Чужбина с ангельским ликом (СИ)
— Странно слышать такое от тебя…
— Ты виноват, что Нэиля нет, и никогда не будет под этими небесами. Почему ты не захотел его оживить? — И тут она заплакала так жалобно, что у меня останавливалось сердце от сострадания и к ней, и к неизвестному мне Нэилю, и к Нэе, которой грозила участь засохнуть в каком-то прелом сене. А он, я не видела его лица, продолжал её гладить по волосам.
— Гелия, не умирай! Как я останусь тут один? Я сделаю для тебя всё, даже невозможное…
Тут я не выдержала и вышла к ним. Глаза этого человека-отца были даже страшными от его страдания. Он уставился на меня, не понимая ничего. А я бросилась к маме. Обхватила её за серебристое платье, — Мамочка, не умирай!
Она подняла заплаканное лицо. Привстала и, сев на скамью, спокойно мне сказала, — С чего ты взяла, что я умру? Я и не собираюсь. Глупышка.
Он резко встал и ушёл от нас к деду. Вести свои нудные расспросы об Империи Архипелага и о Пауке. Я слышала, как забубнил дедушка, всё так же издеваясь над ним.
— Я буду с тобой. Не плачь! — она обняла меня, обволакивая душистым облаком, спасая от страшного и непонятного мира вокруг.
— Покажи ту пропасть, где сидит зверь, который охотится за тобой. Я забросаю его камнями. Я знаю, где горы, мы летаем там с дедушкой на крыльях, которые он прячет в пеньках. Он хранит их в маленьких контейнерах, а пеньки пустые внутри. Он их достаёт, что-то нажимает, и они делаются большими. Он крепит их мне на спину, потом одевает нас незримой сферой, и мы летим. Я могу взять самый большой камень и стукнуть того зверя по голове. Только скажи, где пропасть, я найду. Я уже знаю горы…
— Какой зверь? Какая пропасть? О чём ты? — не понимала мама, — никто за мною не охотится. Ты что? Что несёт тебе этот старый безумец?
— От чего же лечит тебя папа? От каких ран? Ты же говорила сама…
— Зачем ты подслушиваешь? Ты же ничего не поняла. Это метафоры, а не буквально. Ты неуч. Тебя ничему тут не учат. Почему я не взяла тебя к себе сразу? Зачем всех слушалась? — И она обняла меня, прижимая своё чудесное лицо ко мне. — Совсем скоро я заберу тебя к себе. Отдам в хорошую школу. Я слишком долго была занята лишь собою. А уж он-то и тем более. Вообще тут пришелец. Что он тебе даст?
Но это «совсем скоро» так и не наступило. Совсем скоро мамы уже не было в живых. Она была в числе тех несчастных людей, которые находились по долгу службы и работы на территории Телебашни, разрушенной сверху упавшим на неё загадочным объектом. Там всё сгорело, и в числе выживших были лишь двое неизвестных бродяг-мутантов, как говорил всезнающий сосед-лесник, у которого были друзья из очень компетентных сфер, как он выражался. Как они туда забрели, неизвестно, но это случалось временами, когда и в столицу забредали жители загадочных запретных территорий и пустынь, вовсе и не пустых, а часто лесистых и дремучих, набитых обитателями. Тех, не умеющих даже говорить мутантов, полуобгоревших, доставили в тюремный госпиталь, и что там с ними было дальше, лесник не знал. В провинции же у нас говорили, что это был гнев Надмирного Отца, который Он обрушил на самое сердце развращённой столицы в назидание богачам и тем блудницам, которые вещали из Телебашни и дразнили бедных людей образами недоступной им роскоши и красоты, в чём купались сами. Соседи считали, что и мою маму, коли уж она туда попала, постигла эта справедливая кара. Ребёнок же никогда не был ей нужен. Что мы и потеряли? Ведь остался небедный отец. Так состоялось моё первое столкновение с жестокостью мира Паралеи и со смертью.
Отца было невозможно узнать после гибели мамы. Он резко похудел, от чего глаза его стали казаться ещё больше на осунувшемся лице. И ёршик волос стал серебристым вместо золотистого. И у меня обострилась жалость к нему, впервые возникшая в тот день, когда он умолял маму открыть ему тайну некой Нэи. В день, когда я почувствовала, что мама также виновата перед ним и передо мною. Их вина была одна на них двоих. Чья половина была меньше, чья больше, они так и не разобрались промеж себя. Тем более я не могла этого понять, видя их очень редко. Из-за того, наверное, что мама унесла с собою часть своей вины, он уже и не казался мне настолько неправым.
