Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни (ЛП)

Раздался торжествующий рев. Кольцо врагов, съеживавшееся наружу за пределом досягаемости острия моего меча, внезапно разорвалось и растаяло. Боевой клич Армена прогремел по обе стороны от меня, и, глянув направо и налево, я увидел, как поднимаются и опускаются длинные мечи, и белые кольчуги моих товарищей сверкающим морем прорываются сквозь темные, разорванные шеренги Ашшура. Я снова бросил коня вперед, и мы понеслись, рубя и кроша остатки разбитых колонн, конных и пеших, топча их в кровавом песке, как стадо диких быков топчет ячменное поле.
Затем мы развернулись и поскакали направо и налево, чтобы сокрушить два крыла между нами и нашими товарищами по флангам, и в этот момент я услышал еще один боевой клич, грохот копыт и стук колес. По широкой красной дороге, которую мы проложили, Илма и сотня ее колесниц на полном скаку понеслись в тыл теперь уже разбитого войска Ашшура. Проезжая мимо, она махнула мне рукой, я ответил ей криком и взмахом клинка, который стал красным от кончика до рукояти. Она проехала, и мы с нашими отважными всадниками снова принялись за работу.
Весь этот пылающий багровый день, под палящим солнцем, которое запекало кровь на песке, сквозь пыль сражения и тошнотворную вонь горячего, насыщенного кровью воздуха мы продолжали наше мрачное дело: рубили и резали, так как в те дни война была войной, и мы сражались не только для того, чтобы победить, но и для того, чтобы уничтожить. Более того, дети Меча копили злобу уже несколько лет, и теперь наступил час расплаты за внезапные нападения, опустошительные набеги, разоренные деревни и разграбленные города.
Это был первый раз, когда лев Ашшура склонил свою надменную голову перед мечом Армена. До сих пор против армий Великого царя можно было только обороняться. И вот одним непреодолимым натиском мы прорвались сквозь их разбитые ряды в саму землю Ниневию. Мы знали, что за этой армией стоит другая, и еще одна, которые нужно сокрушить, прежде чем мы увидим стены города Великого царя. Поэтому мы убивали без пощады, чтобы разбитые легионы не могли соединиться и прийти на подмогу тем, кто попытается преградить нам путь на юг.
Наша дикая атака действительно решила исход дня. Но только когда мы соединили наши силы с силами армии, которая целый день выдерживала непрерывные атаки ниневийцев, то, что было сражением, превратилось в бойню. Как только наши фланги сомкнулись, то зримое чудо, которое я сотворил, вселило в армию ликующую уверенность, которая делает одного человека с ней равным трем без нее, и тогда мы окружили врагов длинными, мускулистыми рядами конных и пеших, и крушили их сзади и спереди, одного за другим, пока они не превратились из армии в сброд.
Затем мы отошли, перестроились и снова двинулись на них, конные, пешие и колесницы, рядами, колоннами и клиньями покрасневшей стали и дикой, ликующей отваги, и прошли их насквозь, разбивая на разрозненные копошащиеся кучки, и снова атаковали их, вбивая их в красную грязь, в которую превратился песок, пока из всего могучего войска Ашшура численностью почти пятьдесят тысяч человек, вышедшего на битву, не осталось ни одного отряда, в котором нашелся хотя бы десяток невредимых солдат.
Наступила ночь, взошли звезды, которые сверху вниз смотрели на нашу легкую конницу, все еще преследовавшую остатки армии Великого царя, улепетывающей на юг, в то время как наши главные силы наваливали на повозки добычу, сокровища и львиные штандарты Ашшура. Потом мы двинулись в наш лагерь, который был разбит на берегу Тигра, оставив волков, шакалов и стервятников пировать на самом роскошном за много-много дней пиру.
В ту ночь воды Тигра покраснели от крови, которую наши храбрецы смыли с доспехов и ран, но не было ни одного человека из тех тридцати тысяч, что выжили в битве, кто не лег бы спать, страстно желая, чтобы поскорее пришло утро и осветило нам путь в Ниневию.
