Моё сводное наваждение (СИ)

«Это почему?» — мгновенно получаю я вопрос.
«Папа останется на мой урок и, скорей всего, но я пока точно не знаю, мы вместе поедем домой».
«А зачем ему оставаться?»
«Хочет послушать, как я играю)»
«Ты говорила, у тебя молодой учитель. Она красивая?»
Я несколько минут в недоумении смотрю на последнее сообщение, пытаясь сообразить, к чему он об этом спросил. Затем до меня, кажется, доходит.
«Ты хочешь сказать, что папа остается из-за моего учителя?»
«Как вариант», — и я буквально вижу, как он равнодушно пожимает плечами. Но это же... Смотрю на цветы на своих бедрах и начинаю отрицательно качать головой, словно Мирон может увидеть мое несогласие с его предположением. Нет, это не может быть правдой. Папа женат. И пусть Галина не самая приятная женщина, но она его жена! Он... Он не может оказывать внимания другим женщинам, верно? Папа не такой...
«Не думаю, что ты прав. Папа сам мне вчера сказал, что жалеет о том, что еще ни разу не слышал, как я пою».
«Отчего же он не изъявил желания присутствовать на уроке вокала? Брось, Лю. Нам ведь не десять лет, чтобы ничего не понимать».
«Но это значит, что он меня обманывает. Что на самом деле ему не интересно послушать, как я играю».
«Или он совмещает приятное с полезным».
«То есть я, по-твоему, всего лишь повод?!»
«Фенек, не нервничай. Я всего лишь предполагаю. Конечно же, он с удовольствием будет слушать, как играет его дочь».
Я не отвечаю. Блокирую телефон, со злостью впечатав его в подушки дивана рядом, и начинаю сверлить взглядом дверь, за которой находится мой отец, словно смогу преодолеть ее и забраться в сами мысли папы. Не знаю, почему догадка Мирона меня так злит — в конце концов, папа взрослый мужчина и знает, что делает. То есть точно не мне указывать ему, как себя вести, верно? Наверное, меня так расстраивает то, что я и правда могу оказаться всего лишь поводом... Ведь кроме него, никто не проявлял настолько сильного интереса к моим занятиям.
К тому времени, когда папа с улыбкой на устах выходит из кабинета директора, я более-менее успокаиваюсь и решаю не делать преждевременных выводов. Вслед за отцом выходит и сам директор, изъявивший желание лично познакомится с дочерью такого замечательного человека. Затем мы с папой посещаем канцелярию, где меня записывают на уроки вокала к некоему Генсу Петру Валерьяновичу, которые будут проходить два раза в неделю, по моему собственному желанию. Ведь мне предстоит наверстывать много упущенного времени.
Настает черед идти на занятие по фортепиано, отчего я немного напрягаюсь, переживая, что сейчас мне представится случай понять, что Мирон был прав. А я почему-то этого не хочу.
Папа перемену моего настроения не замечает и с воодушевлением рассказывает о прошедшей встрече с директором:
— Мы как раз подоспели к позднему кастингу, который состоится через две недели. Уверен, ты с легкостью его пройдешь. Я обязательно буду присутствовать, если тебя это не смутит. Федор Игнатьевич — мужчина старой закалки, в прошлом он был солистом национального хора имени Буденого, но как человек творческий, всегда открыт новым веяниям современной эстрады. Уверен, ты покоришь его сердце с первой ноты. Да что там! Он уже в восторге от тебя.
Таким папу я вижу впервые, и мне мгновенно становится стыдно за подозрения насчет его равнодушия к моим успехам. Кажется, я сама не так радуюсь и волнуюсь, как это делает он!
Мы входим в уютный кабинет Эльвиры Львовны. Она подскакивает со своего места неожиданно резко, когда видит, что я зашла не одна. Папа тоже замирает на полуслове, вперив свой взгляд в ее лицо, которое окрасил легкий румянец то ли смущения, то ли непонимания. Мне хочется одновременно тяжело вздохнуть и улыбнуться. Почему-то они оба мне кажутся ужасно милыми, хотя ситуация в целом не должна иметь ничего общего со словом «мило». Но я не чувствую и капли той злости, что ощущала, когда всего лишь предполагала нечто подобное. Наверное, дело в их искренних чувствах, которые ни один из них не смог вовремя сдержать.
