Чужбина с ангельским ликом (СИ)
Я пыталась свернуться в некий внутренний эмбрион, чтобы убежать в окончательный аутизм, но понимала, что это будет полным моим крахом. Мне необходимо было собраться с мыслями, выстоять перед накатами слабодушия. Я стала замечать, что меня преследует на улицах одна и та же машина с зеркальными золочёнными по цвету стёклами, через которые я не могла увидеть того, кто в ней был. Почему мне казалось, что она преследует меня? Я уверяла сама себя, что это психоз, некая паранойя, и я скоро заболею окончательно и сойду с ума от бесцветности, в которой задыхалась. Однажды, ещё во время моего пребывания в цеху, я увидела, но уже не как скольжение неясной тени, а как зловещий взмах чьих-то тёмных крыльев — Чапос! Он вошёл в изукрашенный приёмный холл хозяюшки, а я, к счастью, успела нырнуть в свою рабочую и унылую, а сейчас спасительную полуподвальную нишу. Не знаю, заметил ли он меня. Вокруг сновало немалое количество работающих людей.
После его ухода хозяйка принесла заказ, сказав, что от богатого клиента. Из мягкой и тончайшей выделки кожи надо было продумать и сшить два экземпляра одежды. Длинное пальто и куртку. Сколько времени я провозилась с работой, я не считала. Да и к чему мне теперь считать свои дни? Хозяйка за готовую работу отвалила на редкость щедрую оплату. Так что мы с Элей, тоже безрадостной и бедствующей, отправились в наше сладкое прибежище, чтобы там наесться непревзойденных сливочных бомбочек. Ифису я не позвала. Ну её! Она не терпела Элю. К тому же я не была довольна её протекцией в кавычках. Подобное устроение я нашла бы и без неё, если не лучше.
«Вот и делай человеку добро»! — сказала бы Ифиса и была бы права. Ифиса не несла вины за устройство нашей жизни, и она хотела помочь, как умела. Я не была никому нужна, как многие и многие. Я не имела ни малейшего шанса выйти замуж в мои, не старые, конечно, но и не юные лета, какие требовались для замужества. У меня имелся маленький клад, как я его называла, красивые кристаллы, и я их берегла, любовалась. И ещё мечтала использовать где-то в какой-то волшебной и, увы! Для меня вряд ли и осуществимой жизни.
Пока мы с Элей услаждались своим сладким пиршеством, а я к тому же и своей свободой, с которой уже завтра не буду знать, что и делать, опять на краю моего зрения мелькнул быстрый чёрный взмах крыльев «летучей собаки» из человеческих уже пещер. Чапос! Нескладный по виду, а непостижимо быстрый, вёрткий, он возникал внезапно и так же внезапно пропадал. Я чуть не подавилась, зарыв нос в сливочную «бомбочку», а Эля беспечно сидела к нему спиной. Он нас увидел, я поняла сразу, хотя и сделал вид, что занят только покупкой сладостей на вынос. Неясно, по какой причине я видела его всегда чёрным, если боковым зрением. Он всегда был разодет во всё яркое и светлое. В отличие от прежних лет, он избегал тёмных тонов в одежде. Наверное, он не желал мириться с уходом молодости. Я видела, как искрили его тёмные глаза, запрятанные в глубоких глазницах, как дрожали волосатые руки, которыми он принимал упакованные пирожные на вынос. На нём была куртка из диковинной кожи — моя эксклюзивная работа! Она мерцала как чешуя искристой живой рыбы, только что вынутой из воды. Все обращали на него внимание. Он выглядел важно и необычно, но роскошная экипировка не могла отменить его свирепости. Я испытала разочарование. Так вот для кого я старалась! Хотя, припомнив пальто, очень длинное и обширное, подумала, что он выглядел бы в нём, как подземный гном в дедушкином сюртуке и волочил бы его полы по земле. И я успокоилась, вспомнив, что мерки были разные, у куртки и у пальто. Пальто оказалось особенно сложным для пошива в виду его замысловатого дизайна, да и шить изделия из кожи непросто. Надеюсь, что пальто досталось красивому человеку. И я вздохнула, пытаясь представить и его самого и ту счастливицу, которая с ним рядом.
Я проследила за Чапосом, когда он вышел за пределы кондитерской, чтобы увидеть его машину. Он сел в серую потрепанную, дешёвую и чадящую конструкцию, не сопоставимую с тем сияющим чудом с вызолоченными стёклами, которое меня преследовало. Техническое чудо и не могло принадлежать Чапосу по его статусу. Так неужели, думала я обескуражено, я могу ещё представлять для кого-то интерес? Интерес какого рода может вызывать женщина уже не юная, но ладная собою и изысканно одетая? У человека из другого, отнюдь не ремесленного сектора столицы? Да таким и юные девушки доставляются агентами по продаже сексуальных услуг, едва у них возникнет такая вот надобность. Было отвратительно думать о подобном жизнеустройстве, но, увы, мои негативные эмоции не могли отменить существующий порядок вещей.
