Железная Империя (СИ)

И Фрес тотчас вошел в ее расслабленное тело, одним коварным сильным движением, выбив из ее губ шумный вздох.
София вскрикнула, широко раскрыв глаза, в которых плавал страх, ощущая это проникновение, наполняющее ее тело забытым чувством удовлетворения, и ее ногти в который раз оставили красные следы на его коже.
— Я уже в тебе, — шепнул он, медленно накрывая ее всем телом, зарываясь лицом ее волосы, стирая поцелуями ее затихающие страх и дрожь. — В тебе…
Страх отступил внезапно, словно оттесненный этим властным проникновением; осталось лишь чувство сладкой заполненности и обжигающий жар желания, который с новой силой разгорелся в груди Софии.
Он чуть приподнялся над нею, заглядывая в ее глаза, желая рассмотреть в них подсказку, но она закрыла их, словно желая скрыть свои истинные чувства, желая привыкнуть, распробовать это сладостное, почти забытое ощущение абсолютной заполненности; при первом же его движении, при первом же толчке в ее узкой бархатной трепещущей глубине она прикусила губу, и он, склонившись, чуть коснулся губами ее уст, словно спрашивая ее согласия или одобрения.
Это было так странно…
Инквизитор обычно был сосредоточен на своих ощущениях, удовольствие его любовниц было словно побочной ветвью его собственного, естественной закономерностью того, что он брал то, что хотел, и делал то, что нравилось ему. Сейчас же он вынужден был прислушиваться к ощущениям другого человека, будучи почти лишенным Силы, довольствоваться одним лишь языком тела, его тихим, едва слышным шепотом.
И он хотел это слышать; он хотел разобраться в подсказках.
Он хотел не только эту женщину; он хотел попробовать ее неги, ее наслаждения, ее любовного беспамятства, хотел, чтобы при воспоминании о нем или при случайном взгляде в зале заседаний она краснела и прятала взгляд от него.
"Только ты и я; только двое; без Силы.
Я сделаю тебе хорошо, моя девочка.
Я еще помню, как это — заниматься любовью…"
Его рука скользнула по ее мягкому телу, и пальцы чуть сжались на бедре, приподнимая его и делая женщину более открытой для проникновений. Он хотел ее всю. Без остатка.
Осторожно, вкрадчиво, медленно, входя в нее глубоко, до самого бархатного чувствительного донышка, он мягко и гибко двигался над расслабленным, податливым телом Софии, нежно толкаясь в ее лоно, словно боясь вспугнуть; он прижимался к ней все теснее и теснее, ласково прикасаясь животом к ее животику, вжимался в ее раскрытые бедра, просунув руку под ее мягкую круглую попочку.
Его неторопливые, какие-то бережные движения были осторожны, словно на периферии сознания все еще маячила мысль о том, что в любой момент это хрупкое нежное прикосновение может быть разрушено — к ней снова вернуться ее страхи, и она оттолкнет его, забьется в истерике, и все кончится криком и яростной дракой…
А ему этого не хотелось бы.
Странные ощущения — слишком тонкие, слишком невесомые, — внезапно понравились ему, как и тот короткий нечаянный поцелуй в лабораториях, приятно кольнувший его самолюбие. Прерывистое дыхание обласканной женщины с каждым толчком в ее тело становилось все громче, то и дело сбивалось на стоны, и ее искреннее наслаждение приятно щекотало нервы и заставляло шуметь кровь в висках, когда возбуждение накатывало с новой силой и приятной судорогой сводило живот.
Склонившись к запрокинутому лицу Софии, целуя ее раскрытые губы, дыша ее горячим дыханием, ощущая несмелые касания в ответ, он толкнулся сильнее, смелее, вжавшись в ее мягкое тело, и еще, и еще, быстрее, глубже, почти на грани боли, погружаясь в так долго сдерживаемую страсть, и удовольствие от страстного свидания не заставило себя долго ждать. Оно накатило вдруг, обняв его тело, и стремительно понесло его ввысь, к приближающемуся удовлетворению, подстегиваемое ее ласками, ее криками, руками, то царапающими его спину в кровь, то ласковыми ладонями сглаживающими боль.
