Стальная империя (СИ)

— Докладывай, Степаныч, — приказал капитан, когда старший из унтеров поставил на импровизированный столик циклопических размеров кружку, остро и приятно пахнущую коньяком.
— Не извольте беспокоиться, Ваше высо…
— Без чинов, — припечатал офицер.
— … не извольте беспокоиться, Сергей Захарыч, — выдохнул унтер, подхватывая и прижимая к животу медный водолазный шлем, который он так и не дал выкинуть за борт. — Там всего-то саженей с полста было до крайнего. Но крайний, он какой-то неказистый, с заплаткой прямо посередине днища, да и поменьше, чем прочие.
— «Нил», — промолвил лейтенант. — У него еще в апреле взорвались котлы. Корабль старый и ограниченно боеспособный.
— Ну так мы и поняли, что ограниченно, — кивнул унтер. — Тот, что рядом, со дна поновее смотрелся, да и побольше он был. Благо, воздуха до него хватало. Прикинули мы, где у него погреба, да и валы рядышком, прицелились хорошенько, дали воздух в мешки, ну бонбочка-то и всплыла, перемычкой поперек киля мы ее и пристроили. Чека вот, — он нагнулся к сваленному в кучу прорезиненному комбинезону и вытащил из валявшейся поверх него сбруи увенчанный кольцом стержень.
— Так-к точ-ч-но, оп-пе чеки выт-тащили! — второй унтер продемонстрировал точно такой же стержень от резервного запала.
— Через два с половиною часа точно рванет, не сумлевайтесь, Сергей Захарыч!
— Добро, — кивнул каперанг. — Самочувствие как? Декомпрессия не мучает?
— Дык, мы ж час на семи-восьми саженях шли, пока за скобы держались, — удивился унтер. — Какая ж тут, ради святых угодников, декомпрессия? Все в лучшем виде! А что померзли, так благодарствуем за чаек с коньячком, душистый и сугревистый!
— Хорошо, — вздохнул каперанг и обернулся к лейтенанту. — Петр Генрихович, попросите командира лодки идти еще два часа и только потом лечь на грунт. Все-таки заряд серьезный, как бы не потек наш корабль, если слишком близко окажемся.
— Слушаюсь, господин капитан первого ранга! — вскинулся лейтенант и испарился.
— Ложитесь отдыхать, братцы, — приказал «Дон Серджио». — И за шлем не беспокойся, Степаныч, я его вместе с чеками сначала государю представлю, а потом в музей сдадим.
Лодку качнуло, глухой звук взрыва донесся, словно бы со всех сторон сразу. Все трое завертели головами, выискивая течи, но вроде бы на этот раз обошлось.
— Пят-тичас-совые замедлит-тели срабат-тывают обыч-чно черес-с три час-са-а, — произнес второй унтер, белобрысый и молчаливый.
10 мая 1902 года. Харбин
Плохие новости перемещаются во времени и пространстве быстрее хороших, иногда опережая даже сами события. Этот удивительный закон искривления временного континуума ждет своего пытливого исследователя. Парадокс “ещё ничего не случилось, а уже все знают, что произошло” имеет место быть, осталось только научиться использовать это явление с толком для дела.
Именно это постарался сделать Рома́н Иси́дорович Кондрате́нко (*), уловив первые слухи о капитуляции Мукдена. Военный инженер, произведенный в генералы с назначением окружным дежурным генералом штаба Приамурского военного округа и лично назначенный месяц назад императором ответственным за полевую фортификацию города Харбина, отменил все совещания в штабе и выехал с неплановой инспекцией на позиции.
Оборона Харбина была категорически не похожа на всё, что ранее он видел и создавал. План ее родился всего за шесть ночных часов. Четыре пятых всех линий и отметок на этом плане были сделаны лично рукой императора. Целая ночь вдвоем с монархом над картами и планами города. Роман Исидорович ещё неделю ходил больной, никак не мог восстановиться — столько душевных и физических сил отняла эта работа. Но зато по количеству новой, свежей, нестандартной, уникальной информации о полевой фортификации эта ночь стоила академического года!
 
