Чужбина с ангельским ликом (СИ)

— Мой папа свирепый грубиян? Да ты настоящую мужественность со свирепостью попутала. Прямодушие с грубостью. Да уж, он никогда и ни с кем не сюсюкал. Нечего было к нему таскаться! Или ты думала, что он щёлкнет пальцем и твой убегший муж свалиться к тебе со звёзд в то же самое мгновение? Он и не мог тебе помочь. Он не Вседержитель тебе, а всего лишь один из управленцев ГРОЗ, да и то отнюдь не высшего уровня. Тебе пропуск-то в ГРОЗ кто оформил? Туда же так запросто не сунешься.
Лора высокомерно вздёрнула подбородок, давая понять свою значимость, что ли? — Удивишься, если скажу.
— Ну, так удивляй.
— Карина оформила через свои связи. Она тоже считала его отсылку несправедливой, произволом со стороны твоего отца. Но твой отец потом мне признался, что не имел отношения к тому, что Рудольфа направили на этот Трол…
— Признался? Тебе? Где же потом ты его видела?
— Он ко мне в «Сапфир» прибыл сам. Хотел казаться добреньким. Но я не изменила своего мнения о нём.
— Ах! Как же он убивался-то! — рассмеялась Ксения. — Да он тут же о тебе забыл, едва перестал тебя видеть. Так, ради милосердия к убогим и посетил тебя. Он же любит проявить как бы великодушие, мой папочка. А ты ведь права! Он вовсе не добряк…
— О чём и речь. Вот ты и переняла его характерные наследственные черты. Глаза у тебя… как у рыси, зелёные и злые.
— Нет, Лора. Я ласковая и домашняя кошечка, скорее. Ты рысей-то видела? У рыси глаза вовсе не зелёные. Есть даже камень такой, рысий сапфир называется. Размыто-синий и прозрачный цвет у него. Я в маму феечку уродилась, нежную и сострадательную.
— Да уж, ты фея — рысь, — Лора покачала головой, как делают обычно воспитательницы, мягко иронизируя над самонадеянным, забавным ребёнком. — Говорят, что если рысь приручить, она становится ласковой как кошка…
Так что и Ксении уже не хотелось резко пикироваться. Чего доброго Лора уйдёт, а разговор-то оказался заманчивым
— У тебя кто-то есть, сын или дочь? — спросила Лора, зная отлично, что нет у Ксении детей. Ксения чувствовала, что Лора тоже в курсе её житейских дел. У них были и остались общие знакомые, — Неважно, что замужем не была. Но ведь могла же заиметь ребёнка?
— Нет, — ответила Ксения, глядя в сторону от Лоры, негодуя на её умышленную бестактность. Тут заявляло о себе её превосходство счастливой матери над бесплодной бывшей соперницей.
— Почему? — напирало это мстительное недоразумение вне возраста.
— Не хочу.
— Зря.
— Рожать надо по любви.
— Почему в юности не рожала, когда любила? — допрашивала Лора, загораясь палаческим огоньком. Но какой с дуры и спрос?
— Я и сейчас не старуха. Дело не в возрасте. Какой он у меня?
— Такой, что ты и теперь невеста!
— А ты, смотрю, детям головы откручиваешь?
Лора уткнулась в чашечку с кофе, хотя там было уже пусто, — Да ты что! Я всего лишь куратор приезжих студентов.
— А я уж было решила, что навёрстываешь утраченные в пустой тоске годы.
— Утраченные годы… — повторила Лора, — Нет!
— Ты же ждала мужа. Хранила верность, — напирала Ксения.
— Кому же…
— Венду, — Ксения ощущала себя как инквизитор и взирала на Лору как на последнюю из грешниц, приговорённую к безжалостному утоплению.
— Он обещал скорое возвращение…
— Тебе? — Ксения подавила вспыхнувшую ревность, изобразила участие, — И долго ждала?
— Несколько лет, ну и несколько зим, вёсен. — Лора взглянула прозрачно и чистосердечно, будто исповедовалась в некоем архаичном храме. Личность исповедника была не важна сама по себе. Признания посылались куда-то в высшую инстанцию.
— Да будет! — несколько громко воскликнула Ксения, не желая быть проводником Лориных откровений. Не желая ей очищения.
— Вот такая я дура, — кротко произнесла та, кто и была дурой.
— Что же в нём и было такого, что ты его столько ждала? — Ксения вдруг прониклась духом исповедника.
