В огне любви

Говард вспомнил девушку у ворот соседнего поместья.
— Мне кажется, мы ее сегодня видели, — сказал он. — Недурна собой, немного бледновата. Так, значит, не замужем, говорите?
Это известие тут же подняло ему настроение, он даже начал что-то насвистывать.
Чарльз бросил на него взгляд, полный презрения, но решил промолчать. Он взял перо и вновь углубился в счета. Тетушка Сара, довольная тем, что смогла уладить конфликт, стала собирать карты.
Говард встал из-за стола, подошел к камину и взял из коробки сигару. Потом он наклонился к огню, раскурил ее, глубоко затянулся и выдохнул дым. Посмотрев, как сизый завиток поднимается в воздух, он тихо рассмеялся.
— Давина Шелфорд, — задумчиво произнес он. — Давина Шелфорд. Что ж, она подойдет, если я не найду ничего лучшего в Лондоне.
Если бы Давина услышала эти слова, она пришла бы в ужас. Но в это время она просто лежала в своей комнате и вспоминала молодого человека, столь похожего на Феликса Бойе, который снял перед ней шляпу, проезжая мимо ворот поместья на красавце жеребце.
  
Глава вторая
 
Через два дня после отъезда лорда Шелфорда, вместе с остальной почтой в Прайори-Парк пришел последний выпуск «Лондон газетт». Лорд имел привычку читать эту газету за завтраком и обсуждать ее содержание с дочерью.
Но поскольку отца дома не было, Давина сама решила почитать газету и расстелила ее на столе.
Она зачерпнула ложечкой ежевичное варенье и хотела намазать его на хлеб, но рука ее замерла в воздухе.
Ее внимание приковало объявление:
«Мистер Феликс Бойе сообщает о своем желании в скором времени жениться на дочери герцога Скримптона». Шлеп! Варенье выпало из ложечки и растеклось по слову «жениться». Ее не было в Лондоне всего две недели, а Феликс уже нашел себе другую.
Все намеки отца на то, что Феликсу нельзя доверять, отчетливо всплыли в памяти Давины, и она поняла, как глупо себя вела.
Как она могла подумать, что сможет конкурировать с этими искушенными светскими львицами, которыми кишат фойе лондонских театров?
Как ей могло прийти в голову, что такой жизнелюб, как Феликс, может действительно заинтересоваться ею?
Она смахнула скатившуюся по щеке слезинку. Как унизительно, когда к тебе относятся так легкомысленно!
Еще минуту она сидела, сжавшись от охватившей ее печали, но внезапно пришедшая в голову мысль заставила ее выпрямиться.
Слезинка-то была одна! Она пролила лишь одну-единственную слезинку и, похоже, плакать больше не собиралась. Чтобы убедиться в этом, она даже потерла глаза, но они совершенно точно оставались сухими.
Она соскребла варенье со слова «жениться», аккуратно сложила газету и отложила ее до возвращения отца.
После этого Давина вернулась в свою комнату, и пока Джесс укладывала ее волосы в прическу, она даже что-то напевала себе под нос.
Джесс старалась не поднимать глаз, чтобы ненароком не взглянуть на портрет печальной молодой женщины, который теперь висел над туалетным столиком хозяйки.
— У вас прекрасное настроение, мисс Давина, — заметила она.
— Да, просто изумительное, — беззаботно ответила Давина. — Я теперь думаю, что здесь, в Прайори-Парке, мне даже понравится.
Джесс взялась за один из золотых локонов на затылке Давины.
— Связано ли это с тем, что вы узнали, какие у вас очаровательные соседи? — спросила она.
Давина поймала в зеркале ее невинный взгляд и покраснела.
— Что ж, — сказала она, немного помолчав. — По крайней мере, это означает, что будет с кем танцевать, если мы когда-нибудь все-таки решим устроить бал.
Больше вопросов Джесс не задавала, но настроение у Давины немного испортилось.
Неужели она действительно настолько простодушна, что изменила свое мнение о доме только потому, что по соседству живет молодой привлекательный мужчина? Неужели она действительно настолько ветрена, что пролила лишь одну слезу о джентльмене, в которого, как ей казалось, была влюблена?
Понимает ли она вообще, что такое любовь? Ей всегда казалось, что любовь — это трепет сердца, когда он на тебя смотрит; краска, подступающая к щекам, когда он берет тебя за руку. А что, если любовь — это нечто большее? Что-то такое, чего ей до сих пор еще не приходилось испытывать?
 
