Зеленоглазое чудовище. Венок для Риверы
— Если что и может компенсировать мое унижение от участия в этом прискорбном деле, мой дорогой мальчик, — начала она в самой удаленной от оркестра точке площадки, — то лишь перемены, произошедшие с Фелисите в вашем присутствии.
— В самом деле? — нервно спросил Эдуард.
— Да, несомненно. С тех самых лет, когда она была ребенком, вы оказывали на нее огромное влияние.
— Послушайте, кузина Сесиль… — заговорил было крайне неуютно чувствовавший себя Эдуард, но тут оркестр, до сих пор ограничивавшийся повтором синкопированных хрипов и вздохов, вдруг разразился немыслимым грохотом. Эдуард замолчал.
Склонив набок голову, лорд Пестерн созерцал оркестр с видом снисходительного критика.
— Они ничего, — сказал он, — только у них кишка тонковата. Ты все поймешь, Лайла, когда нас услышишь. Что?
— Я знаю это, — ободряюще сказала Карлайл. Его наивность вдруг тронула ее. Ей захотелось похвалить своего дядю, словно перед ней был ребенок. Она посмотрела на Эдуарда — теперь он осторожно вел леди Пестерн мимо оркестрового помоста. Наблюдая за этой парой, Карлайл вдруг почувствовала взгляд мужчины, сидевшего за соседним столиком. Внешне он напоминал обезьяну, хотя голова у него была хорошей формы, а рот выдавал утонченную натуру. С ним рядом сидела женщина с короткими темными волосами. Скорее всего, эту пару связывала настоящая близость. «Они хорошо смотрятся», — подумала Карлайл. Внезапно ее охватило радостное чувство любви ко всему на свете, и, под властью своего порыва, она повернулась к Фелисите. Та тоже с необъяснимым влюбленным вниманием смотрела на Эдуарда.
— Фе, что с тобой? — мягко спросила она. — Что произошло?
Фелисите, не меняя направления своего взгляда, ответила:
— Нечто чрезвычайно важное, дорогая. Я boulevers [14], но пребываю на небесах.
Совершив два круга, Эдуард и леди Пестерн остановились у своего столика. Она высвободилась из его объятий и села на место. Эдуард проскользнул между Карлайл и Фелисите. Фелисите наклонилась к нему и вынула белую гвоздику у него из петлицы.
— Здесь нет ни одного человека с белым цветком, — ласково сказала она.
— Я очень vieux jeu [15] в своих вкусах, — откликнулся он.
— Давай потанцуем.
— Давай.
— Хочешь потанцевать, Лайла?
— Пожалуй, Джордж, спасибо.
— Нет возражений, если мы с Лайлой немного разомнемся? Уже без четверти одиннадцать. Через пять минут я беру ноги в руки и присоединяюсь к мальчикам. Пошли, Лайла.
Танцуя с дядей Джорджем, нужно все время, думала Карлайл, быть начеку. У него прекрасное чувство ритма и бешеный темперамент. Не склонный к изобретательству, он импровизировал, слушая веление своей души, и просто покрепче сжимал партнершу в объятиях, когда наступала пора очередных вариаций и эксцентрических шагов. Карлайл заметила, что другие пары посматривают на них с интересом, который редко появляется на лицах английских кутил.
— Ты умеешь быстро и с резкими движениями танцевать под джаз?
— Нет, дорогой.
— Жаль. Все, кто здесь, считают себя слишком важными для таких танцев. Между прочим, Лайла, люди — это толпа расслабленных снобов. Я тебе говорил, что всерьез подумываю отказаться от титула?
Он с некоторым напором заставил ее сделать полный оборот. В дальнем конце площадки она увидела кузину и ее партнера. Нед был спиной к Карлайл. Фелисите смотрела ему в глаза. Ее руки почти обнимали его. Он наклонил к партнерше голову.
— Не присоединиться ли нам к тете Силь? — проговорила Карлайл увядшим голосом.
2
Бризи Беллер повесил пальто на крючок в стене и с опустошенным видом сел за маленький столик в комнате позади кабинета хозяина ресторана. Барабанщик Сид Скелтон достал колоду карт и взглянул на часы.
— Без четверти, — сказал он, — пора перекинуться в картишки.
Он играл за двоих. Почти каждый вечер примерно в это время Бризи и Скелтон проводили минут десять за «детским» покером. Оставив мальчиков в помещении за сценой, они на пару шли в кабинет хозяина. Там обменивались приветствиями с Сесаром или Дэвидом Ханом, его секретарем, и удалялись в эту самую комнату. Такой была обязательная прелюдия перед долгой ночной работой.
— Говорят, ты обедаешь в домах знати, — с подковыркой сказал Скелтон.
Бризи механически улыбнулся и дрожащими руками взял карты. Они играли молча. Раз или два Скелтон пытался завязать разговор, но без успеха.
