Клятва (СИ)

Беркут нахмурился.
Соглашался он на эту вылазку тоже с очень большим трудом. Я долго ему объяснял, что это единственный возможный вариант нашего спасения. Только сбежав на острова мы сможем найти место, свободное от поражённых радиацией тварей, голода и повсеместной смерти. Только там мы заживем нормально. А здесь, на отравленных землях, где приходится срывать себе спины, чтобы дожить до завтра, где обезумевшие от голода и холода гражданские да военные, потерявшие всякую честь и достоинство, готовы рвать друг другу глотки, чтобы съесть последнюю консерву тушенки. Здесь, где мутанты жмут нас все плотнее и плотнее, уничтожая оплот за оплотом, мы не сможем найти жизни. А он все надеялся на идею Рома. Дескать, здесь тоже сможем жить, дай только время. Только вот когда стаи мутантов стали жрать приличный процент солдат, Беркута оказалось легко переубедить. Это был наш единственный шанс найти ковчег.
— Уже поздно сдаваться, Степаныч, — медленно проговорил я после недолгого молчания, — все эти бойцы знают, на что идут. Каждый, каждый верит в спасение. Даже если ради него придется пожертвовать жизнью.
Народу и правда было много. Сотня крепких солдат отважилась на рывок за периметр, в полную неизвестность. Сейчас все сидели и болтали кто о чем. Горели костры, слышался гундеж и треп сталкеров. Пахло жареным мясом.
— Если ты прав, Егерь, — сказал Ржавый, почесывая щетину, — то я наконец-то спокойно заживу. Быть может, остепенюсь.
— Ты-то? — послышался басистый голос из темноты, куда не проникал свет костра. — Не смеши. С твоей взбалмошностью, любая коней двинет.
Сухарь рассмеялся.
— Это ты верно подметил, Колян. Сам-то на кого малого оставил?
— Тетка присмотрит, — ответил сталкер, — он с ней хорошо ладит.
— А подрастет когда, что ты ему про мать скажешь? — не церемонясь спросил Клим, что развалился на валуне рядом со мной.
Бывший в прошлом кузнецом, он был широк в плечах, обладал густой черной бородой, с проседью и длинными, ниспадающими до плеч, такими же густыми волосами.
Колян вздохнул.
— Скажу, что в аварии погибла, еще до Взрывов — наконец сказал он. — Нечего ему лишнего знать.
О бывшей жене Буйвола знали только мы пятеро.
Женился на ней Колян почти сразу как в городе оказался, потом сын родился — Мишка. Но через пару месяцев сказке пришел конец: жена его бросила с ребенком да пошла по мужикам шастать, дескать, не нагулялась. Ну и допрыгалась — через пару месяцев нашли ее на свалке, голую, с дырой в башке. Расследовать этого никто не стал, да и сам Колян не хотел. Сказал, что заслужила.
— Так, ну ладно, — буркнул Беркут, — хорош человеку на больное давить. Всем марш спать, завтра подъем в пять. Ржавый, Сухарь — вы патрулируете северную сторону. После полуночи вас сменят Киргиз и Колун.
— Так точно! — дружно гаркнули солдаты и скрылись в темноте.
— Посмотрим, к чему это приведет, — сказал Степаныч, смотря мне в глаза. — Второго шанса у нас не будет.
— Нам хватит одного.
3
Не успел я закрыть глаза, как вдруг услышал чей-то протяжный крик. Тут же вскочил, осмотрелся. Вокруг горели вздымающиеся языки костров, фигуры сталкеров бегали туда-сюда, то и дело бранясь. Отовсюду звучали щелчки предохранителей и передергивание затворов.
Через десяток секунд я уже был на ногах и в полной боевой готовности. На руках — заряженный до талого автомат Дегтярева в оперативной кобуре — РШ-12, на поясе — клинок, которым можно кромсать все, что под руку попадется.
Из мглистой чащи леса, как раз там, где мы оставили все наши двадцать с лишним машин, послышались протяжные, тошнотворные вопли.
Это были ходоки — человеческие полутрупы, пораженные болезнью. Этакий родич голливудского зомби, только вот отечественные гады были пострашнее. Ублюдки оккупировали всю нашу технику, и, судя по захлебывающимся человеческим крикам, загрызли нескольких патрульных.
— Твою мать, — шипел Беркут, заряжая дробью свой 187 ТОЗ, — сколько их там?