Можете поверить, когда моя рука наконец устала от резни и боевое безумие угасло в моей крови, моя первая мысль была о ней, из уст которой я имел теперь полное право услышать похвалу, которая была для меня самой дорогой наградой. И я, как был, в величественных доспехах, побитых, вымазанных в грязи, крови, покрытый потом и пылью отправился в шатер Илмы, чтобы справиться о ее здоровье.
 
Верный Аракс стоял у входа в ничуть не лучшем виде, ибо, как и я, не стал ни умываться, ни перевязывать свои раны, пока не будет сделано все для удобства нашей госпожи. Как только мы пожали друг другу руки, и я задал свой взволнованный вопрос, полог шатра откинулся, и она, которую всего пару часов назад я видел закованной в сталь, мчащейся на колеснице с косами сквозь разбитую толпу, которая на рассвете была армией Ашшура, когда ее щеки горели, глаза пылали божественным неистовством битвы, а золотисто-рыжие волосы развевались сзади как знамя, — теперь вышла одетая в мягкий белый лен, причесанная, в накидке из серебристого меха, пушистого, как лебединый пух, такая спокойная, милая и величественная, как будто она только что сошла с трона в Армене.
— Приветствую тебя, мой господин, приносящий победу! Воистину, это был день славы для Армена и для тебя. Но что это? Твои раны еще не омыты, и ты даже не снял доспехов! И ты тоже, Аракс? Ты уже стоишь на страже у моего шатра, даже минуты не уделив себе. Как видите, я здорова и невредима благодаря тебе, Аракс, и твоему замечательному щиту. И больше я не скажу вам ни слова, пока вы не снимете доспехи и не обработаете раны, так что немедленно отправляйтесь в свои шатры, это царица приказывает вам!
Она произнесла слова с милым раздражением, которому очаровательно противоречили слезы, подступившие к ее глазам, когда она увидела своих помятых, грязных героев. Но возражать ей было бесполезно, и поэтому мы, два предводителя победоносного войска, как пара получивших выговор парней, со смехом захромали прочь, чтобы сделать то, что нам было велено.
Час спустя, когда луна взбиралась на южное небо среди сверкающих звезд, мы вернулись, дочиста отмытые, одетые в льняные туники с шерстяными накидками, и обнаружили, что наши люди раскладывают длинные столы на берегу реки и уверенно расставляют на них кувшины, кубки и блюда из золота и серебра, которые мы обнаружили в ассирийском лагере.
Оказалось, что наша госпожа, как всегда, позаботилась о нас и приказала приготовить пир для военачальников, и когда всё было готово, села во главе самого длинного стола с Араксом по левую руку и со мной по правую. Привели переживших позор главных командиров армии Нимрода и заставили их служить на коленях и подавать нам их собственное вино в их же чашах, так как в то бесцеремонное время побежденный враг вряд ли мог рассчитывать на правила вежливости и мог считать судьбу благосклонной, если вышел из поражения живым и с целой шкурой.
Мы славно повеселились в ту ночь и увенчали первую большую победу Армена множеством наполненных до краев кубков красного вина из Эшкола, которое мы пили из ассирийского золота, и, хотя мы шли маршем половину прошлой ночи и сражались весь день напролет, луна уже опускалась на запад, когда поднялись последние из нас, возможно, не очень уверенно, со своих мест и осушили последний бокал за нашу прекрасную Владычицу меча и удачу нашего похода на юг. Она, конечно, ушла задолго до этого, потому что, несмотря на всю ее храбрость, была всего лишь женщиной, и в тот день она отважно сыграла роль воина. Когда на рассвете прозвучали трубы, не было ни одного, кто уже не проснулся бы, гадая, когда же будет дан сигнал снимать лагерь и выступать.
Пока сворачивали шатры и грузили повозки, состоялся совет вождей. Мы решили двигаться на юг вдоль реки, так, чтобы ее широкий быстрый поток защищал наш левый фланг, а тучи легкой кавалерии занимались разведкой и сбором фуража на западе, таким образом защищая нас справа. Мы построились и прошагали день и ночь, не останавливаясь больше, чем было необходимо для отдыха лошадям и тягловым животным. Мы не встретили ни одного врага, ни пешего, ни всадника из всего того воинства, которое, как говорили нам пленники, преградит нам путь в землю Ниневии.