Чужбина с ангельским ликом (СИ)

Наверное, он тоже это понимал, но так уж получалось раз за разом, и никакое понимание не заставило его открыть для меня загадочную территорию своего места обитания. Он не хотел меня туда допустить! Вот и всё.
Он бережно вытер мои слёзы, расправил платье, хотя лучше бы этого и не делал. Только ещё больше его перекрутил. Я шипела и брыкалась как дикая кошка, пока он не усмирил меня тем, что обнял, заставил затихнуть.
— У тебя и темперамент! — восхитился он, — Твой изящный и тихий облик обманчив. Ты как сгусток маленькой шаровой молнии, замаскировавшейся в цветочном бутоне…
Он ещё чего-то плёл, а я, растеряв свою ярость, почти дремала от опустошения и недосыпа. Очень хотелось, чтобы Вильт где-то так и сгинул, споткнулся, упал в канаву, забыл обо мне, а я могла и поспать в машине Рудольфа. И пусть бы Рудольф увёз меня куда угодно…
— Слёзы это сброс твоего нервного напряжения, — он щекотал моё ухо своим голосом, — мы с тобой как монах и монашка, упавшие в сладострастный котёл запретных наслаждений и едва там не утонувшие…
Не поняв и половины из сказанного им, я упивалась его ласковым бормотанием, и мои веки склеивала сладкая дрёма, вызванная мышечной расслабленностью после пережитого шквала страсти…
— Не подумай ничего скверного на мой счёт, — сказал он и достал деньги из валяющегося плаща, того самого, что я сшила ему ещё в столице, — Возьми за причинённый ущерб своему чудесному платью. Да и вообще, купи себе то, что и принесёт тебе маленькую отраду. Мне всё равно некого баловать… а так хочется…
И я взяла, даже не допуская мысль, что веду себя как особая дева. Денег было довольно много. И я вспомнила Гелию с её хищническим опустошением его карманов. И почувствовав на данный миг себя заменой Гелии, я испытала удовольствие, будто не я, а он в моей власти. К тому же, живя в бедности все последние годы, я стала до жути жадной к деньгам.
Успокоившись, я прижалась к нему, ощутив прилив умиротворяющего тепла, желая бесконечно сидеть вот так, с ним рядом…
— Пока этот тролль не соизволит тебя отвезти, куда тебе и надо, можешь продолжить рассказ о своих семейных тайнах, — его слова вытащили меня из дрёмы. Он игриво подул мне на волосы, после чего пригладил их, едва к ним прикасаясь, — Ты моё пушистое чудо вселенское…
— Сразу видно, что ты ласковый отец для своей дочери, — сказала я зачем-то.
— Хотел бы таковым быть. Но она меня не любит.
— Почему же?
— Да уж есть за что… А ты любила своего отца?
— Очень, очень любила!
— Расскажи о нём.
— Нет. Не могу. Могу только про дедушку и бабушку.
— Ну, давай про дедушку.
— Тебе настолько интересно прошлое моей семьи? — спросила я голосом невинной девочки и широко раскрыла свои глаза, зная, как безотказно это на него действует. Даже в своей юности я умело и весьма рассудочно усиливала своими нехитрыми приёмами его волнение. Действовало безотказно. Он начинал плавиться почти зримо. Девушки вовсе не так наивны, как думают порой их обожатели. Подействовало и на этот раз.
— Очень, очень интересно… — произнёс он и впился в мои губы, — Сегодня ночью выйдешь ко мне? За свою недоступную ограду…
— Зачем?
— Как зачем? Так хорошо начали, надо бы и продолжить… там же можно полностью раскрепоститься, — заверил он. Уж в лесных-то дебрях он точно обеспечит мне все изыски «насыщенного секса». А я, разумеется, с готовностью приму его желания и забуду о своих предрассудках, ничтожных в его мнении. Охваченный предвкушением повторения «райских» услад, уйдя в это как под воду, заметно оглохнув и ослепнув, он уже не чувствовал меня настолько тонко, как и было ему свойственно. Мне же вовсе не хотелось приключений в ночной лесной глуши. Только роскошно обставленный визит, — с ужином, приправленным тонко-ностальгической беседой о прошлом, с постепенным вхождением от нежных прикосновений в разгорячённую любовную игру… и только в его хрустальной пирамиде!
— Мне кажется, что на сегодня уже достаточно…
— Мне мало одного раза, — ответил он.
