Любовь и смерть Катерины

Так получилось, что в своих книгах сеньор Вальдес описывал целый спектр человеческих чувств, в основном происходящих от любви или от ошибочного представления о ней: зависть и ревность, гнев и боль и святые жертвы, что люди кладут на ее алтарь. Все эти чувства сеньор Вальдес придумал. Он придумывал города, заселял их жителями, вдыхал в них жизнь, заставлял страдать и радоваться. Они оживали под его пером, поскольку он представлял их ярко и полно. Он сам вживался в них, становился их частью. В жизни сеньор Вальдес не встречался с персонажами собственных книг — в конце концов, ему по статусу было не положено дружить с девушками из баров, парикмахерами, аптекарями и мелкими торговцами, однако в тайном уголке души он твердо знал, как именно девушки из бара или аптекари думают и чувствуют. И он вытаскивал на свет божий их мысли и описывал их так, что потом настоящие девушки и торговцы читали его книги и плакали. Плакали оттого, что узнавали себя на их страницах и спрашивали себя: «Откуда он так хорошо знает нас?»
В этом-то и состояла главная тайна сеньора Вальдеса, и ее разоблачение произвело бы не меньший фурор, как если бы гид, ведущий экскурсию по Сикстинской капелле, обернулся к группе восхищенных туристов и воскликнул: «А знаете ли вы, что когда Микеланджело ди Лодовико Буонаротти Симони расписывал этот божественный купол, он был полностью слеп?»
Но сейчас, сидя в своем открытом кабриолете, задыхаясь от жары и вони выхлопных газов, сеньор Вальдес внутренним взором окинул культю и с ужасом заметил, что место ампутации припухло, кожа там порозовела и приобрела чувствительность. Боль вернулась. «Это все мама виновата, — с раздражением подумал сеньор Вальдес, — своими идиотскими разговорами о женах и внуках она раздула потухшие угли…» Но, с другой стороны, при чем тут мама? Она столько лет проедает ему мозг воркотней о семье, но он всегда лишь со смехом отмахивался. Просто теперь все изменилось… В его жизни появилась Катерина.
Он представил ее на больничной каталке, обнаженную, хотя он сам еще не видел ее обнаженной, пронзенную осколками железа еще до того, как он пронзил ее тело, и ужас захлестнул его с такой силой, что сеньор Вальдес зажмурился. Неужели он влюбляется? Нет, нельзя! Он слишком хорошо знает, что за этим следует: ревность, мучительная жажда обладания и вместе с этим страшная уязвимость. незащищенность, боль сопереживания, от которой невозможно защититься.
Машина впереди дернулась и медленно двинулась вперед, образовав пустое пространство. Сеньор Вальдес стремительно развернул автомобиль, свернул налево и через боковые улочки выскочил на шоссе. Здесь машины, хотя и не неслись, но по крайней мере ехали с ровной скоростью.
Он добрался до Университетской площади за десять минут, но ведущая к площади улица была перегорожена полицейским кордоном, который для наглядности установил шеренгу дорожных знаков, украшенных мигающими красными лампочками. Трое полицейских на мотоциклах размахивали руками, отгоняя машины, как выводок утят, забредших на грядку.
По радио передали, что занятия в университете отменяются, возможно, не на один день. Что же, студентам придется немного подождать, прежде чем он сможет рассказать им о Ромео и Джульетте. Не страшно, древние любовники никуда не денутся, зато у него появился свободный день, и он сможет засесть за работу.
Сеньор Вальдес свернул на следующем перекрестке и заехал на площадь позади университета, где ему с трудом удалось найти место для парковки. И кого же он увидел за столиком под полосатым тентом «Американского бара», как не сеньору Марию Марром? Он сидела, покачивая изящной синей туфелькой, которая чудом держалась на большом пальце узкой ступни. На столе перед ней стояла микроскопическая чашка кофе.
Мария спустила темные очки на кончик носа и оглядела его, сидящего за рулем шикарного зеленого авто.
— Привет, Чиано, — сказала она. — Как я рада, что с тобой все в порядке. Какой ужас! Ты слышал?
— Да, ужасно. Ужасно!