— Джесс.
— Да, мисс?
— Скажи мне... Что такое любовь?
Джесс громко рассмеялась.
— Любовь, мисс? Назойливая муха, вот что такое любовь.
Глаза Давины расширились от удивления.
— Назойливая... муха?
— Да, мисс. Муха, которая изо всех сил летит на сахар. Мужчина — та же муха: садится на сахар, пробует и улетает.
Давина поморщилась.
— Но... если у тебя муха — это «мужчина», то где в твоей басне «женщина»?
— Это не басня, мисс, а «женщина» — это сахар. Просто сахар.
Давина умолкла. Быть просто сахаром ей не нравилось.
Наверное, для Феликса она ничем большим никогда и не была.
Что ж, отныне она ни одному мужчине не позволит относиться к себе как к сахару. Никогда ни в чьих руках она не будет игрушкой!
Она встала и подняла руки, чтобы Джесс могла через голову надеть на нее дневное платье. Пока Джесс занималась застежками на спине, Давина наблюдала за ярким солнечным лучиком, который, проникнув в комнату через окно, медленно двигался по ковру, пока не достиг ее ступни.
— Здесь слишком красиво, чтобы все время сидеть дома, — сказала она.
Поскольку выехать за пределы поместья она не могла, Давина решила просто прогуляться.
Джесс отвергла предложение сопровождать ее. Пока хозяйка не выходит за пределы парка, ей ничто не угрожает. К тому же если что-то Джесс и не нравилось больше, чем назойливые мухи, так это бесцельная ходьба. Зачем зря бить ноги? Иное дело, если тебя куда-нибудь посылают или поручают что-то сделать.
А Давине только того и надо было. Она с удовольствием отправилась на разведку в одиночку, положив в шелковую сумочку яблоко и накинув на плечи шаль.
Двигаясь в южную сторону от дома, она вышла к небольшому озеру.
Вода была гладкой, как стекло, одинокий лебедь грациозно скользил по голубой поверхности.
Обойдя озеро, она бросила взгляд на Прайори-Парк, который с этой точки смотрелся особенно эффектно.
Здание впечатляло своими размерами и архитектурой, но ей по-прежнему казалось, что в его облике есть что-то отталкивающее. Как будто тот, кто его строил, стремился в первую очередь подчеркнуть силу и авторитет обитателей дома.
Тем не менее она вынуждена была признать, что сегодня этот дом нравился ей значительно больше, чем вчера.
Был полдень, солнце пекло беспощадно, и Давина подумала, что вместо шали ей следовало бы взять с собой какое-нибудь питье. Вспомнив про яблоко, она достала его из сумочки и принялась с удовольствием жевать.
Шорох, раздавшийся у нее за спиной, заставил ее обернуться.
Она увидела заросшую тропинку, которая вела в прохладный зеленый лес. На тропинке стоял олень. Олень был маленький и смотрел на Давину влажными глазами. Но в следующую секунду он стремительно прыгнул в сторону, и его белый хвостик лишь пару раз мелькнул между деревьями.
Давина последовала за ним, увлекаемая не только тенистой прохладой леса, но и любопытством. Ей было интересно узнать, куда ведет эта тропа.
Вымощенная камнями дорожка была явно проложена руками человека. Она петляла между обнажившимися корнями вечнозеленых деревьев и так заросла мхом, что местами была почти не различима.
Наконец она дошла до куста боярышника, который вырос прямо на дорожке. Обогнув его через заросли, Давина неожиданно вышла на небольшую прогалину, посреди которой лежала могильная плита. Подойдя ближе, она увидела на ней букетик свежих полевых цветов. Заинтересовавшись, Давина сдвинула в сторону цветы и прочитала надпись: «ЭВЕЛИН ФЭЛК, ЗАБЛУДШАЯ ЖЕНА. РОДИЛАСЬ В 1815, УМЕРЛА В 1837».
Не успела она задуматься над тем, что открылось ее взору, как неожиданный порыв ветра сильно качнул окружавшие ее кусты и деревья. Все, казалось, в одно мгновение пришло в беспорядочное движение, и Давина, устремив взгляд на небо, увидела, как за мрачными черными тучами скрывается солнце.