Главный вопрос, бившийся беспомощной птицей в голове генерала “откуда ОН всё это знает”, находил только один, абсолютно не соответствующий воинствующему материализму ответ — “Помазанник ведь божий — даровано свыше!”…
План, разработанный вместе с императором, хотя честнее — разработанный императором, ибо Кондратенко чувствовал себя рядом с ним школяром на экзамене у профессора, был прост только в одном — девять десятых всех работ по его реализации заключались в примитивной выемке огромного количества грунта на огромной территории. Харбин и подступы к нему — равнина, и в эту плоскую местность предстояло буквально вкопать две дивизии, превратив их в подобие кротов-землероек. Ничего, хотя бы отдаленно напоминающего знакомые люнеты и редуты, никаких внешних признаков оборонительных сооружений! Пологие скаты, небольшие холмики, выступающие над поверхностью на одну-две сажени, все остальное — на уровне земли и под землей.
За новое дело Роман Исидорович взялся с молодежным энтузиазмом. На 1902 год общая численность инженерных войск и служб составляла сорок тысяч человек в 54 батальонах, четверть из них была передана Кондратенко. Но сил и времени все равно не хватало. Три линии обороны, больше трехсот вёрст непривычно изломанных окопов. Последние ходы сообщений упирались в самую границу города, и всё это за какие-то две недели….
Первые две линии обороны и западную часть третьей, прилегающей к Сунгари, заняла самая многочисленная дивизия, сформированная по старым штатам генерал-майора Ренненкампфа. С тыла и с фланга ее подпирала кадрированная дивизия генерала Гернгросса (**) — офицерские выжимки двух Сибирских корпусов. Она занимала восточную часть третьей линии обороны и центр города. Только здесь, строго по плану императора, успели возвести долговременные земляные огневые точки, благо их было чем насыщать. Дивизия Гернгросса получила на вооружение невиданное для старой армии количество пулеметов — на каждый взвод по два новейших ручника “Федорова-Рощепея”, внешне похожих на располневшие трехлинейки, и один солидный, элегантный, как рояль, станковый “Браунинг”. Пулеметчики быстро осваивали отданное им на откуп “подземное царство”, деля его с артиллерийскими корректировщиками подполковника Бржозовского (***), чьи шестидюймовки стояли ближе всех к Владивостоку за речкой Модягой, или по-маньчжурски — Модягоу.
Скрежетал о грунт шанцевый инструмент, в мастерских на Пристани грохотал паровой молот, шлепали по речной воде древние пароходики и над всей этой рабочей деловой суетой незримо витал тревожный дух прифронтового города, так знакомый многим харбинцам по недавнему восстанию ихэтуаней.
—Поручик! Узнайте, что там за суета у причалов Сунгари? — распорядился Кондратенко.
Исполнительный адъютант, даже забыв отдать честь, растворился в суете Железнодорожного проспекта среди обладателей военных мундиров и партикулярных костюмов, торопящихся на посадку в поезд, отбывающий во Владивосток. Петербургское направление уже неделю как было перекрыто.
“Не успеваем, ах как не успеваем!” — подумал Кондратенко, придирчиво осматривая тянущиеся вперед — вбок ходы сообщений, над которыми мелькали кирки и лопаты, как вдруг раздался такой знакомый еще с русско-турецкой войны свист и около железнодорожной насыпи вздыбилась земля, хлестнув по стоящему на путях поезду каменной крошкой и чугунными осколками. Первые заполошные крики раненых, женский визг и разноязычную ругань перекрыл еще один взрыв, сверкнувший на этот раз прямо на перроне и превративший пёструю толпу в орущую, обезумевшую человеческую массу, ломившуюся в разные стороны от внезапно и неизвестно откуда прилетающей смерти.
 
Всё дальнейшее Кондратенко помнил смутно. Он куда-то бежал, что-то кричал, отдавал распоряжения, ему отвечали, отрывками в ушах звучали чьи-то доклады, пока перед глазами земля не встала на дыбы и душная, грязная волна горячего воздуха не бросила его безжалостно на землю.
Начальник штаба Приамурского округа пришёл в себя в просторном блиндаже, куда набилось множество народа, вообще не относящегося к гарнизону укрепрайона. Штатские, спрятанные от обстрела, причудливо перемешались с постоянными обитателями блиндажа, превратив строгое армейское обиталище в подобие цыганского табора. Среди этой штатской публики абсолютно чужеродным телом возвышался у амбразуры вороненый “Браунинг”, да безумной трелью надрывался полевой телефон, ожидая внимания связиста, кричавшего что-то в другую трубку.