И это действительно было ужасно. Сеньор Вальдес все больше осознавал, насколько ужасно это было, и его опять прошиб холодный пот. Как получилось, что между цветочным магазином и пробкой на дороге проблемы несчастных пострадавших стали ему небезразличны? Нет, надо срочно лечиться, и сеньора Мария Марром показалась ему прекрасным и весьма своевременным лекарством.
 
— Чиано, погибли люди, представляешь?
— Я слышал, дорогая. Просто чудовищно.
— И зачем кому-то понадобилось творить такую жестокость?
— Боже мой, милая, ты же знаешь, что на свете полно сумасшедших придурков и у каждого из них — собственная безумная идея.
— Но это могли бы быть мы. Тебя могли убить. Или меня.
— Или Эрнесто.
Указательным пальцем Мария водворила очки на место и печально кивнула.
— Да, Эрнесто тоже мог пострадать.
— Но разве тебе не кажется, — задумчиво и проникновенно сказал сеньор Вальдес, — что лучший способ борьбы с этими маньяками состоит именно в том, чтобы не поддаваться на их гнусные провокации? И если их возбуждает вид крови, смерти и страданий, мы, наоборот, должны приложить максимальные усилия, чтобы… — на секунду он сделал вид, что обдумывает, как лучше сформулировать мысль, — назло им прославлять жизнь?
Сеньора Марром ничего не ответила, лишь изящным движением поднесла к губам чашку и отпила крошечный глоток кофе так осторожно, что на белой кромке не осталось следа помады.
— Да, именно так я и думаю, Мария. Это естественная человеческая реакция на то, что произошло. Мы должны… оказать друг другу посильную поддержку. Как ты считаешь?
Настал момент кабесео. По идее именно сейчас им следовало обменяться взглядами, однако очки сеньоры Марии Марром были слишком темными, так что ее глаз не было видно.
На столе перед ней лежала маленькая и совершенно бесполезная сумочка, слишком дорогая даже для жены банкира. Мария протянула руку, достала из нее несколько монет, встала и небрежным жестом разгладила чуть помявшееся платье.
Сеньор Вальдес осторожно переложил букет фрезий с пассажирского сиденья на заднее и накрыл их пиджаком. Когда он обошел автомобиль, чтобы помочь даме сесть, сеньора Марром уже ждала около передней дверцы, покачивая висящей на пальце сумочкой, как метрономом, будто измеряла его медлительность секундами.
Она легко опустилась на сиденье и плавным, элегантным жестом перенесла внутрь автомобиля длинные голые ноги — как учила ее в детстве мать, как ее мать когда-то инструктировала бонна.
Сеньор Вальдес осторожно захлопнул дверцу, которая, как обычно, защелкнулась с солидным и мелодичным щелчком — синонимом высшего качества, — и сел за руль.
Мария сказала, не глядя на него:
— Что же, думаю, ты прав, Чиано. Прав, как всегда. Не стоит откладывать такой важный вопрос на потом — мы должны приложить все усилия, чтобы у террористов не осталось ни шанса выжить.
На светофоре он повернулся, чтобы заглянуть ей в лицо — губы ее были сурово сжаты, а в зеркальных очках отражались стеклянные двери, ведущие в национальный банк «Мерино».
Эрнесто, бедный рогатый муж, наверное, сейчас принимает у себя кабинете очередного клиента. Вот глупец! Мария сидела неподвижно, как статуя, отвернувшись от сеньора Вальдеса и глядя в окно.
Она не проронила ни слова всю дорогу: и пока они ехали по Кристобаль-аллее, и когда свернули на пандус, что вел к подземной парковке, и в лифте, и даже на кухне, когда они вместе искали неизменную бутылку красного вина.
Сеньор Вальдес положил на стол пиджак, развернул его, осторожно достал букет фрезий и, открыв холодильник, сунул на верхнюю полку.
— А что, цветы предназначались не мне, Чиано? — спросила Мария голосом прокурора, выносящего обвинительный вердикт.
— Глупышка. Как я могу дарить тебе цветы? Ты ведь замужем, забыла? Что скажет Эрнесто?
Мария повернулась к нему спиной и подняла волосы, обнажая шею и воротник слегка мерцающего темно-синего, словно южная ночь, платья. Сеньор Вальдес нашел замочек молнии, и она поехала вниз плавно и без малейших усилий. Через секунду платье темным прудом растеклось у ног Марии, и она перешагнула через него нагая или почти нагая.