Отдельный 31-й пехотный (СИ)
— Правда? — старшая по званию валькирия — внимательно изучает меня взглядом, словно энтомолог — неведомое насекомое: — как интересно. Пожалуй, мы с Вероникой примем ваше приглашение.
— Не было такого, — отрицаю я: — и вообще, я обычно сексом с неведомыми существами не занимаюсь… хотя… — вспоминаю кицунэ и задумываюсь. Она с Той Стороны или все-таки человек? С учетом магии — возможно все. Может у нее такая вот магия, Родовой Дар? Или она все-таки с Той Стороны и мне врет? Людям-то верить не всегда можно, что уж про Ту Сторону говорить, нет, определенно мне надо в библиотеку зарыться и ответы на вопросы поискать, а не по ресторациям с молодыми мажорами таскаться. Но… тут валькирии, а я хотел их расспросить, может они про Цветкову знают. И вообще, чем тут, в столице валькирии дышат, интересно же. Ладно, схожу один раз, а там… тут я вдруг замечаю, что все глядят на меня с открытыми ртами.
— Обычно⁈ Он сказал — обычно! — выдает Роман и в его глазах я вижу веселую сумасшедшинку: — Владимир Григорьевич, — вы мой кумир!
— Он сказал — «хотя». И задумался. — отмечает Игорь: — чувствую будет о чем за обедом поговорить… господа! И дамы. Экипаж ждет, столик в «Шевалье» нами забронирован, вино уже открыто, ваш любимый рислинг, Боренька. Так что — в путь!
Глава 24
— Вона чего творится-то… — покачивает головой Пахом, сидя на кухне с миской каши, да с куском хлеба в руке: — а ты почем знаешь?
— Да уж знаю. — упирает руки в бока старшая горничная Тамара: — госпожа, когда гневаться изволит, так слов не выбирает. Опять ее в Тверскую губернию, в прошлый раз на подавление мятежа да смуты отправили и в этот раз тоже. Очень она смурная потом ходит. А ты лучше расскажи, Пахом Владленович, как вы там с молодым барином на Восточном Фронтире? Правда ли что все эти девицы ему жены али невесты?
— Да сейчас. Расскажу. Поем только… надо же, бунты в губернии. Оно и неудивительно, коли неурожай в этот год был, а сейчас к весне и у доброго крестьянина хлеба до нови может не хватить… — рассуждает Пахом, не забывая орудовать ложкой: — а голод не братец и не тетка, коль есть хотеши, то и святых продаши…
— Да уже не хватает. Кусочками побираться начали, вчерась домой приходили — отмечает Тамара и поворачивается к повару: — ты, Жорж, чего опять рябчиков готовишь? Два дня подряд одно и то же, госпожа как узнает — будет тебе на орехи.
— Madame stupide, je ne comprends pas ce que tu attends de moi! — отзывается повар, и машет ножом в воздухе: — не понимаю!
— Я говорю, pourquoi deux jours un plat? — спрашивает его Тамара: — басурманин! Не притворяйся что по-нашему не понимаешь, все ты понимаешь.
— Je suis le chef ici! — темпераментно отвечает ей тот: — а ты — sous-chef только! Понимаешь?
— Ой, да ну тебя, — машет на него рукой Тамара: — тебе потом отвечать. Пусть будут рябчики. С ананасами.
— Кусочками стали побираться? — вздыхает Пахом, глядя на старшую горничную: — как так? Сюда ж не пройти, ворота, охрана.
— Да ко мне домой приходили, — отвечает Тамара: — живу я на окраине, иногда дома ночую, как обязанности все справлю. Как обычно приходят, только на этот раз молодуха и парень с ней. Встали у дверей, перекрестились и молчат. Когда так вот молчат — значит в кусочки пошли. Хлеб кончился. Одеты прилично вроде, только сумка холщовая у молодухи. А у меня и хлеба нарезанного не было, я и растерялась. Полбуханки отдала, а так нельзя. Вдруг еще придут?
— Да уж. Ежели человек в кусочки пошел, значит последний пуд муки замесили и съели. Давеча встретил бабу с мешком овса на колесах, раздают значит бедным чтобы не померли. А то последнюю лошадь съедят, а без нее — точно голодная смерть. Это все от бескультурья и невежества, у нас в селах никто даже травополье не ведает, я уже про трехполье молчу вообще. Пни не корчуют, пашни не расчищают, потому как всем миром живут. — говорит Пахом, бережно собирая остатки каши со дна миски кусочком хлеба: — никакого понятия об агрокультуре! А ведь трехполье еще при Каролингах придумали!