В этот день он тоже сидел на скамье, той же, где сидел и с мамой, уронив голову в ладони. Я подошла и встала напротив. Он поднял лицо и обхватил меня двумя руками, прижимая к себе.
— Если бы я мог всё изменить, но каким образом? — спросил он у меня. — Я повторяю всё те же ошибки, я обречён на их повторение данным мне безумием и беспамятством. Или это и есть наказание? Я жалею о том, чего не исправишь. Всегда. И всегда поступаю так, о чём жалею опять. Я любил и терзал, терзаясь сам. Я не могу объяснить себе этот мир вокруг. Никто и никогда не возвращает нам прошлого, не даёт его исправить. Не даёт права на ошибку. И в сущности, те люди, которые поступают всегда правильно, тоже всё делают случайно, просто удачный итог их деятельности, их слепое попадание в цель, признают качеством их бесспорного ума, их проницательности, их прозрения. Но так ли это? Потерять такую женщину, где я найду другую? — и он говорил со мной, как со взрослой, или же правильнее сказать, сам с собою. Проговаривал вслух сам себе свои оправдания. Он, как и мама, страдал тем же самым вывертом психики, что именуют нарциссизмом. Он грузил дочь-подростка личными проблемами, избавиться от которых и сам, давно взрослый человек, был не в силах. Но других родителей у меня не было.
Тут произошло то, что и происходило со мною, не часто, но с определённой периодичностью. Как правило, подобные картинки и ощущения тоже! Возникали внутри меня, когда тот или иной человек приближался довольно близко. Не физически так было, а скорее, информационно в моё сознание вдруг начинали перетекать мысли и образы этого человека, становясь всё равно что моими. Я увидела девушку на мосту. Но сам мост был уже бесполезен. Русло было сухим. Кочки жёсткой травы, камни и невнятный мусор устилали ложе исчезнувшей реки. Неровности, перепады высот, рытвины — местность удручала тоской, как будто некая невидимая сущность незримо и неслышно плакала где-то поблизости. Сама девушка была светлой и нежной. От неё исходило ощутимое тепло, и едва она придвинулась ко мне, я сразу же прониклась к ней родным доверием. Как будто шелковистый и очаровательный зверёк коснулся моей кожи. Вернее так, как будто на самой девушке была накидка из удивительного меха или перьев. Словно бы вашу кожу кто-то очень бережно погладил, вызвав мурашки от возникшей приятности, от желания повторного прикосновения…
Лицо её слегка расплывалось, то есть не поддавалось тщательному рассматриванию, как бывает во сне. Но было оно милым и знакомым. При том, что девушки этой я не знала. Мне хотелось стоять с нею бесконечно долго, хотя умершая река вызывала чувство тревоги и сожаления, поскольку во мне одновременно существовала память о её, устремлённых к горизонту, потоках. Я знала, кто эта девушка. Знала, что её образ вошёл в меня из информационного поля отца, сидящего рядом. Что я увидела его сегодняшний ночной сон, о котором он и сам пока что не забыл. Я увидела также ещё одну особу, узкое лицо которой было неприятным, глаза колючими и даже злыми. Именно она оттащила того, кого я чувствовала, как себя, не будучи им, от той девушки к обрывистому берегу, в котором торчала одна из опор, держащая мост. И тотчас же ноги стали вязнуть в противной раскисшей глине, хранящей остатки прежней речной влаги… Возникла потребность скинуть с себя противные ощущения, и я вернулась в наш сад — в ясную реальность, где не было места всей этой гнетуще-туманной чепухе.
— Найди Нэю, — сказала вдруг я. — Ты же видишь её в своих снах… Я рада, что тебе удалось одолеть тот скользкий обрыв и не свалиться вниз. А та река, на берегу которой ты и увидел её впервые, вовсе не исчезла. Она так и продолжает свой бег к горизонту. Она по-прежнему глубокая и очень широкая. Скажи, а это та же самая река, что протекает рядом с нашим домом? — и ответила сама себе, — Кажется, нет. Наша река не протекает через пределы столицы, она течёт через наш городок, выходя из лесов. Рек же вокруг так много…