Поэты 1790–1810-х годов

Тень Ольги, (вещающая внуку)
 
 
Владимир! — Ольги внук, Владимир,
 
Тебе реку: внемли! — В час гневный
 
Мой сын, несчастный твой отец,
 
Оставил ввек сей дол плачевный,
 
Приял и дел и дней конец.
 
Лишь росс со мной навек простился,
 
И зреть меня он в нем не смел,
 
Как и того теперь лишился.
 
Я зрела, как он в твердь летел…
 
 
 
Да, зрела я, как печенеги
 
Изобретали страшный ков;
 
Он воздохнул; днепровски бреги
 
Промчали вздох сквозь тьму лесов,
 
Чертеж небесный и священный,
 
Чтобы народ весь возродить,
 
Оставлен на случа́й пременный.
 
Чертеж сей должен ты открыть.
 
 
 
Чертеж теперь славянам лестен,
 
В нем целый дух мой помещен,
 
А дух душе твоей известен.
 
Разгни его! — и росс блажен.
 
Ты узришь в нем, что дар сладчайший,
 
Что небо земнородным шлет,
 
Есть царь любезный, царь кротчайший,
 
Который свой народ брежет.
 
 
 
Народ к нему любовь имеет;
 
Народу доверяет тот;
 
Сей в верности к царю твердеет
 
И из любви дает живот;
 
Сей царь далече вздохи внемлет;
 
Он пагубы гнездо сечет.
 
Змеится ль крамола? — не дремлет;
 
Вражда ли близ? — далече вред.
 
 
 
Как прах, вражду он рассыпает;
 
Ом вне Отечества оплот,
 
Внутри судья, — и созидает
 
Благим и мудрым свой народ;
 
Как промысл миром управляет
 
По мере сродных миру прав,
 
Так царством он повелевает,
 
Как царственный велит устав.
 
 
 
Любимец неба! — ты не боле
 
Воззришь на блещущий свой сан,
 
Как на залог, что к лучшей доле
 
Тебе в народе свыше дан.
 
Тебя порфира украшает;
 
Чело твое венец златый
 
С величеством приосеняет;
 
Жезл силы в длани носишь ты;
 
 
 
Но в сем убранстве, в сей одежде
 
Ты будешь столько лишь блистать,
 
Сколь служит то к прямой надежде,
 
Чтоб в царстве счастье соблюдать.
 
Питомец мой багрянородный!
 
Ты должен мудрость насаждать
 
Среди пелен в умы народны,
 
Чтоб с сердцем души воспитать.
 
 
 
В бичах вселенной дерзких, злостных,
 
О коих гром один твердит,
 
Век каждый щедр и плодовит;
 
Но чтоб найти в порфироносных
 
Того, кто бы умел хранить
 
Владенье в тишине блаженной,
 
То надлежит переходить
 
Всю древню летопись вселенной
 
И происшествий мира нить.
 
Ни стен гранитная твердыня,
 
Ни ополчений страшный вид,
 
Ни лесть, ни ложная святыня
 
Страшилища не защитит;
 
Судьба проникнет сквозь граниты;
 
Личина спадша обнажит.
 
Кто он? Волк, кровью лишь омытый,
 
Любовь, одна любовь — твой щит.
 
Ты князь — пусть все отверзутся укрепы!
 
Пусть ржавые врата скрыпят!
 
Пусть с костью свыкшиесь заклепы,
 
С сухих спадая ног, звучат!
 
Пусть ангела земной ад внемлет,
 
Где свет едва бывал знаком!
 
Пусть свежий луч его объемлет
 
Изгибы темны в аде том!
 
Тогда полки смертей погибнут
 
По вымышленным там гробам;
 
Висящи косы все поникнут;
 
Дух жизни паки взвеет там.
 
Се вид! — отец сынов сретает,
 
Сестра внимает братний глас,
 
Супруга мужа прижимает, —
 
Слезится радость их из глаз.
 
 
 
От сих родятся верны внуки,
 
Друзья престолам и сердцам:
 
 Пожарский, Минин, Долгорукий, 
 
Румянцев и Суворов сам.
 
Но лавры рано ль, поздно ль злачны,
 
Сколь слава к жатве ни зовет,
 
Вменятся в кипарисы злачны
 
В той длани, что их в поле жнет.
 
 
 
Так ты твори! и будь спаситель,
 
Отец и друг своих племен!
 
Отец твой не был просветитель,
 
Он витязь, — к рыцарству рожден.
 
Я водрузила божье знамя
 
В холмах Аланских с чертежом;
 
В Иулиане гибло пламя…
 
Ты возроди. — Прости затем!
 
 
Юноша
 
 
Так, — слышу я, — ужасный боже!
 
Какие словеса с небес! —
 
Се мудрость вечности самой! —
 
Се глас — глас Ольги возрожденной!
 
 
Старец
 
 
Нет теней сих, — всё тихо;
 
Пойдем! — мы лучшей ждем судьбины.
 
 
Между 1801 и 1804
 
  
19. НОЧЬ
  
 
 
Звучит на башне медь — час нощи,
 
Во мраке стонет томный глас.
 
Все спят — прядут лишь парки тощи,
 
Ах, гроба ночь покрыла нас.
 
Всё тихо вкруг, лишь меж собою
 
Толпящись тени, мнится мне,
 
Как тихи ветры над водою,
 
В туманной шепчут тишине.
 