— Какие ты умные слова знаешь, Пахом, — улыбается Тамара и вытирает руки об фартук: — словно в университетах обучен!
— С моим барином еще и не то узнаешь… — ворчит Пахом: — то тут, то там…
— Barbares russes… — качает головой повар-француз, ловко отбивая мясо деревянным молоточком: — а почему этот «мир» не дает вам трехполье использовать?
— Жорж! Так ты по-нашему говорить можешь! А чего молчал? — всплескивает руками Тамара: — Oh espèce de farceur!
— Потому что тогда с вами разговаривать придется… — отвечает повар и кладет свой деревянный молоток на стол: — и что такое «миром живут»? Мир… это же все вокруг, n’est-ce pas?
— Эх. Темнота парижская… — качает головой Пахом: — мир — это община сельская. Когда всем миром живут, значит все вместе, так и зиму пережить легче и оброк выплатить. Да вот только этот мир земли по жребию распределяет, а кто будет на участке пни выкорчевывать, да пашню расчищать, или там под пар землю ставить, если на следующий год она другому достаться может? Да и хозяйничать на земле можно так, что только впроголодь, малолошадье и малоземелье, вот два бича нашего сельского хозяйства.
— Что значит «с вами потом разговаривать придется»? — упирает руки в бока Тамара: — то есть ты тут прикидывался веником все это время? И подслушивал! Ты! Бесстыдник!
— Taisez-vous, madame, я ничего не слышал, — поднимает свой молоток повар: — это вы при мне свои дурацкие секреты рассказывали. Но вы можете быть спокойны, я никому не скажу, что вы на Владимира Григорьевича заглядываетесь!
— Ах ты! — в воздухе что-то мелькает, рука повара дергается, и он перехватывает серебряную ложку в полете.
— Я могу и продолжить… — говорит он, кладя ложку на стол: — в тот раз помнится вы, Тамарочка, говорили, что и Пахом вам…
— Так, все! — повышает голос старшая горничная: — помолчи! Пахом Владленович отвечает же! Что вы там про трехполье говорили? Интересно же… мы люди городские, про то не ведаем.
— Что я говорил? — Пахом окидывает взглядом фигуру старшей горничной и та — стремительно краснеет.
— Так я говорил, что жить всем миром, оно конечно, хорошо, чай не пропадешь, люди завсегда помогут. Однако же… и подняться путем не дадут. Очень неэффективно у нас сельское хозяйство, боли да крови много, а хлеба мало. С этих же земель, если по уму — в два раза больше урожай можно было брать, если не в пять. — говорит Пахом и прячет свою ложку за пазуху: — спасибо, хозяюшка, накормила. А то я пока с вещами Владимира Григорьевича мотался до полигона да обратно — обед пропустил. Далеко эти полигоны ставят, на пустырях.
— Это оттого, что когда госпожа на ранг сдавала — она старый полигон, что рядом с Академией — в щепки разнесла. Чудом тогда никто не помер, случился в составе комиссии маг, что щиты поставил… все равно пришлось за целителями посылать. — говорит Тамара: — с тех пор и прозвали ее Ледяной Княжной, потому как лед потом несколько дней таял, хоть и лето на дворе было.
— Ваши troubles оттого, что у вас рабство до сих пор разрешено. — повар заворачивает кусок мяса в марлю и посыпает солью, отодвигает в сторону, меняет доску и сбрызгивает водой пучок зелени: — раб никогда не будет столь эффективен как хозяин.
— Нету у нас никакого рабства, басурманин ты неправославный, — говорит Тамара: — еще при батюшке Александре Первом как крепость отменили. Теперь все свободные граждане Империи, от крестьянина и до герцога. Или Великого Князя по-нашему. Ты лучше прекращай винище на работе хлестать, а то госпожа тебя погонит в три шеи.
— Вино мне нужно для работы, chère madame, — откликается повар: — иначе вкус сбивается. Рабство отменили? Ну, тогда народ у вас ленив…
— Да нет. Крепость отменили, это да. Однако же земли не дали. А что значит крестьянин без земли? Да ничего не значит, тьфу и растереть. — хмыкает Пахом: — крестьянину любую работу дай, особенно сейчас, в неурожай — так он тут же рукава засучит. Даже за еду работать будет.