Смерть композитора. Хроника подлинного расследования
Что же последовало после того, как в воскресенье 22 апреля Владимир так и не позвонил Татьяне? Слово Жуковой (орфография подлинника сохранена): «24 апреля я попросила Светлану, чтобы она позвонила матери и узнала за Володю. Мать ответила, что он приехал и пошёл в консерваторию. 25 апреля позвонила его сестра Галя и спросила, нет ли у меня Володи? Я ответила, что нет и тогда она объяснила, что его со вчерашнего числа нет дома. Вечером позвонила мне мать и дословно сказала: „Где Володя?“ Я ответила, что не знаю. Далее она сказала: „Ты уничтожила моего сына, мы – тебя уничтожим! Мы к тебе приедем с милицией, если к вечеру Володи не будет“. 26 апреля позвонила соседка Стева, которая просила извинения у меня, что мать мне угрожала. Поясняла, что мать наговорила, будучи в таком состоянии. Затем мать Володи снова звонила мне и стала говорить, что они не против нашего брака, что они говорили Володе, пусть закончит консерваторию, а потом женится. Светлане по телефону она говорила, чтобы нажать на все кнопочки и чтобы нашёлся Володя. Мы со Светланой поняли, что бесполезно говорить с ними.»
Это просто сюрреализм какой-то! Но поражает больше всего категоричность матери, заявившей уже вечером 25 апреля «ты уничтожила моего сына». Дело даже не в неуместных и недопустимых угрозах, а в уверенности матери, что сын «уничтожен». Объяснение, что «вещее сердце матери» что-то там почувствовало выглядит совсем неубедительным. Глагол «уничтожен» в контексте сказанного матерью звучит как набат, применительно к живым людям так не говорят! Дело тут вовсе не в предчувствиях, а в твёрдой уверенности Софии Ивановны, что дело дрянь, сына в живых уже нет и его «уничтожение» – свершившийся факт.
А уверенность эта могла возникнуть у неё только после последнего разговора с Володей. Что-то было в этом разговоре произнесено такое, что заставило мать думать, будто сын ушёл от неё… или уходит… или уйдёт. Может быть, был высказан некий упрёк, неудовольствие, раздражение… но когда Владимир не появился дома утром 25 апреля, София Ивановна поняла, что это конец всему. Прежней жизни уже не будет.
И эта мысль вызвала столь неадекватную реакцию. Судя по протоколу допроса Софии Ивановны, она с Владимиром в середине дня 24 апреля поговорила совершенно спокойно. И ничто в поведении сына её якобы не насторожило. Но мы уже убедились в том, что родители композитора были со следователем честны, мягко говоря, весьма избирательно. И говорили только то, что считали нужным сказать, пытаясь влиять тем самым на выводы Гнатива.
Обратите внимание, родители сделали явный донос на Жукову, не представив следствию никаких доказательств высказанным подозрениям. По-русски такого рода доносы называются облыжной клеветой. При этом София Ивановна странным образом забыла рассказать о собственных угрозах в адрес Татьяны Жуковой и запрете ей появляться на похоронах сына. Запрете, кстати, также сопряженном с угрозами. То есть со стороны родителей сначала имели место звонки Татьяне Жуковой с угрозами, а потом последовали заявления следователю, что она, дескать, не интересовалась ходом розысков пропавшего сына!
Поэтому на вопрос, можно ли верить воспоминаниям Софии Ивановны Ивасюк о её последнем разговоре с сыном, ответить однозначно положительно нельзя. Поведение Софии Ивановны на следующий день опровергает ту благостную картинку, которую она постаралась нарисовать при её допросе следователем Гнативом.
Сделав этот важный вывод, вернёмся к допросу Жуковой. Вот как она описала события второй половины мая: «12 мая я уехала в г. Минск на фестиваль молодых певцов оперы. Я сказала Светлане, если обнаружится [Владимир Ивасюк], чтобы мне позвонили. Я часто сама звонила. Когда Володю нашли, то Светлана дала мне телеграмму. 21 мая я уже была в г. Львове. Мы пошли в милицию узнать. Затем позвонила Галя на работу начальнице Светланы, чтобы мы не приходили на похороны, а то нам будет хуже. Мне стало очень плохо, я почти неделю болела.» Здесь мы видим полное совпадение с показаниями Светланы Федорченко (что удивительным не кажется).
