Чужбина с ангельским ликом (СИ)

Он задвигал плечами, пытаясь избавиться от насекомых, заползших под его рубашку, пока он беспробудно спал в траве. Стащив рубашку через голову, он вытряхнул её, представив мне на обозрение свой великолепный торс с мохнатой грудью.
Я пихнула его, — Осторожнее тряси своей тряпкой! Спасибо, что не в лицо…
— Твоя юбка тоже тот ещё шатёр… куда как более заманчивый для лесных жучков-паучков. И аромат же насколько вкусный… — он вдыхал мои волосы, руками елозя по талии и спине, — Уж точно мелочь лесная принимает тебя за экзотический ходячий бутон…
— Ты же не ешь и не пьёшь цветов, — я включилась в игру, поддев его.
В невольном чувственном забвении того, где нахожусь, мне неодолимо захотелось прижаться к нему губами, всем своим существом, замереть и…
Я так и сделала, бесполезно сожалея, что утратила столько лет в разлуке с ним, — Приходи ко мне хотя бы завтра. Я сошью тебе красивую одежду…
Вдыхая вовсе не забытый запах этого человека, давно утратившего свою прежнюю необычность и особо-то уже не отличающегося от большинства троллей, как он именовал здешних людей, я всё равно теряла трезвое восприятие реальности и тонула в его, пусть и несколько остуженных, а всё так же нереальных глазах.
— Зачем откладывать на завтра то, что требует своего осуществления прямо сейчас?
Какая-то оставшаяся здравомыслящей часть моего существа встряхнула меня, — Ты о чём? — я упёрлась в его грудь руками, пытаясь несколько ослабить его захват.
— И опять вопрос неправильный. О том, чтобы возобновить то, что прервалось не по моей вине. Хотя по ощущениям этих лет и не было. Разве ты не хочешь того же? Можешь врать, но твои же глаза тебя выдают… — и тут он обхватил мою грудь, — Чего ты так взмокла? Неужели, я способен внушать такой ужас?
— Выскочил, как подземный дух, было чему испугаться….
Попытка вернуть сгинувшего волшебника
На самом деле начинался жаркий день и от волнения, усиленного духотой, у меня в подмышках текли струйки пота. Даже густая тень леса не спасала и не лучшей была затея прогуляться по дорожкам вместо того, чтобы искупаться в водоёме на нашей закрытой садовой территории у «Мечты». А ходить в жару едва прикрытой, было не в традициях нашего мира. Я могла лишь сожалеть, что не являюсь бестелесным цветком, да ведь и цветы распускаются ради опыления, как и женское тело манит к себе ради того же — ради оплодотворения. Что и подтверждали его манипуляции с моим телом.
— Сколько можно убегать? Тебе не кажется, что наша любовная прелюдия неестественно затянулась? Мне осточертела игра в маньяка, преследующего свою жертву… — его рука залезла туда, куда я его пока что не приглашала. Временной разрыв, разъединивший нас, уже ничего не значил, но его поведение в машине, откуда он меня выбросил, прощено не было. Мне был необходим ритуал его покаянной нежности, а тут…
— Разве твоя птичка, не питаемая живительным семенем, не скучает? Или я чего-то не понимаю, и у тебя кто-то есть?
— Кто бы это…
— Тогда к чему игры девственницы? — нижнее бельё не стало препятствием для его ищущей руки, — Как нежны её пёрышки… Разве не хочется ей совершить вместе со мной прежний полёт?
Я опешила от непристойных намёков, не веря, что подобное обращение возможно вот так с налёта, без предваряющих возвышенных объяснений.
— Или твой бесполый муж посвятил тебя в настоящие жрицы Матери Воды?
— Сколько вопросов и все они неправильные!
— Так дай правильные ответы.
— Ты сам-то… подземный оборотень!
— Да не дёргайся так! Я только поглажу пёрышки у твоей птички… А ведь когда-то ты с превеликой охотой мне её открывала…
Вроде как, я и возмутилась, но размякала всё сильнее, словно пребывала под воздействием того самого охмурителя, какой пьют грубые рабочие…
— Сам-то не в состоянии понять, какую пошлую чушь ты несёшь! Только тёмный люд и пользуется подобным жаргоном! — моя ругань была единственной защитой от самой себя. Самообладание уходило, что называется, из-под ног, и я почти обвисла в его руках.