Их было около десятка, по крайней мере, именно после десятка я бросил считать. Из-за скопищ скрученных деревьев выглядывали озверевшие, дикие, безобразные человеческие морды. Только по пустому, блестящему во тьме взгляду можно было отличить этих выродков от простых людей.
 
— Огонь!
Бешено застрекотали автоматы, ударили дробовики. Опушка заиграла блеском искр и отсветами десятков фонарей. В шуме стрельбы гасли отборные русские маты и крики. Начался кошмар.
Твари лезли прямо из-за стен деревьев, быстро, будто вода, заполняли собой округу.
К машинам нам не пройти, мать его. Совсем не пройти. Эта бездумная куча дерьма ползла вперед, тянула кривые руки к сонным жертвам, жадно грызла глотки.
— Хорош межеваться, обухи! — крикнул Сухарь, втаптывая морду ходока в землю. — Опа! Зо-о-на фраера сгубила!
Звуки перемешались в кашу. В этом чертовом театре теней становилось слишком тесно.
Ходок сбоку. Через мгновение уже валяется без головы. Трое спереди. Очередь. Перезарядка. Чувствую что-то рядом. Ублюдок!
— Вот это нихрена себе! — крикнул Ржавый, прикладом открутив голову ходока-бабки. — Че за игрушка?
Вижу как из сгустков теней вырисовывается очередная ублюдская рожа, норовящая вцепиться этому придурку в шею. Целюсь. Выстрел. Голова чертяги лопается, словно шарик.
— РШ-12, — сухо бросил я, отступая назад, попутно отстреливая очередную пачку ходоков.
В таком кишмише Ржавый вряд ли меня услышал, но судя по его округлившимся зрачкам — наоборот.
— Солдаты, отступаем в лес! — послышался в гуще замеса знакомый бодрый голос. — На шесть часов!
Правильная идея. Тварей все больше. Под ногами хрустят то ли ветки, то ли кости.
Вокруг голоса, крики, отблески света, оружейный рокот. Когда остальные отошли достаточно, достаю взрывной подарок. Метаю прямо в стену живой плоти. Выкусите, суки.
Бах! Ошметки их тел разлетаются по округе. Вдруг чувствую кого-то под ногами.
— Мамку твою за ногу, — прошипел кто-то на земле, — Егерь ты попутал?
А, это Сухарь.
— Ты чего здесь забыл, полудурок? Отходим!
Он попытался приподняться, но нелепо упал на мокрую землю.
— Ха, а кусаются они больно, — прохрипел он, фонариком указывая на сломанную ногу, возле которой еще болталась и пульсировала кровью башка ходока-деда.
Я выругался. Обернулся, оценил обстановку.
А стена из монстров будто и не собирается заканчиваться. Они все воют, прут из лесной чащи, множась и множась. Наши потихоньку рассеиваются на двенадцать, как раз в сторону топей.
— Атканывай отсюда, Егерь, — буркнул Сухарь, затем вскинул свой АКМ и прострелил головы еще четырем ходокам, — я все равно не жилец… Ты вольтанулся совсем? Катись, говорю!
Из тьмы возникли еще мрази. Теперь пострашней. Все во мху и ветках.
Я молча схватил его за плечо и попытался приподнять.
— Я в расходе уже, дебил! Вали!
Чувствую как кто-то вцепился в ногу. Клинок блеснул во тьме. В лицо ударили брызги какой-то слизи.
Твари зажимали все сильнее, кольцом смыкаясь вокруг. Наши в суете уже отошли. Проклятье.
А тем временем эти два уродца, которым два разряда из АК не хватило, оклемались и с расквашенными мордами поползли ко мне с Сухарем. Посмотрел на него. В руках он держал гранату, лыбясь то ли от страха, то ли от боли.
— Беги, Егерь, я уже не встану…
Я едва успел отойти, прежде чем взрыв разворотил еще десяток-другой тварей.
Идиот! Какой же идиот… К чему играть в геройство, когда мы почти вышли?
Зашипела рация.
— Егерь, мать твою, ты где?!
Во мраке ухожу прочь, к отблеску фонарей. Пробираюсь через заросли деревьев. Справа что-то мелькнуло. Выхватываю клинок, делаю легкий полуоборот. Голова мерзавца прокручивается в замысловатом пируэте.
Иду дальше.
Судя по всему, мы потеряли около десятка, если не больше. Под ногами пару раз мелькнули знакомые лица. Покойтесь с миром, парни.
— Егерь! Прием! Мы уже на подступах к топям!