 
 
Сон мертвый с дикими мечтами
 
Во тьме над кровами парит,
 
Шумит пушистыми крылами,
 
И с крыл зернистый мак летит.
 
Верьхи Петрополя златые
 
Как бы колеблются средь снов,
 
Там стонут птицы роковые,
 
Сидя на высоте крестов.
 
 
 
Так меж собой на тверди бьются
 
Столпы багровою стеной,
 
То разбегутся, то сопрутся
 
И сыплют молний треск глухой.
 
Звезда Полярна над столпами
 
Задумчиво сквозь пар глядит;
 
Не движась с прочими полками,
 
На оси золотой дрожит.
 
 
 
Встают из моря тучи хладны,
 
Сквозь тусклу тверди высоту,
 
Как вранов мчася сонмы гладны,
 
Сугубят грозну темноту.
 
Чреваты влагой капли нощи
 
С воздушных падают зыбей,
 
Как искры, на холмы, на рощи,
 
Чтоб перлами блистать зарей.
 
 
 
Кровавая луна, вступая
 
На высоту полден своих
 
И скромный зрак свой закрывая
 
Завесой облаков густых,
 
Слезится втайне и тускнеет,
 
Печальный мещет в бездны взгляд,
 
Смотреться в тихий Бельт не смеет,
 
За ней влечется лик Плиад.
 
 
 
Огни блудящи рассекают
 
Тьму в разных полосах кривых
 
И след червленый оставляют
 
Лишь только на единый миг.
 
О муза! толь виденья новы
 
Не значат рок простых людей,
 
Но рок полубогов суровый.
 
 
 
Не такова ли ночь висела
 
Над Палатинскою горой,
 
Когда над Юлием шипела
 
Сокрыта молния под тьмой,
 
Когда под вешним зодиаком
 
Вкушал сей вождь последний сон?
 
Он зрел зарю — вдруг вечным мраком
 
Покрылся в Капитольи он.
 
 
 
Се полночь! — петел восклицает,
 
Подобно роковой трубе.
 
Полк бледный те́ней убегает,
 
Покорствуя своей судьбе.
 
Кто ждет в сии часы беспечны,
 
Чтоб превратился милый сон
 
В сон гроба и дремоты вечны
 
И чтоб не видел утра он?
 
 
 
Смотри, какой призра́к крылатый
 
Толь быстро ниц, как мысль, летит
 
Или как с тверди луч зубчатый,
 
Крутяся в крутояр, шумит?
 
На крылиях его звенящих
 
В подобии кимвальных струн
 
Лежит устав судеб грозящих
 
И с ним засвеченный перун.
 
 
 
То ангел смерти — ангел грозный;
 
Он медлит — отвращает зрак,
 
Но тайны рока непреложны;
 
Цель метких молний кроет мрак;
 
Он паки взор свой отвращает
 
И совершает страшный долг…
 
Смотри, над кем перун сверкает?
 
Чей проницает мраки вздох?
 
 
 
Варяг, проснись! — теперь час лютый;
 
Ты спишь, а там… протяжный звон;
 
Не внемлешь ли в сии минуты
 
Ты колокола смертный стон?
 
Как здесь он воздух раздирает!
 
И ты не ведаешь сего!
 
Еще, еще он ударяет;
 
Проснешься ли? — Ах! нет его…
 
 
 
Его, кому в недавны леты
 
Вручило небо жребий твой,
 
И долю дольней полпланеты,
 
И миллионов жизнь, покой, —
 
Его уж нет; и смерть, толкаясь
 
То в терем, то в шалаш простой,
 
Хватает жертву, улыбаясь,
 
Железною своей рукой.
 
 
 
Таков, вселенна, век твой новый,
 
Несущий тайностей фиал!
 
Лишь век седой, умреть готовый,
 
В последни прошумел, упал
 
И лег с другими в ряд веками —
 
Он вдруг фиалом возгремел
 
И, скрыпнув медными осями,
 
В тьму будущего полетел.
 
 
 
Миры горящи покатились
 
В гармоньи новой по зыбям;
 
Тут их влиянья ощутились;
 
Тут горы, высясь к облакам,
 
И одночасные пылины,
 
Носимые в лучах дневных,
 
С одной внезапностью судьбины,
 
Дрогну́вши, исчезают вмиг.
 
 
 
Се власть веков неодолимых,
 
Что кроют радугу иль гром!
 
Одне падут из тварей зримых,
 
Другие восстают потом.
 
Тогда и он с последним стоном,
 
В Авзоньи, в Альпах возгремев
 
И зиждя гром над Альбионом,
 
Уснул, — уснул и грома гнев.
 
 
 
Так шар в украйне с тьмою нощи
 
Топленой меди сыпля свет,
 
Выходит из-за дальней рощи
 
И, мнится, холм и дол сожжет;
 
Но дальних гор он не касаясь,
 
Летит, шумит, кипит в зыбях,
 
В дожде огнистом рассыпаясь,
 
Вдруг с треском гибнет в облаках.
 
 
 
Ах! нет его, — он познавает
 
В полудни ранний запад свой;
 
Звезду Полярну забывает
 
И закрывает взор земной.
 
«Прости! — он рек из гроба, мнится. —
 
Прости, земля! — Приспел конец!
 
Я зрю, трон вышний тамо рдится!..
 
Зовет, зовет меня творец…»
 
 
Между 1801 и 1804