Он, забывшись, целовал и кусал ее плечи, шею и грудь, зарываясь руками в ее волосы, властно запрокидывая голову назад, находил ее подрагивающие губы, и снова осторожно припадал к ним, замедляя этот безумный, безжалостный ритм, чуть приостанавливая свою яростную атаку, и ответом ему был ее голос, рассыпавшийся на хриплые нетерпеливые стоны, глубокие гортанные крики, частое горячее дыхание. Ее горячая атласная кожа стала влажной, ее ногти впивались в его спину и безжалостно чертили на ней красные полосы, и женщина, извиваясь, стала прижиматься к нему все сильнее, словно стараясь вобрать его в себя еще больше, еще полнее, до пресыщения, его страсть словно передалась ей.
 
Он вызвал ее, разбудил, растрепал, заставив вылиться багровым вином из сердца, прорезаться алыми лепестками мака.
Кажется, в какой-то момент, совсем забывшись, София особенно остро провела ногтями по спине Инквизитора, ничуть не щадя, царапая до крови, так словно это была не живая гладкая кожа, а прохладная обивка бархатного дивана в его покоях.
Того самого, на котором до сих пор хранились следы той ночи — отметины ее острых ноготков, следы безумного, пьянящего удовольствия.
От такого безжалостного касания Инквизитору стало не по себе.
Признаться, подобное выражение страсти ему даже понравилось поначалу, ведь никто из рабынь не смел прикасаться к нему так — все они с величайшим почтением относились к его телу. А обычные женщины… даже испытывая невыносимое удовольствие, все же не решались проявлять свою страсть так… Или он попросту не позволял им? Его Сила контролировала каждый миллиметр их тела, и да… они делали то — только то, — чего хотел он.
Должно быть… если бы Сила была, он бы даже не заметил это яростное прикосновение леди-ситх, но лишенный ее, он чувствовал, как покалывает и наливается болью оцарапанное плечо, и не сказать, что эти ощущения были ему приятны. Но еще более его задело другое…
София.
Беззащитная и открытая, трепещущая от каждого его касания, нежная, теперь казалась совсем иной.
— Не смей, — прошипел он, перехватывая ее ручку, переплетая пальцы, жестко сжимая ее своей ладонью. Он замедлился, остановился, прижимая Софию к себе сильнее, а затем сделал несколько быстрых резких глубоких толчков, пронзая ее тело таким же острым удовольствием. — Никогда.
Что ж, стоило признать — Лорд Фрес умел быть убедительным.
Это маленькое наказание София вынесла, закусив губу и вздрагивая от каждого его проникновения. Но стоило ему вновь замедлиться, перестать терзать ее, как ее зажмуренные глаза раскрылись, и пламя желания горело в них нестерпимым светом.
— А то что? — хриплым голосом прошептала она, вызывающе усмехаясь, чуть облизывая покрасневшие искусанные губы; открыто и с вызовом глядя ему в глаза она, обвивая его ногами, обнимая горячими руками его шею, приникла к нему всем дрожащим телом, низом живота, не в состоянии больше сдерживаться и скрывать свои чувства, она со страстью прижалась к его губам сама, целуя его яростно и жадно, прикусывая его ласковые губы, лаская укушенную атласную гладкость языком, словно сойдя с ума.
В ее поцелуе было столько страсти, столько откровенного желания и искреннего наслаждения близости с ним, что на миг он замер, потрясенный, опираясь на локоть и практически на весу удерживая прижавшееся к нему тело, осторожно, по глотку, выпивая это бушующее пламя в раскаленной тишине, ласково прикасаясь к ней губами.
Это было намного слаще, чем высекать вопли экстатического, нереального наслаждения у твиллечек Силой; это было намного вкуснее, чем ужас и сладкое предвкушение соблазнительных рабынь, купленных Лордом Фресом на долгую ночь.
Это не имело ничего общего с его Силой, это принадлежало только ему.
Это было его.
Это был долгий поцелуй, слишком долгий, слишком сладкий, слишком возбуждающий и трепетный, слишком нежный и изощренный, чтобы можно было объяснить его одной страстью.
Желая продолжить, послушать еще ее сходящее с ума сердце, ее сладкие стоны, он снова двинулся вперед, не отрывая губ, словно хотел попробовать ее дрожащий голос на вкус.