Чужбина с ангельским ликом (СИ)

— Согласна на половину? — его голос вернул меня сюда, где я и была. — А то и одного процента от такой суммы никто не заплатит.
То, что ему не важна сумма, я поняла. Он хотел дразнить меня, — Кроме меня, кто купит у вас ваш детский мир грёз? — и глаза его продолжали вырывать меня из реального пространства, унося туда, где он меня любил. Он уже не играл в безразличие.
— Соглашайся, — перешёл он на «ты». — Мне не жаль денег. Но зачем тебе столько?
— Если не жалко, о чём спор? — спросила я.
— Жадных не люблю.
— Хочу скопить денег, выкупить домик где-нибудь в лесу. Маленький, пусть в две комнатки, но мой. И жить так, как привыкла.
— А как привыкла?
— Тихо. Спокойно. Заниматься творчеством. И чтобы никто не лез, не домогался, не унижал.
— Ну что же, — сказал он совсем спокойно, без этой его игры и колдовского мерцания в глазах. — Вполне понятное желание. Согласна на половину?
— Нет! — гордо ответила я.
— Я понял, — и отвернулся, собираясь уходить. Моё сердце сжалось от горького разочарования. Мне хотелось стоять с ним бесконечно долго.
— Я согласна, — сказала я ему, уже уходящему.
Он задержался и произнёс весьма флегматично, — Я ухожу. Мне некогда. К вам придёт один служащий и всё оформит, как тут и положено.
— Прощайте, — я протягивала ему руку, уверенная в том, что она повиснет в пустоте. Однако, он проворно схватил мою ладонь и, глядя сверху вниз так, будто только вчера мы валялись с ним в постели, и он всё ещё ждёт продолжения того, что не случилось.
— До свидания! — и ушёл очень быстро. Если не сказать стремительно. И эта его стремительность столь же неожиданная, как и все прочие перемены, от пренебрежения до ярко выраженного всплеска прежнего чувства, ввергла меня в состояние оторванности от реальности.
Мне уже давно настолько не хватало денег на жизнь, что я жила впроголодь. Непрактичная, изнеженная в прошлом, барахтающаяся сейчас в трясине без надежды выкарабкаться, получив вдруг немаленькие деньги, я совсем не обрадовалась. В пустом жилище у меня и мебели-то почти не оказалось. Все мои вещички, мне ценные, так и стояли в ящиках. Лишь красивые платья висели и валялись всюду. Я считала, что без красивых нарядов провалюсь в эту чудовищную трясину окружающей серости окончательно. А так был мизерный шанс, что заметит приличный человек и спасёт меня от мутного удушающего, но устрашающе приближающегося дна. И вдруг на меня без труда свалились такие деньги! Но главное и не это. Как мне теперь найти его. Где? Он же не спросил, где я живу. Ему неинтересно, ему не нужна я…
Я отвлекала всей этой чепухой саму себя от пугающего вала надвигающихся перемен. Я ощутила то, что невозможно человеку не почувствовать, как и жар от огня, если он рядом, — его устремление ко мне. Он ушёл, а я вся горела и светилась от его жара…
Весь остаток дня я бродила по салону. С кем-то говорила, куда-то ходила, что-то подписывала, встретившись с его агентом. Но все попытки выведать, кто он, человек купивший картины, откуда, не принесли результатов. Агент ничего не рассказал. Я всё ещё слонялась, хотя стены, где висели картины Нэиля, сиротливо опустели. И мои картиночки прихватили, хотя за них я ничего не просила и не получила, все взяли оптом.
Я даже чему-то смеялась, не слушая комплиментов приставшего ко мне посетителя, уверенного, что я сплю и вижу, как бы отхватить себе дружка, подобного ему. Я даже не смотрела ему в лицо и не видела, был он хорош собой или нет. Убежав от него, я вошла в мастерскую Реги-Мона. Художники пили там опьяняющие напитки вместе со своими женщинами, и там негде было пристроиться из-за тесноты. Я не пила опьяняющих напитков никогда. Как мышь в углу, в стороне от всех пристроилась на непонятном чурбачке вместо нормального сидения и грызла чёрствый хлебец, схваченный с края далеко не обильного стола. Я была голодна, но это оказалось всё, к чему я могла дотянуться. Никто даже и не подумал пригласить меня за стол, никто не предложил сесть. Да и негде было. И всё же я не уходила. На меня никто не обращал внимания, как будто я нанесла им личное оскорбление тем, что мои дилетантские штучки купили, а их профессиональные шедевры нет. Реги-Мон так не считал, но он где-то кокетничал с женщинами в зале выставочной экспозиции. Он был верен себе везде и всюду. Нигде не упускал шанс завести знакомство с какой-нибудь ценительницей, у которой дорогая сумочка на поясе навевала ему мечты о её возможностях. Не исключено, что мнимых. С возрастом он стал разборчивее, в том смысле, что игнорировал простолюдинок. Меркантильность же его проявлялась и в юные годы. Чего я ждала?