— Сегодня было два раза.
 
— Это же был один сеанс, но сдвоенный. Разве тебе не понравилось?
— Ты не всегда контролируешь свою силу…
— Ты не представляешь, в каком самоограничении я вынужден существовать. Вот и происходит обрушение небес на землю, как дашь себе волю…
— Это я-то не представляю? Да я девять лет так существовала, всю свою юность.
— Это был твой выбор. А мне такого выбора никто не давал. Мне задали нерушимые нормы, и я им следую…
— Ты удивительный болтун, — засмеялась я. — Ты говоришь непрестанно, а я прежде считала, что настоящий мужчина должен быть малоразговорчивым.
— Моя мать считала меня косноязычным и малоумным, в отца. И чтобы доказать ей обратное, я много читал и набил в себя столько слов, что они всё время просятся наружу, — он тоже засмеялся.
— Твоя мать была несправедливой к тебе, как и моя бабушка ко мне… Выходит, и ты, и я, мы не до любленные с детства. Будем любить друг друга, да?
— Если бы ты согласилась задвинуть свои пустяковые и прочие шёлковые тряпичные делишки, и пришла бы в лес, где никто и никогда нас не обнаружит, я любил бы тебя без устали до восхода светила…
— Ты всё же не юноша. Не уверена, что тебе такое под силу…
— Так неизрасходованный потенциал при мне тот же самый, что в юности был. Я же веду супер какой воздержанный образ жизни. Все свою силу сохранил для тебя, мой лягушонок, — и добавил, — моя волшебная фея… И заметь себе, нашу взаимную зацикленность друг на друге не одолели и годы разлуки.
— Ты и на Гелии также зациклился когда-то, забыл?
— Никогда так не было. Я и не чаял от неё избавиться. Но дочка же появилась…
— А всё же, ты из породы мужчин, застревающих в своих привычках, даже если они уже никуда не годятся…
— Дедушка-психиатр привил тебе вкус к психоанализу? Негодное занятие, скажу тебе.
— Тогда и ты неудачное слово подобрал: «взаимная зацикленность». Разве не любовь…
— Если тебе хочется считать это любовью, пусть так и будет.
— Пусть так и будет, — повторила я удручённо.
— Договорились?
— О чём?
— О ночной прогулке. Ты же сама, помнится, предлагала мне прогуляться…
— Если тебе так хочется прогуляться по ночному лесопарку, кто ж тебе запрещает… — я еле шевелилась, стиснутая им, но моё решение, не согласное с тем, что навязывал он, было принято. Вернее, я включила уже свою игру, вовсе не собираясь выходить к нему ночью. Но очень уж хотелось подыграть ему, провести по его шкуре «свирепого тигра» своей ласкающей ладошкой, заставить лечь кверху брюхом, чтоб блаженно зажмурился, заурчал от изнеможения и…. щёлкнуть по зубам. Пусть томится у ограды, а вместо «сеанса насыщенного секса» пусть подышит ночной бодрящей свежестью. Это была разновидность мести за навязывание мне роли шлюхи. О том, что он может дать мне сдачи, я не думала, уверенная в своём всевластии над ним. По крайней мере, пока он распалён своим неутолённым желанием. Даже любя его, я оставалась девически приторможенной, так и не став полноценной женщиной. Потому и не разделяла его избыточных для меня желаний. Эля или Ифиса уж точно обозначили бы меня как ущербную в этом смысле.
— Твои семейные тайны — твоё драгоценное приданое… — замурлыкал тигр, став из «свирепого» бархатным и игрушечным.
Его рука проникла под ткань моего платья, где свободно блуждала, пытаясь подключить меня к своему напряжению…
— Я хочу, чтобы ты смеялась от счастья и уже никогда не плакала…
— Вчера ты застиг меня врасплох, а теперь, теперь… мне всё равно стыдно за свою распущенность.
— В чём ты видишь распущенность? В своём естественном устремлении испытывать наслаждение от секса?
— Да ведь в таком неподходящем месте… а я к тому же не твоя законная жена…
— Но ведь ты успела ознакомиться с тем, каковы тут нравы всех окружающих? Учись у них мимикрии. Мне тоже такое повальное лицемерие претит, я всегда за искренность. Не мы с тобой создатели здешних установок и вряд ли способны их ниспровергнуть. Да и зачем? Пусть живут, как им угодно. Никто не в силах запретить нам любить…