Ночная (СИ)
Десятник споткнулся, выдавая, что на него умирающий Старшой произвел не лучшее впечатление, но вместо ожидаемого: «Да как тебя угораздило?!» — спросил все же о другом:
- Почему тогда он требовал еще и денег?
Я все-таки обернулась, уже открыв рот, — но наткнулась на незамутненно-честный взгляд. Раинер спрашивал безо всякой задней мысли, искренне не понимая, как можно требовать платы со своей женщины за то, что она предложила способ спасти хотя бы здоровых.
Подобных взглядов я тоже не видела ужасно давно, а потому честно ляпнула:
- Потому что я не оправдала его надежд на двадцатого по счету сына.
- Родила дочь?
Вопрос он задал с таким же честным и открытым лицом, и я заподозрила, что в храме их специально тренируют выводить на откровенность привыкших к совершенно другому обращению людей, но почему-то все равно призналась:
- Я вообще не могу понести.
И быстро прикусила язык, потому что здесь, где предназначение женщины было безальтернативным и весьма однозначным, среднестатистическая реакция на подобное признание варьировалась от «В храм бегом, Темным Облаком помеченная!» до «На костер ведьму!» (то есть была еще более однозначной, чем собственно предназначение), и замолчать мне стоило минутой ранее.
Если уж Старшой, при всем его лояльном отношении к чужим странностям и заскокам, отставил меня сразу же, как убедился в бесплодности своих стремлений, то чего ждать от истово верующего храмовника?..
- Не отчаивайся, — сказал Раинер и мимолетно коснулся моего плеча — но тотчас убрал руку, опомнившись. — Небо милостиво, и у всех есть шанс. Помолись в женском крыле, попроси…
Я начала давиться смехом. Учитывая уровень медицины, доступной в Нищем квартале, Небо действительно было ко мне милостиво. Но он ведь не об этом говорил… где их таких делают, идеалистов светлых?..
- А ты мне вообще пятнадцать куполов должен! — сообщила я ему, не дослушав рекомендации.
Брат Раинер замолчал на середине проповеди и до самого храма выглядел до того обескураженным, что я подспудно, каким-то безальтернативным женским чутьем поняла: он тоже не знал, с чего его потянуло на разговор.
* * *Старшой сдержал слово, и уже через два дня к храму прибежал его младшенький с благой вестью: Нищая братия нашла подозрительную могилу.
Дождь все шел и шел, то усиливаясь и яростно барабаня по серым надгробиям, то утихая до унылой мороси; жирная черная земля превратилась в топкую жижу, в которой вязли босые ноги: новые сапоги было ужасно жаль, и я оставила их в Храме. Десяток священнослужителей с хмурым Раинером во главе по поводу обуви так явно не переживал, но месить кладбищенскую грязь от этого было ничуть не легче.
Что делать со злосчастной монеткой, синод спорил до хрипоты. Упокоить нахцерера, чья семья давно мертва, — или смиренно ждать, пока жители Нищего квартала или храмовники найдут в бесчисленных братских могилах того самого мертвеца без савана? Несмотря на нехватку рук и состояние отчаянной, бессильной паники, охватившей вымирающий город, погибших старались хоронить с соблюдением всех положенных обрядов — пусть и в одной общей яме, но одетых и отпетых. Искать того, о ком писал колдун, можно было до посинения; да и угроза неупокойников никуда, увы, не делась, хоть и получила приемлемое, с точки зрения синода, объяснение — в виде кривых полок с бутылями в доме бокора. Я здорово сомневалась, что колдун действительно нуждался в крысах-зомби и упорно охотящихся на них даже после смерти кошках, но предпочла не нагнетать обстановку раньше времени.
Город затопила вторая волна ненависти к магии, в Храме собирались на ежедневные молитвы все, кто мог до него дойти, но ситуации это, понятное дело, никак не исправило.
Все решил непомерно шустрый младший епископ, когда я смутно вспомнила что-то про отрубание нахцереру головы и варку оной в уксусе; в эффективности методы я была не слишком-то уверена, но святоша незамедлительно вцепился в идею, как клещ в собачье ухо, и выдал вполне жизнеспособный план.