 
Перед самым закрытием выставки уже вечером вдруг вернулся тот скромный человек — агент, неприметный ничем, ни внешне, ни одеждой. Откуда он знал, что я никуда не уйду? И сделал мне головокружительное предложение. Переехать в закрытый городок в лесах, именуемый Лучшим городом континента. Закрытая, научная, почти военная структура. Там хотят создать для людей той научной элиты Дом Моды. Те люди хотят быть красивыми внешне и жить не так серо и убого, как большинство вокруг в нашем безрадостном мире.
— Мы навели справки, — сказал человек, — Вы талантливая художница и мастер своего дела. Будете там ведущий модельер, а если откровенно, то хозяйка сами себе и своим прекрасным замыслам. Вы же редкий талант. Вам не надоело кормить собою зубастое наглое охвостье из бездарей, объедающих чужое дарование? Будете облагораживать мир вокруг себя через свой талант. Будете учить их быть красивыми и утончёнными, как вы сами. Будете там жить. У вас будет пристойное жильё, свобода творчества и передвижения, хорошая еда и прекрасная природа вокруг полностью закрытого и безопасного мира. А ваша конура будет сниться вам в страшных снах.
И я вздрогнула от того, что он знал о моём жалком жилье, знал всё. Я уже всё поняла, — откуда взялась осведомлённость неизвестного человека обо мне, кто тот главный, кто скрыт за вполне практическим предложением нового места для моей работы. Знала, что за структура таится за неприступными стенами в лесу. Всё это была та самая, неважная, по сути-то, упаковочная коробка для основного сокровища. Её преподносят не ради неё самой. Я могла бы и отказать тому агенту, присланному ко мне важным чиновником из городка. Это ничего уже не значило. Я уже по любому оказалась бы там, в городе в лесу. Так странно сошлись воедино две линии, — не встреть я его на выставке, меня пригласили бы в ЦЭССЭИ всё равно. Добрая Ифиса расстаралась для меня, сама оставшись в благородной тени. А Чапос со своей стороны как раз и навязывал тому чиновнику, хорошо ему знакомому, мою прежнюю хозяйку, усиленно её восхваляя и демонстрируя мои шедевры, в которые обряжался сам, да и все прочие. Чапос яростно не хотел, чтобы я оказалась в городе в лесу. Чапос маниакально не оставлял своих надежд на сближение со мною. Весь тот расклад открылся для меня много позже. А в тот, уже склоняющийся к своему закату, день я и не подозревала, что это закат целой фазы моей жизни. Надвигалась ночь, когда невозможно ничего рассмотреть детально, наваливалась усталость после затратного дня, а я хотела петь как птица на рассвете. Я была легка и искриста, я глядела в чудесную светлеющую даль… Ни о каких деньгах я уже не думала.
Предсказание, понятое неправильно
Выйдя уже почти ночью, мы долго стояли на ступенях центрального входа выставочного зала, художники-неудачники и их более удачливые коллеги, женщины их творческого мирка. Все мы пребывали в едином воодушевлении и не расходились, решая, куда нам пойти, чтобы отметить свои удачи и приободрить неудачливых. Денег у меня оставалось настолько мало. За картины я получила лишь бумаги, в которых ничего не смыслила. Реги-Мон обещал мне всё объяснить, всю коммерческую хитрость мира, из которого я выпала начисто. Где будут меня ждать деньги и когда я смогу их получить. Я была как ребёнок и ничего не соображала. Но надо было к кому-то и притулиться, чтобы всё объяснил. Я обещала ему дать денег, он тоже был абсолютно нищ.