Дыхание новой жизни (СИ)

— Спасибо, доктор, вся эта информация, которая касается моего состояния, мне более менее понятна, — начала говорить спокойно, стараясь, чтобы мой голос не выдал волнения, — я рада, что встала на путь к выздоровлению, и если бы мне было известно, что случилось с моим ребёнком, если бы я узнала о его местонахождении, тогда моё выздоровление пошло бы ещё более быстрыми темпами. Могли бы вы высказать своё предположение, каким образом я могла потерять ребёнка? Жив ли он? Моя мама сказала, что мне сделали операцию, и, когда я поступила, ребёнка со мной уже не было.
— Совершенно верно, Анечка. К нам ты поступила в состоянии после операции. Разрез после кесарева сечения был совсем свежий, выполненный за несколько часов до твоего поступления. В крови присутствовал анестетик. Если у тебя самой нет никаких предположений о том, что произошло, то я вряд ли смогу что-то добавить. Разве что могу сказать, что операцию выполнил профессионал. Был использован наркоз. Шов наложен ровно. Я никогда не сталкивалась с таким, чтобы девочку после сложной операции обнаружили в лесу. Такую операцию невозможно сделать вне стационара, вне операционной. Существует предположение, что её сделали в какой-то другой клинике, но в этом будут разбираться полицейские. Твоя мама сообщила мне, что на тот момент плод достиг примерно срока двадцати шести недель. Сразу предупрежу — это очень мало. Бывают, конечно, случаи, когда под постоянным наблюдением педиатра в условиях стационара при постоянном нахождении в специальном кувезе, выживают и такие новорожденные, но это большая редкость. В основном показатель выживаемости улучшается после достижения тридцатнедельного срока. Здоровый малыш при постоянном уходе может выжить и без кувеза. Скажи пожалуйста, ты сама хоть что-то вспомнила?
— Нет, — я покачала головой. В глазах снова нещадно щипало. Хотелось выть от горя, как воет волчица, потерявшая стаю. «Своего сына ты не увидишь!» — из подсознания сразу же всплыло жестокое предсказание, и как бы я не старалась держаться, предательские слёзы тут же полились из глаз.
— Сейчас тебе следует принять такое положение вещей, Анечка. Заняться усиленным восстановлением организма. Возможно, когда ты окончательно поправишься, к тебе вернётся память, и ты выяснишь всё, что хотела бы знать. При наблюдении за тобой у меня создалось впечатление, что твоя память блокирует негативные воспоминания, чтобы не усугублять твоё и без того неустойчивое психоэмоциональное состояние. Возможно, в их восстановлении тебе поможет только время. Мой совет — сообщи психотерапевту всё о своём состоянии, обо всех своих страхах, переживаниях и волнениях. Возможно, он сможет разобраться в том, почему твои воспоминания скрыты, и поможет тебе их разблокировать. Так же, думаю, следует ожидать визита полиции со дня на день. А пока никаких нагрузок и нервных потрясений. Поняла меня? — строго посмотрела на меня Елена Васильевна.
— Поняла. Спасибо. — сквозь слёзы пискнула я.
— Всё будет хорошо, девочка, — улыбнулась она тепло. — В первую очередь тебе самой надо встать на ноги, а затем восстанавливать память.
— Хорошо, доктор! — сморгнув влагу с глаз, попыталась улыбнуться в ответ.
— Ты настоящий боец! После окончания университета приходи к нам устраиваться на работу. Нам такие крепкие духом люди всегда нужны! — ободряющая улыбка Елены Васильевны вселяла надежду в моё благополучное будущее.
— Обязательно. Спасибо, что вытащили меня! — поблагодарила врача, стараясь улыбаться шире, но на душе огромными когтями скребли дикие кошки…
В общем, из рассказа лечащего врача, яснее совсем не стало…
Итак, к вечеру, меня, как и обещали, перевели в обычную палату терапевтического отделения, почти заполненную выздоравливающими пациентами. Мама была со мной практически постоянно. После того, что со мной случилось, она боялась меня оставлять без присмотра, возможно, считала, что стоит ей только отвернуться, как я тут же снова исчезну. Отец был всё таким же уставшим и осунувшимся, но теперь не старался выбежать из палаты всякий раз, как услышит мой птичий голос. Он смотрел на меня с таким благоговением, даже боялся дышать в мою сторону, и почти ничего не говорил. Ванюша, когда впервые меня увидел, тоже сначала нахохлился, как воробышек, наверняка моё состояние его напугало так, что он даже боялся подойти и обнять, но через пару часов братишка всё же немного расслабился, и мы разговорились с ним о школе, о его друзьях и о двух огромных пушистых котах, в которых превратились наши милые котята.