Пока неизвестно, кем же был похороненный без савана, монетке самое место под языком сына мельника. Где его искать, все в курсе, а во избежание самоуправства горожан вокруг могилы должен круглосуточно дежурить десяток храмовников — есть тут один на примете, а смену ему потом подыщут. Когда найдут второго нахцерера, голову первого приготовят со всеми кулинарными изысками, о каких я вспомню; а монетка понадобится, чтобы обезвредить бокорова знакомца.
Вооруженный лопатами десяток Раинера план активно не одобрял, но деваться ему было некуда.
Могила мельникова сына обнаружилась на самой окраине кладбища; рядом высились покосившиеся, второпях воткнутые в землю надгробия его родителей. Дальше шли братские захоронения, в которых, невзирая на погоду, добросовестно рылись серые фигуры нищих, явно рассчитывающих если не на поживу прямо сейчас, то на благодарность Старшого — потом. На меня они демонстративно не обращали внимания. Куда больший интерес у них вызвали храмовники с лопатами, и из-за сплошной стены дождя вынырнул тощий мальчишка — один из немногих оставшихся в живых сыновей хозяина Нищего квартала, — тихо шмыгнул за соседнее надгробие и притаился, по старой привычке собирая сведения для отца. Я думала, что он струхнет, когда могилу раскопают, но Старшой растил достойных преемников.
Зато у меня заметно тряслись коленки.
Гроб еще не достали, а из него уже вполне отчетливо, несмотря на дождь, доносилось увлеченное чавканье. На лицах храмовников явственно читалось желание немедля сменить специализацию и рвануть в паломничество куда-нибудь на восток, куда чума еще не добралась. Младший член отряда, всю дорогу зубоскаливший и, к неудовольствию десятника, строивший мне глазки, притих и с суеверным ужасом уставился на подгнивающую крышку гроба.
Раинер еле заметно усмехнулся и подошел ближе ко мне.
- Лопаты — в сторону, приготовить молитвенники и клинки! Бланш, готова?
Я обреченно дернулась и помотала головой, вцепившись в монетку обеими руками.
- Открываю! — предупредил Раинер и бесцеремонно потащил меня к изголовью. От страха я даже не успела сообразить, что происходит, — а когда спохватилась, протестовать было уже поздно. Десятник бросил быстрый взгляд на своих людей, проверяя готовность (мою бы проверил!) и всадил лом в щель, с треском высадив крышку.
Нахцерер надсадно заорал, вытянув тощую шею, и попытался выбраться наружу. От его крика у меня волосы встали дыбом. Я с испуганным писком кинула монетку в разинутую пасть и шарахнулась назад, но запнулась и упала на соседнюю могилу, своротив надгробие.
В небо ударил столп радужного света. Мертвец испустил совсем нечеловеческий, отчаянный вой и рухнул обратно, царапая костлявыми пальцами собственную глотку. По окрестным надгробиям заплясали жуткие тени острых кривых зубов.
- Руби голову! — тоненько завопила я, едва разобравшись, в чем дело.
Ничего рубящего в руках у Раинера не оказалось, но удар ломом по горлу, по крайней мере, прервал мертвецкий вой.
- Руби голову! — повторил десятник, и ближайший храмовник легко соскочил в могилу и одним движением перерубил нахцереру шею, даром что освященный клинок казался таким небольшим и изящным.
Крови не было. Еле справившись с подгибающимися коленями, я подошла ближе и подобрала со дна гроба погнутую медную монетку, стараясь не смотреть на перекошенное криком, осунувшееся лицо мертвеца. Из-под изорванного зубами савана зазмеилась, сползая вниз, дешевая цепочка с бронзовым солнцем. Я зачарованно уставилась на него; а потом нервно сглотнула и подняла глаза на бледного десятника.
— Что пошло не так? — нарочито спокойно уточнил Раинер, оттеснив меня от гроба. Один из храмовников деловито поднял за волосы отрубленную голову и сунул в мешок.
- Это была не та монета, — нервно сглотнув, отозвалась я, заранее представляя истерику по поводу «Не верьте женщинам!» в храме.
Но Раинер не спешил рубить сплеча.