Чужбина с ангельским ликом (СИ)

— Ты заметно похудел. Почему Антон, если он твой коллега по работе, не сказал о твоей болезни? Конечно, коллеги не семья. Чего им переживать? — я приблизилась настолько близко, что он снял с меня очередную фантазийную шляпку и потёрся подбородком о мои волосы.
— Я передам через Антона целебную траву, чтобы ты быстрее восстановился, — добавила я.
— Не надо, — ответил он, — я прочно уже здоров.
Я невольно прикоснулась к его руке и вздрогнула, а потом погладила в знак того, что рада его быстрому выздоровлению.
— Когда я валялся наедине со своими воспоминаниями, — а такое удовольствие мне перепадает не часто, — ты и явилась ко мне в том алом платьице, я и вспомнил, как мне хотелось именно в то далёкое уже время, чтобы Гелия нашла себе кого-нибудь сама, чтобы освободить меня для поисков такой девушки. Я же тогда не знал, что она давно уж так и сделала. Нашла твоего брата — прекрасного тролля. Да вот только ты никак не находилась. А ты думала, что я любил её? Нет. Тут была всего лишь ловушка, куда я в своё время по дурости залез. Ведь поставлена она была совсем на другую живность…
— Ты никогда мне о том не рассказывал… — я представила, как могла бы прийти к нему в момент его недомогания, как глажу его лоб, стриженую голову, а потом… вообразилась его мужественная, дивно развитая и красиво мохнатая грудь, а также… То, что при одном мысленном касании вызывало волнение весьма сложного свойства, — и отторжение, и влечение, стремление этим обладать и невозможность допущения мыслей о таком. Помещение, где он обитает, представлялось весьма смутно, — что-то, напоминающее тот самый фургон бродячих акробатов, но прозрачный и чистый как огромный резервуар для океанических рыб, доставляемых ради вкусового услаждения высших каст Паралеи. Я засмеялась, ловя себя на детских этих представлениях, одновременно тая от возникшей чувственности. Хотелось ласк, хотелось дать волю затаённым желаниям…
— Ну как же! Признаться, что меня, такого великолепного, такого несопоставимого с троллями, можно на тролля и обменять?
— Природа моя и Нэиля не местная. Мы не тролли.
— Твой отец был троллем. А кто сказал, что они хуже землян? — спросил он, таращась на меня так, будто мы стояли с ним в вечернем мраке, и он силится меня рассмотреть.
— Ты и говоришь всё время.
— Гордыня — род душевного недуга. Думаешь, это возможно не думать о тебе, когда ты всегда рядом, здесь…
Это был миг, когда мне стоило бы сказать, что я сегодня же выйду к нему в полночь к тому самому месту на Главное шоссе. Только не секса я хочу, а любви, без которой секс сам по себе мне, действительно, не нужен. Он продолжал жадно вглядываться в меня, уж точно учуяв сам момент моего сердечного размокания, после чего прижал меня к себе, и я уже не видела его глаз… Да этого и не требовалось. Он вошёл в мою душу целиком, как когда-то. Как всегда…
Мой водитель Вильт-Нэт, заприметив наши любезности, воспользовался этим и куда-то слинял. Я озиралась по сторонам. Я опять непозволительно опаздывала! Даже значительный запас времени, с которым я выезжала в столицу в то место, где меня и ожидали, был полностью истрачен, — Где же Вильт?
— Пусть шляется. А ты садись ко мне, я отвезу, куда тебе и нужно…
Переключение на негодный объект
И тут… Так, пожалуй, бывает лишь в глупых выдумках, а самое смешное, в самой жизни. Поблизости возникла Иви — дочка Латы Хонг. Она стояла с каким-то парнем, и её хорошенькие ножки, чрезмерно открытые нарядным платьем, демонстрировали окружающим ажурные чулочки — весьма недешёвое украшение. Как я сама мечтала о таких чулочках в юности, завидуя Ифисе, но у меня их не было тогда. А красотку Иви мама Лата баловала. Иви была именно что красотка, а не красавица, ибо ей, как и самой Лате не хватало гармоничности облика. Яркие обе, но присутствовало в них нечто отталкивающее и неопределимо неправильное. Парень, очень молодой и худой как жердина, но наделённый красочным чернобровым и глазастым лицом, выскочил из общественной машины прямо у стены. Увидев Иви, непонятно что забывшую у пропускного пункта «Лучшего города континента», он, видимо, попросил остановить общественную машину, не в силах упустить свою красотулю. И вот они уже приклеились друг к другу у всех на виду.