 
— Ах ты, моя пресветлая аристократка, да к тому же и тайная жрица, так обучи меня своей тонкой науке, а то я точно без неё не попаду в желаемую цель. А помнится, когда-то попадал туда не один раз и ни разу не промахнулся. Может, и теперь получится?
Не знаю, зачем он так себя вёл, когда сам случай свёл нас и приклеил друг к другу в неодолимой уже тяге.
— Не строй из себя малолетнюю дурочку…
— Я не буду тут! Я не шлюха!
— А кто ты? Если носишься от одного к другому…
Я задохнулась от оскорбления, — Не лучше бы в таком случае избегать вам столь недостойных особ?
Он не поспешил воспользоваться моим советом, а лишь теснее прижимал к дереву. Гораздо больше, чем его, я боялась, что мне за шиворот и в складки моего безупречного платья налезут и нападают какие-нибудь скользкие жучки и прочая древесная мерзость, которая уже ползала по моей спине и противно меня щекотала. Я извивалась в тщетной попытке освободиться и даже убежать отсюда. В моих мечтах он был бесподобен. Но тут…
Он напирал и пугал какой-то сверх уплотнённой вещественностью. Да ещё и без верхней одежды, как отдыхающий после уборки и вспотевший молодой мусорщик, вроде моего прислужника на все руки Ихэ-Эла — «Утреннего Луча». Тот обычно, никого не стесняясь, заваливался отдохнуть на садовой лужайке, скинув верхнюю одежду до пояса, улавливая через презрительный прищур взгляды женщин, иные из которых уж точно восхищались его простонародно мускулистой фактурой. Сам его вид сообщал без слов, он бесперебойно способен функционировать не только лишь как труженик из самой низшей категории живущих здесь, но и в самом главном для женщин смысле так. От него незримо, ощутимая даже на расстоянии, растекалась по траве, по почве, по воздуху жгучая энергия мощного самца с первобытными мозгами…
«Представляю, как хорош его твёрдый и горячий луч не только утром, но и ночью, и круглосуточно», — не скрывала своих устремлений Эля, то ли негодная, то ли несчастная в этом смысле женщина. Её удерживал лишь страх перед коллективом, передо мной, а уж никак не перед Цульфом. Что касается «Утреннего Луча», ему, похоже, было глубоко безразлично, кто та, что позволяет ему ощущать себя желанным мужчиной. Пухлолицая жена уж точно не была для него всех краше и милей. Вернее, она была мила ничуть не больше всех прочих, за кого и цеплялся его несытый взор.
Почему Рудольф настолько опустился внешне, являлось для меня загадкой. Сбросив рубашку, он и не подумал её натягивать, ему и так было отлично. Мышцы бугрились и отсвечивали, как смазанные питательным эликсиром. Даже прижавшись носом, я почти не уловила запаха пота, а лишь тонкий и неуловимый для определения некий растительный ингредиент, настолько знакомый по тем временам, когда мы…
Я и понятия не имела, как мало земляне придавали значения тому, что они именовали «маскарадом», одеждой для выхода в наш социум. Они слабо вникали в тонкости местной моды. И только молоденькие совсем парни из подземного города ещё как-то стремились украшаться, подражая местным модникам, чтобы привлекать внимание девушек. А прочим всё настолько уже надоело, что они напяливали на себя местную одежду как рабочую спецовку, на дефекты которой почти не обращают внимания.
— Мне тут нашептали в ушко, что твой ветшак вовсе не умер, а изгнал тебя.
— Не Чапос ли нашептал?
— Вопрос неправильный. О тебе многие знают и многие увлечены отслеживанием твоих загадочных путей.
— А я об этих многих и знать не хочу!
— Я ведь довольно долго и понятия не имел, что твой старый отчим и ты, якобы доченька, решили объединить две одиноких души в семейный союз! И вдруг ушам своим не поверил, как в клинику его попал по случаю, что у дорогущего целителя, чья клиентура почти сплошь драгоценные аристократы, есть любимая жена! Правда, клиника его поражала убогим оформлением своих интерьеров. Но тем, у кого ум пребывал в потёмках, думаю, это было не важно. Он всех выводил из мрака к свету. Неудачных случаев в его практике не было никогда.