 
На следующий день в палату явился полицейский. Как и положено, он сначала представился, затем сел на предложенный стул, раскрыл папку, в которую в процессе последующего разговора всё время что-то записывал.
— Разрешите представиться — следователь следственного управления УМВД Российской Федерации по городу Омску старший лейтенант Орехов С. К. Я назначен следователем по возбуждённому делу о похищении гражданки Колесниковой А. А. — бодро отрапортовал невзрачный угрюмый мужчина средней комплекции. — Ваше имя.
— Колесникова Анна Андреевна.
— Итак, Анна Андреевна. Вам можно вставать?
— Пока нет! Она очень слаба, — ответила за меня мама.
— Гражданка, по какому праву вы здесь находитесь? Вы пациент? Прилягте на своё место и не мешайте следствию! — следователь строго посмотрел на маму, отчего она стушевалась
— Я не пациентка. Я мать Ани. Колесникова Наталья Петровна! — пролепетала мама под строгим взглядом.
— Гражданка Колесникова, попрошу вас не занимать моё время. Присядьте и помолчите. Итак, Анна Андреевна, — лейтенант снова повернулся ко мне. — Можете лежать. У нас с вами сейчас предварительный разговор по делу. В полицию поступило заявление от Колесникова А. И. с требованием о розыске потерявшейся дочери. Вам знаком этот человек? Кем он вам приходится?
— А разве не ясно? — буркнула в ответ. — Это мой отец.
— Гражданка Колесникова! Таков порядок для протокола. — следователь Орехов строго взглянул на меня. — Итак, скажите пожалуйста, почему ваш отец не был осведомлён о вашем местоположении?
— В смысле? — не совсем поняла вопрос. — А кто должен был его уведомить?
— Вы, конечно. — без тени сомнения на лице ответил полицейский.
— Простите, но наша дочь была без сознания! Она никак не могла это сделать! — возмущённо вставила мама.
— Гражданка Колесникова, я попрошу вас не вмешиваться! Иначе, я попрошу вас выйти! — резко ответит следователь, а затем снова повернулся ко мне. — Когда в последний раз вы выходили на связь?
— Перед новогодними праздниками. Тридцатого декабря. — отрапортовала, стараясь не раздражать следователя.
— Почему вы перестали выходить на связь? — голос старшего лейтенанта звучал излишне резко, словно это я была обвиняемой по делу, а он меня допрашивал о причине совершения преступления.
— Я не знаю… — растерянно ответила. — А должна была?
— Где вы находились в момент последнего звонка? — следователь не давал возможности сосредоточиться, тоном обвинителя задавая всё новые вопросы.
— В своей комнате в общежитии.
— Кто находился с вами?
— Я была одна.
— Вы хотите сказать, что с вами в комнате никого не было?
— Никого. Не только в комнате, но и на всём этаже не было ни души. Все студенты разъехались на новогодние праздники по домам.
— Почему вы не поехали домой?
— Ну, мой дом далеко, ехать на поезде несколько дней мне не хотелось, а денег на билет на самолёт не было. — ответила максимально правдиво. — А это относится к делу?
— Относится. Косвенно. Я должен подробно изучить картину преступления. Скажите, может вы не поехали домой по другой причине? Вы не сказали своим родителям о том, что беременны, и соответственно, это помешало вам вернуться на праздники домой. — умозаключение Орехова меня совсем обескуражило.
— Послушайте, а зачем такие подробности? — я почувствовала себя немного неудобно от того, что должна была оправдываться перед чужим мужчиной. — Да, не сказала. Я взрослый человек, могу я быть беременной? Или вы меня хотите обвинить в чём-то? — добавила излишне эмоционально.