Как-то Ифиса деликатно намекнула мне о существовании ночных заведений, где одинокие и свободные, недурные и знающие себе цену женщины могут не только развлечься, но и заработать себе на новые пёрышки и утешающие «сливочные бомбочки» в придачу. И что я могу составить ей компанию в подобной прогулке, а она по старой дружбе введёт меня в тонкости «мастерства соблазна». Я отшатнулась от неё, выразив не словами, но всем своим видом, что я думаю об этом и о ней также. Она была тонка и умна, поняла мои не озвученные мысли и обиделась. С насмешкой прищурила лукавые подкрашенные глаза и выдала неожиданную гадость,
— Да ты и представления не имеешь, какие особы живут в том Лучшем городе континента. И аристократки там тоже возникают…
— Чего они там забыли, пусть и в закрытой, благоустроенной, а всё равно глуши?
— Образование получают. Твоя юность в прошлом. Пора принять очевидное. Ты можешь заловить только захудалого торгаша или убогого на всю голову чиновника среднего уровня. Да и те посчитают себя за небывалое везение тебе. А ты всё аристократические машины высматриваешь. Я наблюдательна, моя пленительная ягодка. Что из того, что ты ароматна и пока что вкусна, если живёшь в убожестве? Ну и заплесневеешь на своей помойке, а толку?
Ифиса намекала на то, что я невольно следила за пробегом дорогих машин по улицам столицы, ища ту, сияющую золотыми стёклами. Я задохнулась от её житейского цинизма. Но именно Ифиса поспособствовала тому, что та, спящая, часть моего существа, так и не очнувшаяся толком от анабиоза, наведённого в цветочных плантациях, и продолжающая дремать в непривычном мне, неженке, трудовом напряжении неласковой столичной жизни, вдруг вздрогнула и очнулась. О Рудольфе я, вроде, и не думала в дни своего кромешного одиночества. Запретила ли я себе это? Действовало ли остаточное волшебство Тон-Ата, запечатавшее мою память? Я не знала. Жаждала ли я вновь увидеть его? Скорее, боялась этого. Он куда-то сгинул, и в столице его не видели больше. И тут я поняла причину своего беспокойства и своё непонятное состояние, когда при виде скольжения уже знакомой машины, я замирала внутренне, а может, действительно, останавливала свой торопливый обычно шаг. Спина покрывалась мурашками, как будто меня кто гладил. Только никто ко мне так и не вышел, не рассекретился. Да и неизвестно, кто там скрывался на самом деле. Как-то раз из машины вылез неизвестный и совсем обычный малый. Он прошёл мимо и даже невежливо толкнул, поскольку я неподвижно застряла на его пути. — Чего застыла как сухое дерево на дороге? — прикрикнул грубиян, явно бывший всего лишь водителем. Ну, может, богач какой или чей-то непростой сынок. Не все же они воспитанные красавчики.
— Почему же я сухое дерево? — спросила я глупо и вслух. Сухое это же синоним мёртвого или умирающего. Вроде, я не старуха.
— Потому что неподвижная и ко всему безразличная, — охотно отозвался другой прохожий. Уловив мой вопрос, брошенный в пустоту, он рассматривал меня с интересом. — А они привыкли к тому, что на них все рты разевают, — дополнил он с удовольствием и кивнул в сторону машины. — Вы, я смотрю, отдыхаете? Может, посетим вместе ближайший дом яств? Я как раз голоден…
Охваченная стыдом и обидой, я помчалась прочь. Да и кто реально мог меня преследовать, кроме собственных вымыслов, наваждений? А тот, кто, казалось, покинул не только мою жизнь, но и мою память, стал являться мне в странных снах. Я не видела снов о Тон-Ате, о Гелии, о бабушке и Нэиле, хотя и хотела увидеть их утраченные любимые лица. Его же видела в своих снах постоянно. Будто стоило мне заснуть, и к моему мозгу подключалось некое устройство и передавало эти повторяющиеся и мучительные сновидения не сновидения, а провалы в какую-то ирреальность. Он приходил в необычном костюме, я такого у него не видела в те времена, и нигде такого не видела. И говорил, что тоскует. Ведь Гелии нет. А я есть. И он по-прежнему хочет моей любви. Что ему некого здесь любить. Он прижимался как тогда в последний раз, и вдруг резко сбрасывал одежду. Блестящие зигзаги, похожие на синие молнии в складках его одежды, падали вниз. Но вместо его прекрасного, юношески гладкого и по-мужски сильного, тела я видела чёрное и обугленное, и этот страшный остов наваливался на меня тяжестью неимоверной. И ощущая его твёрдую и страшную, направленную на меня похоть, я в ужасе переставала дышать. Сердце почти останавливалось, и я мгновенно выныривала из какой-то подземной глубины на поверхность реальности. И это происходило так стремительно, что я получала удар, как при кессонной болезни, вскипала кровь, и я просыпалась с головной болью и с телесным изнеможением.