Вполне определенно и недвусмысленно Татьяна высказалась о возможности самоубийства Владимира Ивасюка: «Я думаю, что Володя мог покончить жизнь самоубийством в совокупности со многими факторами, которые повлияли на его психику. В частности, что это была весна, а творческие люди весной страдают. Кроме этого, он устал, не выспался и если узнал, что его кандидатура не проходит на получение премии, то всё это в совокупности могло привести Володю к такому состоянию, что [он] мог покончить [с] жизнью».
«Я думаю, что Володя мог покончить жизнь самоубийством…» (фрагмент протокола допроса Татьяны Жуковой).
Это, пожалуй, последний отрывок протокола, который имело бы смысл процитировать дословно. Далее Татьяна ответила на вопросы следователя, связанные с работой наручных часов Ивасюка, сообщив, что тот на них не жаловался и иногда энергично встряхивал рукой, из чего она заключила, что его часы имели автозавод.
Также свидетельница высказалась о физической силе Владимира, сообщив, что тот прекрасно плавал, легко залезал на деревья и дважды в её присутствии влезал на балкон своей квартиры с земли.
Как видим, допрос Татьяны Жуковой был чрезвычайно информационно насыщен, свидетельница сообщила очень много исключительно важных для следствия сведений. Однако, следует помнить, что любые свидетельские показания ценны не только тем, что в них содержится, но и тем, чего в них нет. Татьяна безусловно являлась одной из самых хорошо осведомленных о жизни Владимира Ивасюка женщин.
Но в жизни композитора было нечто такое, о чём он не пожелал рассказать даже ей. Татьяна очень бы удивилась, если бы узнала, что в кармане плаща Владимира Ивасюка, найденного рядом с его телом, лежала записка с именами и адресами двух девушек хотя и имевших одинаковые фамилии, но не являвшихся родственницами. Обе они учились в Харьковском институте искусств на 4 курсе, обе были привлекательны и заметно младше Жуковой – Виктория Корниенко родилась в июне 1956 г, а Елена – в мае 1957 г. Их адреса и фамилии были записаны не рукой Ивасюка. Записку эту он бережно хранил целый месяц и не забыл переложить из зимней куртки в демисезонный плащ. И никому об этом клочке бумаги он никогда не рассказывал. Возможно, связывал с ним некие надежды или ожидания, о которых до поры до времени никто не должен был знать.
И по этой причине мы должны задаться обоснованным вопросом: не являлась тайна, связанная с двумя девушками из Харькова, истинным объяснением загадочной смерти композитора?
«Я поцеловала его в щёку, он очень смутился»
В тот же самый день 6 июня 1979 г, когда следователь Гнатив допрашивал во Львове Татьяну Жукову, почти что в тысяче километров восточнее, в городе Харькове, работник прокуратуры Дзержинского района упомянутого города, юрист 2-класса Логунов провёл допрос Виктории Корниенко.
Следователь Логунов не знал деталей расследования, проводимого во Львове, он просто выполнил поручение коллег, не отдавая себе отчёт в том, насколько важно то, что он делает. Скорее всего, этого не понимала и сама Виктория Витальевна. Более того, этого не понимают доныне (или делают вид, будто не понимают), все те «исследователи» и «оналитеги», что брались рассуждать о гибели известного композитора.
Виктория Корниенко, пожалуй, самый недооцененный свидетель событий роковой для Владимира Ивасюка весны 1979 г – её никогда не интервьюировали журналисты и не приглашали на телевидение, во всяком случае, автор не отыскал свидетельств обратного. А между тем, в нескольких страницах показаний Виктории можно найти больше важной информации о Владимире, чем в многословных, но малосодержательных и предвзятых мемуарах его отца.
И мы в этом скоро убедимся.
Виктория Витальевна Корниенко родилась 4 июня 1956 г в г. Каспийске Дагестанской АССР, т.е. на момент описываемых событий ей едва исполнилось 23 года. Она закончила 4-й курс Харьковского института искусств и проживала в институтском общежитии в д.№50 по ул. Целиноградской. Она являлась заместителем секретаря комитета комсомола института и её знакомство с Владимиром Ивасюком напрямую связано как с занимаемой должностью, так и местом проживания.