— Не противоречь себе! Сама же говорила, что ему в подмётки никто не годился из тех, кто рядом. Но хочешь правду? Лучше бы он был попроще, лучше бы работал, как и мой папа, каким-нибудь аграрием. Я и таким любила бы его, — ответила Лора, поскольку кривить душой не умела.
 
Ксения задохнулась, не ожидая такого от той, в ком, по её мнению, не должно было остаться и условной молекулы от прежнего чувства.
— Напрасно ты открыта навстречу всем подряд людям. Разве все они друзья и все прекраснодушны?
— Ты же не все…
— Я тебе посторонняя, — тут исповедник нахмурила бровки, пытаясь сбросить с себя условную епитрахиль. Лора втянула её в какую-то кощунственную игру.
— Мы же с тобой дружили. А тот, кто и был причиной нашей взаимной ненависти, не принадлежит ни мне, ни тебе. Потому вражда моя давно испарилась. Часто думаю о тебе… понимаю твои страдания, как свои, чего не могло быть прежде… жалела тебя потом…
— С чего взяла, что были какие-то страдания? Я забыла о нём на другой же день, как он свалил в свою инопланетную дыру.…
Рысь выпустила когти
Она вдруг подумала, как ни расшибается человек впоследствии, он не меняет своей открытости как проявления себя в мире, и врут те психологи и писатели, если утверждают, что замкнутость характера есть следствие перенесённых испытаний и страданий, есть некая трансформация личности. Нет, считала Ксения. Человек может сбежать, укрыться на время в четырёх стенах, но он не может преодолеть свою заданную структуру. Открытость — это структура его души, его кристаллическая решётка. Зелёные и пунцовые, так называемые арбузные, турмалины на шее Лоры не могут стать изумрудами или рубинами, даже если их искрошить в бесполезное крошево, в порошок и заново спрессовать, облучить в каком-нибудь циклотроне. В этом заключалась их глубинная с Ксенией похожесть. В смысле искренности, но по-разному проявляемой.
— Рада, что так. Что тебе не было тяжело и больно. У меня так не получалось долго… — Лора нервически скрутила свои длинные волосы в жгут и долго вертела его в ладонях, как будто хотела содрать с себя скальп. Ксения не без испуга следила за её манипуляциями, опять подумав, что подозрение о наличии беспорядка в строю её нейронов в голове не так уж и далеко от правды. Наконец Лора отбросила волосы за спину, а Ксения вскрикнула, — Зачем?! Зачем ты страдала? Он же сам улетел. От тебя подальше. Мне отец говорил, что ему предлагали выбор, и он мог лететь в семейную колонию. И ближе к Земле.
— Разве? А он говорил… — Лора, заметно поражённая её словами, замолчала. Она ширила серо-зелёные глаза цвета Балтийского осеннего моря мимо Ксении, стараясь утаить неожиданную боль. Нет, ничего не ушло в беспамятство. Ксения тоже не была бесчувственной. Она улавливала страдальческую вибрацию внутри Лоры, и та вызывала в ней ответную и вовсе не мнимую боль. Они обе будто держали своими руками оголённый электропровод, упавший на них из того самого прошлого, ни отменить, ни изменить которое, как известно, нельзя. Если только впасть совместно же в альтернативное безумие и внушить себе, — всё было иначе. Они любили разных мужчин, они были счастливы, потому и в настоящем закономерно благополучны.
— Ну… чего теперь о том, что есть лишь неровности и спотыкания на пройденной дороге, оставшейся позади, — сказала Ксения, — А в целом-то как? Жизнью довольна?
Лора поспешно затараторила. Несомненно, да! Отличный по всем показателям и светлой будущей перспективе муж, ненаглядный и почти взрослый сын. Опять же освоенная профессия. Как ни была Лора бестолкова в юности, вовремя одумалась. Выбранная специальность Лору тоже устраивает.
— А ты довольна своей жизнью? — спросила Лора, претендуя на ответную исповедь. Ксения молчала, обирая черешню и складывая чью-то селекционную неудачу в тарелочку. А что отвечать? Лгать не было вдохновения. Успокоение как замена счастья? Оно-то хотя бы есть? Сомнительно, что да. Жених по имени Ксен Зотов, блестящий исследователь и новатор, величина только в смутной и неясной перспективе, — уж очень ей самой не хочется давать ему присягу на «пожизненность». Сына нет. Профессия — еле-еле что-то и намечается, а по сути, отметка ноль в графе «достигнутые успехи». Увлечений нет, целей нет, близких родственников нет, впереди — марево. Один Ксен и есть.