— Что случилось? Отчего такая надмирная тишь?
— Я потерпел страшное поражение, Сид, — сказал Бризи, вертя карты в руках.
— Бог с тобой, разве бывают трагедии в наше время?
— Бывают. Я вылечу в трубу, если так пойдет дальше. Честно, полный крах.
— Ты сам этого захотел. Я предупреждал тебя. Выглядишь ты кошмарно.
— А как я себя чувствую! Слушай, Сид, все дело в сегодняшнем вечере. В треклятом лорде. Я совершил непоправимую ошибку.
— И это я тебе, кажется, говорил. Точно — говорил.
— Знаю, все знаю. Но мы влипли под завязку, Сид.
Дешевое стремление к известности. Ничего больше за этим не стоит. Потворство старому болвану только потому, что у него есть титул.
— Он не так уж и плох — как музыкант.
— Ужасен, — отрезал Сид.
— Я знаю, номер безумен, в нем полно чувствительного мусора, но он пойдет. Не наш номер, старина, — его. Честно, Сид, я уверен, что у него не все дома. — Бризи бросил карты на стол рубашкой кверху. — Из-за него я распсиховался, — проговорил Бризи. — Слушай, Сид, он… он ничего тебе не говорил?
— О чем?
— Значит, не говорил. Прекрасно. Не слушай его, старина, чего бы он тебе ни наплел.
Скелтон откинулся на спинку стула.
— Какую такую чертовщину ты пытаешься мне сообщить? — спросил он.
— Только не действуй мне на нервы, — взмолился Бризи. — Ты знаешь, я на пределе. Речь об идиотской мысли, которую он высказал вслух. Я от нее отмахнулся, клянусь.
Он замолчал.
— Надеюсь, речь не о том, чтобы устроить еще один провальный вечерок, как сегодня?
— Как ни странно, о том, Сид. Смех да и только.
— Теперь мне все ясно, — сказал Скелтон и подался к столу. — Из уважения к тебе я пошел сегодня на уступку, это мне не нравится и повторять ее я не хочу. Еще у меня появилось неприятное ощущение, что я делаю ошибку, работая с командой, которая гонится за дешевыми сенсациями. Ты меня знаешь. Человек я горячий и решения принимаю быстро. Есть и другие оркестры.
— Сид, Сид, Сид, остановись. Возьми себя в руки, — залопотал Бризи. — Забудь обо всем, старина. Я не начал бы этого разговора, только он сказал, будто хочет поговорить с тобой сам.
— Бог ты мой, уж не пытаешься ли ты случаем сказать мне, — сказал Скелтон, в упор глядя на Бризи, — что этот пыльный одуванчик хочет занять мое место? Что ты поплыл перед его…
— Бога ради, Сид! Я сказал ему, Сид, что он спятил. Слушай, все будет в порядке, это не моя вина, Сид. Давай по-честному — не моя вина.
— Тогда чья?
— Карлоса! — Бризи понизил голос до шепота. — Только потише. Он рядом, выпивает с Сесаром. Все дело в Карлосе. Он посеял эту идею в голове старого трутня. Хочет быть с ним в друзьях, чтобы девчонка не передумала и чтобы тот ее правильно нацелил. Все Карлос, Сид. Это он сказал лорду, что тот хорош, как никто.
Скелтон коротко сообщил, что думает о Ривере. Бризи меж тем нервно поглядывал на дверь.
— Это дело другое, — проговорил Скелтон и встал. — Я сам побеседую с Карлосом, дай ему Бог здоровья.
Бризи вцепился в него.
— Нет, Сид, не сейчас. Не перед началом шоу. Только потише, Сид, ради дружбы. Он участвует, а ты сам знаешь, какой он. Сегодня он решил всех поразить. Старая я развалина, — вдруг завопил Бризи и вскочил на ноги, — чуть не забыл! В конце-то концов, он хочет, чтобы в новом номере мы запустили другой вариант. Сможешь подстроиться? Сначала номер идет с ним, а потом — с тобой. Он мне долдонил, что я должен выступить в роли маэстро, соединившего два номера в одном. Один Бог знает, как его светлость это себе представляет. Нужно сообщить мальчикам. Я такой нервный, что чуть не забыл все к чертовой матери. Договоримся, ты ничего не слышал, почему я так раздергался. Сам видишь, в каком я состоянии. Пушка, пушка виновата. Такой дьявольский наворот, Сид, а его светлость делал эти пустышки сам, и, Богом клянусь, я сплошной нерв. Он ведь такой кретин, что перемешает пустышки с настоящими. Они все у него вперемешку в том треклятом ящике, Сид, такое вот дело. А нацелит он эту штуковину в Карлоса, старина, и пальнет. Кто знает, что у него на уме?