 
Девушку Иви в «Зеркальном Лабиринте» замечали все. Что не удивительно, её и в «Лучшем городе континента» замечали. Уже много позже описываемого времени я выяснила, что не раз и не два Рудольф отвозил Иви в столицу по просьбе Арсения Рахманова, у которого девушка работала лаборанткой. Вот она и дожидалась Рудольфа в тот день, прогуливаясь у стены, как Рудольф ей и велел. Он же, заметив меня, решил со мной пообщаться. Иви послушно выполнила его просьбу и покинула машину, а увидев своего юного дружка, искренне забыла и о тягостной предстоящей поездке в столицу по делам, навязанным начальством, и о самом Рудольфе. Она бросилась в объятия к весёлому и милому приятелю.
Девушка Иви как возможная замена.
Для Иви весь окружающий мир был подобен красочной картине, детали которой, в общем-то, не важны, — важна она вся целиком. Поэтому Иви не различала, не запоминала лиц мужчин и парней, не входивших в её ближайшее окружение, поскольку направленного на неё внимания было слишком уж много. Всё это являлось неотъемлемым свойством того мира, где она и существовала. Рудольфа в огромном «Зеркальном Лабиринте» она никогда не встречала. Он сам иногда возникал на этаже у Ар-Сена. Можно было бы и сказать, что он являлся той самой деталью красочного полотна мира вокруг, — один из множества. Если бы не то, что он цеплял её, тормозил на себе её взгляд, пребывающий в неустанном поиске того объекта, кто и станет для неё главным. И вовсе не в положительном смысле такое происходило, а примерно, как приковывается зрение к весьма искусной заплатке на ковре, замечаемой лишь тонким наблюдателем. Вот и Рудольф как бы и прикидывался частью общего фона, а раздражал, был инородным включением. Впрочем, она и считала его мутантом, то есть тем, кто не как все. И в данном случае, для Иви это был его негативный признак. Но вынужденно признаваемый окружающими как позитивный, в силу образованности и высокого социального статуса мутанта.
Если все парни и мужчины смотрели открыто и прямо ей в глаза, или иногда исподлобья, притягивая, отталкивая, восхищаясь, улыбаясь и даже насупившись, то этот смотрел через прищур, ощутимо обозначая дистанцию. Так вглядываются в отдалённый предмет, приблизиться к которому не имеют намерения. Поэтому она и угощение пирожными, и заигрывания с прикосновениями, как бы случайными, но бьющими по рецепторам её кожи зарядом впечатляющей мужской чувственности, отбрасывала как не стоящие внимания или запоминания. А на его предложение прийти к нему на его рабочий этаж, в позднее время! Сильно смутилась, возмутилась, но вежливо спросила, — Зачем?
На что он ответил, — Просто так, пообщаться без свидетелей.
— Я в позднее время суток отдыхаю дома. Я устаю от общения и во время учёбы, и на работе.
На самом деле, она вовсе не торчала дома возле придирчивой матери, а сбегала от неё при первой же возможности. К тем, с кем и дружила, с кем купалась в прогретом за день ближайшем и неглубоком озере, с кем участвовала в разнообразных затеях, порой и нарушающих общественный чинный порядок «Лучшего города континента», но с кем ей было захватывающе весело и легко настолько, будто детство и не закончилось.
Она бы и пришла на свидание, или чем это было? — может, он хотел пригласить её к себе на работу? Но нечто вроде инстинкта самосохранения, чуйка иррациональной опасности удержали её от такого поступка. При здравом-то рассуждении опасаться было нечего. Никто бы её не связал, не уволок во тьму неведомую, ни к чему насильно не принудил бы. Не таков был стиль жизни внутри особенного режимного объекта под названием «Зеркальный Лабиринт», чтобы там даже волос с головы самой беспутной девушки упал. Внутри его стен не могло быть места насилию, нарушению правил, скандалам, всему тому, что происходило повсюду, не исключая и территории «Лучшего города континента». Обычно скрытная в общении с матерью, Иви взяла и наябедничала ей про Рудольфа. Потому что испугалась. Потому что боялась его внимания. Чуяла его непонятную для неё, но не осознаваемую как нездешнюю, природу. Цепенела от его взгляда и не могла отказать в тех прикосновениях, которые он себе и позволял, невинные по своей сути. Или почти невинные. Разновидность игры. Когда желанная игрушка не в доступе, можно и той, что под руками, заняться. Помусолить почти бесчувственными губами и забыть о ней до следующего раза.