Когда распахиваются крылья (СИ)

      Я быстро побросал еду в рот – на тарелке её было не очень много – и остановился только, протянув руку к чаю. В этот момент на обеденной перемене наступало время единения класса. Если до этого над столом замерло сосредоточенное молчание с растворённым в нём чавканьем и звуком жующих челюстей, то когда все самое страшное – лапша, иногда пюре или квашеная капуста, с котлетой – были съедены, наш стол, как и все остальные, резко оживлялся. Сегодня все вместе обсуждали контрольную по физике.
      – Да ладно вам, народ! – сыто и довольно откинулся на окно Серый. – Вообще не трудная контроша была, я минут за двадцать все задачи решил. Остальное время мы с Васяном в морской бой рубились. Он, кстати, продул.
      Я лишь молча кивнул, не уточняя, что играть начали только за семь минут до конца урока. Да и не продул я, строго говоря, просто доиграть мы не успели, а у меня было больше кораблей подтоплено, чем у него.
      – Я только три задачи решила, и то ответы с вашими не сходятся! Теперь точно трояк будет, – простонала в стакан с чаем Валька Петрова – хорошистка, все лезущая в лидеры класса, но постоянно проваливающаяся на всех контрольных.
      – Да не боись, Валька! – покровительственно похлопал ей по плечу Серый, – может, это у меня ответы неправильные.
      – У тебя, конечно, – беззлобно буркнула Петрова, – у олимпиадника-то по физике!
      Серый довольно потянулся, как сытый кот. Конечно же, он прекрасно знал, что ошибок у него нет, а подбодрил Петрову только ради её этой полувосхищённой-полузавистливой фразы.
      – Контроша была несложная, потому что мы тупые и сильно отстаём, – серьёзно заметила Женька Стерхова, как всегда красивая, неулыбающаяся и задумчивая. – На экзамене наверняка намного сложнее будет.
      – Да ну тебя, – добродушно откликнулся Серый. – Ничего мы не отстаём и все успеем. И вообще, Женька, не мешай наслаждаться триумфом.
      Женька посмотрела на него равнодушно-уничижительно и отвернулась, махнув рукой. Серый тут же выпрямился и покрылся красными пятнами.
      – Васян, Мишка, пошли, отнесём тарелки, – стараясь говорить тем же довольным голосом, кивнул он нам головой, как будто даже не заметил Женьки. Мишка согласно кивнул и встал, я за ним. Краем глаза я увидел, как встрепенулась Олеська и зашикала на Катьку: видимо, все весёлое ожидалось сейчас. Я осмотрелся: Тёмка все также сидел за своим столом и делал вид, что совсем меня не замечает, но я все же уловил, один быстрый взгляд, брошенный в мою сторону. Готовится, значит. Я быстро просчитал все возможные пути к отступлению. Грязные тарелки нужно было нести на раздачу, где дежурные соскребали с них остатки макарон и уносили в кухню. Сейчас мне надо пройти вдоль нашего стола до раздачи, оставить там тарелку и стакан и, чтобы выйти из столовки, пройти мимо стола одиннадцатиклассников, где уже наверняка Тёмка подготовился к этому. И что теперь? Потакать Тёмкиному плану? Ага, щас, бегу и падаю. Я резко развернулся, обошёл столы малышни посередине и вышел в проход прямо перед столом одиннадцатиклассников. «Только бы не запнуться! Только бы не запнуться!» – мысленно повторял я, ибо я-то себя прекрасно знал – уж если для меня не составляло особого труда запутаться в своих ногах на ровной дороге, то уж тут, среди скамеек и столов – раз плюнуть.
 
      Не споткнулся. Я вышел из среднего ряда столов в проход прямо перед Тёмкиным носом. Тот явно этого не ожидал и не успел притвориться, что случайно меня увидел, и быстро вспомнить все, что хотел сказать, поэтому пришлось импровизировать.
      – А! – начал он, а у меня чуть ёкнуло сердце. – Васяк! Наперекосяк, че пришёл? Опять хочешь в навозе искупнуться? Так я могу устроить! Лужа-то эта у вас осталась, а, лузер? Или твой братан, Наперекосяк-младший, уже все выскреб своей мордой?
      У меня перед глазами снова все поплыло в красном тумане, руки задрожали, сжимаясь в кулаки, так что я чуть не уронил тарелку. Урод, знает, куда давить, чтобы было больно: не на меня, а на брата. Но я знал, что нужно сдерживаться. Нужно показать, что его шутки меня не задевают. Может, тогда этот дебил отвяжется.
      – Заткнись, придурок, – спокойно и раздельно, стараясь удержать клокочущий от ярости голос, сказал я. – Дай пройти и иди в задницу.
      Я почти физически ощущал на себе взгляд Олеськи – ждала, наверное, дура, отмашку Тёмы, когда тот разрешит всем смеяться.
      – О! – снова протянул Тёмка. – Смотрите, наш неудачник ещё и огрызается! Ну-ка расскажи нам, как это – быть по жизни лузером? Или у вас вся семейка такая ущербная, и ты уже привык?
      – Нет, Тёма, лучше ты расскажи, – не выдержал я, – как жить с трусливым папашей, который только и умеет, что молиться на деда-ветерана и избивать твою мать?
      – Что ты ляпнул, Наперекосяк? – поменялся в лице Тёмка. – А ну повтори!
      – Что слышал, придурок! – я злобно зыркнул на него и попытался обойти. Слишком поздно я увидел, как Тёмка, видимо, сам не успев сообразить, что делает, протянул ногу, выставляя её прямо передо мной. «Абзац!» – успело промелькнуть у меня в голове. Моя нога зацепилась за его, я, пытаясь сохранить равновесие, взмахнул руками. Тарелка с остатками лапши и подлива и чай с заваркой, как райские объевшиеся салом птицы, тяжело взмыли вверх, под напряжёнными взглядами многих, кажется, на ужасно долгое мгновение зависли в воздухе, а потом по идеальной параболе полетели вниз. Я закрыл глаза, уже ощущая на голове склизкие макароны. А на кого же ещё среди всех ребят, столпившихся вокруг Тёмкиного стола, может упасть эта треклятая недоеденная лапша?
      Прошла одна секунда, вторая. Я забыл как дышать, стоя в проходе с закрытыми глазами, но на макушку так ничего и не приземлилось. Где-то слева раздался звон разбитой посуды, а потом над столом зависла набухающая тяжестью тишина. Я осторожно приоткрыл глаз и потрогал макушку. Там действительно ничего, кроме моих волос, не было. Уже чуть увереннее я открыл второй глаз и посмотрел на Тёмку. Вот тут мне от неожиданности и изумления пришлось бы сесть прямо на пол, если бы я уже лихорадочно не опирался рукой о другой стол.
      Тёмка ошеломлённо сидел на скамье, не шевелясь. Вся его белоснежная рубашка была заляпана коричневыми пятнами, то там, то здесь виднелись листики заварки. На его голове белыми комками застыли слипшиеся макароны, а по щекам, начиная от противно-блондинистых волос, медленно стекал неестественно-яркий оранжевый подлив.