 
— Здравствуй, Люба, — прокашливается Эльвира Львовна. — Андрей... Вик-кторович.
— Добрый вечер, — тихо выдыхаю я, пытаясь скрыть улыбку, потому что папа, словно приходя в себя, вспоминает про цветы и, неловко взяв их из моих рук, направляется к учительнице, которая, кажется, краснеет еще больше.
— Андрей Вик... — начинает она возмущенно.
— Хочу отблагодарить вас, Эльвира, за внимание к моей дочери, — не дает ей договорить папа, и от его слов ее возмущение мгновенно исчезает, заменяясь вежливой скромностью. — Боюсь, без вас я бы еще нескоро понял, чем Люба на самом деле желает заниматься.
— Глупости, — принимает она букет. — Вы достаточно проницательный человек и заботливый отец. Уверена, вы с Любой справились бы и без моей помощи. Ну что ж... — переминается она с ноги на ногу, бросая короткий взгляд в мою сторону. — Пожалуй, пора приступать к уроку. Да, Люба?
— Надеюсь, вы не будете против того, чтобы я присутствовал? — спрашивает папа, тоже посмотрев на меня с теплой улыбкой на губах. — Давно хотел увидеть своими глазами успехи моей дочери.
— Прису... Конечно, оставайтесь! — чересчур воодушевленно соглашается Эльвира Львовна и идет к подоконнику, чтобы взять вазу. — Думаю, Любе будет очень приятно и полезно, если у нее увеличится количество благодарных слушателей. Прошу, занимайте любое удобное для вас место. Люба, а ты присаживайся за фортепиано и, пожалуй, начни с привычной разминки. Я скоро вернусь, — немного нервно указывает она на вазу и цветы в руках и быстро выходит из кабинета.
Я смотрю на отца, он — на дверь. В выражении его глаз я вижу что-то вроде смятения, словно внутри него идет борьба. Мне вдруг становится грустно от того, что обстоятельства не позволяют ему полностью отдаться во власть, возможно, владеющих им чувств.
Папа замечает мой взгляд, который я, впрочем, тут же отвожу, жалея, что вторглась туда, куда меня не приглашали. Я быстро иду к величественному инструменту и, как и предложила Эльвира Львовна, начинаю разминку.
Я и не надеюсь, что сегодняшний урок пройдет как обычно.
По возвращении Эльвира Львовна сообщает нам, что встретила директора, который намекнул ей о том, что ее ученица, скорее всего, вскоре поступит к ним в Школу на постоянное обучение. Мы вместе с папой рассказываем ей о наших планах, чему она искренне радуется, как-то странно поглядывая на моего отца, словно рассматривает его под другим углом и боится, что новая точка зрения ей придется по душе.
И я могу ее понять — ее взгляд цепляет и кольцо на правой руке отца.
Далее мы продолжаем разучивать ту композицию, которую начали учить на прошлом уроке. А ближе к концу я решаюсь предложить спеть песню под свой аккомпанемент, и мое предложение принимают на «ура» оба моих слушателя. Таким образом я планирую хотя бы чуть-чуть успокоить несколько нервозное состояние свой учительницы и заодно продемонстрировать папе свое умение петь.
Я жутко смущаюсь, когда встречаю исполненный абсолютного восторга взгляд отца и его немое восхищение по завершении песни. А Эльвира Львовна с улыбкой подходит ко мне и, нежно сжав своими тонкими пальцами, пальцами настоящей пианистки, мои плечи, сообщает папе, что об этом она ему и говорила. И тут же смущается не меньше меня, когда папа награждает ее еще более благодарным взглядом, чем прежде.
Наконец, мы заканчиваем урок и после неловкого прощания с Эльвирой Львовной выходим из ее кабинета. И я не знаю, умиляться или грустить, когда вижу, как папа словно жалеет о вынужденном расставании, будто хотел поговорить с ней еще, но заставил себя воздержаться.
На выходе мы вновь встречаемся с Федором Игнатьевичем, который тоже планирует ехать домой в конце рабочего дня. Они с отцом еще немного беседуют, и директор, пожелав нам и Эльвире Львовне, которая успела нас нагнать, хорошего вечера, выходит за двери. Папа улыбается учительнице и предлагает:
— Может, нам с Любой вас подвезти, Эльвира?