Америках и «взятия Соединенных Штатов в кольцо путем ликвидации первой линии обороны». Рузвельт предупредил членов сенатского комитета по делам обороны: «Только не говорите, что все это химеры и глупые выдумки. Разве кто-нибудь из вас сказал бы шесть лет назад, когда этот человек, Гитлер, возглавил германское правительство, а Германия переживала крах и её экономика скатилась в пропасть и страна находилась в долгах, как в шелках, на пороге анархии, когда никто ее и всерьез не воспринимал в этом мире, — разве кто-нибудь из вас сказал бы, что через шесть лет Германия будет доминировать в Европе, полностью и абсолютно?».
Ни один европейский лидер, за исключением Черчилля, не видел ситуацию с такой ясностью. [29]
23 августа Риббентроп подписал пакт о ненападении с Советским Союзом, включавший секретные статьи о разделе Польши. Неделю спустя, 1 сентября, немецкое радио объявило, что на радиостанцию в Гляйвице, находившуюся близ границы с Польшей, напали польские военнослужащие, и несколько из них при этом были убиты. В действительности этими убитыми были немецкие заключенные, приговоренные к смерти, которых накачали наркотиками, переодели в польскую военную форму и застрелили. «Защищая отечество», германские войска ринулись в Польшу. Правильно рассудив, что Франция и Британия отреагируют с опозданием, Гитлер ударил по Польше всей мощью, уверенный в количественном и качественном превосходстве своих самолетов и танков, — и не ошибся. Не в пример Чехословакии, польская армия имела допотопное вооружение, противопоставив своих улан моторизованным колоннам, пикирующим бомбардировщикам и огнеметам. Поляки понимали, что надежд на победу у них нет никаких: они планировали продержаться две недели, чтобы западные державы успели за это время прийти им на помощь, ударив по Германии через Рейн. Как и предвидел фюрер, французы и англичане ограничились лишь формальным объявлением войны. Через две недели, в соответствии с германо-советским пактом, советские войска вторглись в Восточную Польшу. А через четыре недели фюрер принимал в разбомбленной Варшаве парад победы.
Муссолини сильно расстроил фюрера 25 августа, сообщив ему, что «Италия еще не готова к войне». У Гитлера вовсе не было желания воевать по-настоящему с Британией и Францией. 6 октября он заявил, что западные державы должны принять поражение Польши как должное и выработать вместе с ним условия для сохранения прочного и продолжительного мира в Европе. При этом он гарантирует сохранение Британской империи, если сама Британия будет сотрудничать с Германией. От его переводчика Пауля Шмидта известно, что, получив сообщение об объявлении ему войны Великобританией, Гитлер долгое время сидел молча, не двигаясь, затем, уставившись горящими глазами на своего пораженного министра иностранных дел Риббентропа, спросил: «Ну и что теперь?». А Геринг пробормотал: «Если мы проиграем эту войну, пусть бог проявит к нам милосердие».
«Мы стоим перед явлениями, в которых просматривается безусловное сходство», — указывал Питер Гейл в 1944 году. Полагая, что во французской и «коричневой» революциях имелись различия и даже диаметрально противоположные черты, Гейл в то же время делает вывод, что причины, по которым от них исходила опасность, были одни и те же. Каждая всюду несла с собой новый порядок и отвергала прежние устои, рассматривая любое противодействие как преступление. Наполеон, по словам Гейла, был «завоевателем, с которым, невозможно жить, который не мог не превращать каждого своего союзника в вассала или истолковывать их отношения исключительно в свою пользу».