Хор мальчиков

Начали они с мельницы — и надолго замечтались, глядя, как смешиваются быстрые и медленные воды.
— Что это — я чуть не заснула? — встрепенулась Мария. — Недолго и в воду свалиться…
— Вот как русалки заманивают, — засмеялся Дмитрий Алексеевич. — Чаще, правда, мужчин. Да и что русалки — там, за колесом, в омуте, — там водяной живёт.
— И черти водятся.
— И всякая нечисть. Представь, каково тут жить — выходить к колесу каждую полночь…
— Тебе никогда не хотелось жить на даче?
— Только — на взморье. И только с набегами в Ригу.
— Когда-то я тоже собиралась во всякие набеги, — невнятно сказала Мария и вдруг всхлипнула.
Дмитрий Алексеевич тревожно обернулся, но она смотрела в сторону. Поинтересоваться, в чём дело — как сделали б и посторонние, — он не решился, догадываясь, каким может быть ответ.
— Что же теперь поделаешь? — тихо проговорил он.
— Ты всё знаешь?
— Нет.
— Я совсем одна, — больше не скрывая слёз, отозвалась Мария.
— Не одна. Я всегда помогу, только позволь. Одна ты не останешься никогда. Но ты много таишь от меня.
Дмитрий Алексеевич не рассчитывал на ответ, но она кивнула — и всё-таки ушла от рассказа, лишь после долгой паузы выговорив совсем общее:
— Как-нибудь доживём.
«Сколько мне осталось? — вдруг подумал он. — Здесь даже некому будет похоронить». Об этом ему следовало бы задумываться ещё в Москве, но тогда не получалось заглядывать так далеко: сам отъезд был столь важным шагом, что виделся едва ли концом земного бытия; чему следовало бы наступить за этим, Свешников не знал, как и никто не знает о том, что ждёт его за чертою. Однажды, зацепившись в разговоре за случайное там слово «рай», он так и сказал Вечеслову: «Кстати, о загробной жизни: вот приедем в Германию и увидим: существует». Тогда они посмеялись и скоро заговорили о другом, но сейчас ему пришла в голову простая мысль — не об эмиграции. Дмитрий Алексеевич нечаянно вывел, что загробная жизнь не соблазнительна, если в ней не будет памяти о нашей, и что, поверив в неё, придётся уверовать и в загробную смерть.
Жаль, никто не знал, как эту последнюю обставят.
 Глава шестая 
 
— Как-нибудь доживём, — проговорила Мария, и Свешников кивнул, пока ещё не понимая, почему её слова прозвучали так безнадёжно.
— Что-то случилось… — глухо сказал он после паузы.
Она отозвалась тоже не сразу:
— В Москве, давно.
Дмитрий Алексеевич сразу подумал о двух её шрамах почти под мышкой, оставленных явно одним предметом, в одно касание — и на плече, и на боку; когда он интересовался происхождением отметин, Мария, отшучиваясь, непременно произносила фразу из старого кино: «Ерунда, бандитская пуля». И только теперь оказалось, что она не шутила: и не спроси он о неведомом происшествии сейчас, Мария, наверно, молчала бы ещё месяцы; то, о чём естественно было бы рассказать при первой после огромного перерыва встрече, сразу как-то не выговорилось, а потом, с течением времени, вдруг поделиться своей бедою становилось всё труднее: теперь, чтобы облегчить душу, уже приходилось ждать подходящего момента — а тот не подворачивался, и так могло длиться до бесконечности.
Рассказ, который она таила, был — о дочери. Всего один эпизод. Единственный, других уже не могло случиться: из четырёх его участников выжила только Мария.
Её Наташа была барышней на выданье, по старым меркам, возможно, и чуть засидевшейся, что её самоё, впрочем, беспокоило её — слишком занятую другими делами: она играла на флейте, немного зарабатывая этим, а, окончив школу, вдруг оставила музыку и поступила на факультет психологии. Скоро, однако, и этому пришлось потесниться: у барышни появился добрый знакомый, чуждый и музыки, и гуманитарных наук, а применявший свои свежие инженерские знания в банковской сфере. Наташа, в свою очередь, вовсе не имела представления о финансовых делах, так что им двоим не приходилось говорить между собою о работе: находились темы и поинтересней.
— Саша одновременно — умница и спортсмен, да ещё и воспитан, — определила Наташа, впервые рассказывая о нём матери.
 
— Что ж, первое и третье свойства меня устраивают, — отозвалась, стараясь не улыбаться, Мария, — а вот его служба, скажу честно, настораживает. Хотя, чтобы судить, надо видеть своими глазами…
Девушка мгновенно подхватила:
— Хочешь, я вас познакомлю?
— Как ты резво — быка за рога!.. Что ж, хочу. Смотрины — совсем не лишний этап.
— Ну нет, на смотринах показывать должны — меня. А тут всё наоборот…
— У вас — серьёзно?
Девушка растерялась:
— Ах нет, мама, не в том смысле… Нельзя же, чтобы все оставались чужими.
— Своими тоже все не будут. Но это, знаешь, общие слова, а нам, если на то пошло, надо рассудить, как устроить наше свидание, чтоб оно не выглядело так уж нарочито… Хотя, честно говоря, как ни крути, а нечаянно это выглядеть точно уже не будет.
День, выбранный для встречи, Саша заканчивал небольшим совещанием с приезжим партнёром и не собирался задерживаться позднее обычного. Свидание он назначил прямо у выхода из своего офиса, во дворе, где перед дверьми был разбит небольшой скверик — два куста, клумба и скамейка. Наташа там и устроилась, будто надолго, с книгой, а мать стояла рядом с нею, как всего лишь приостановившийся на минутку, прохожий человек.
— Вполне в современном духе, — с усмешкой заметила Мария. — Две женщины ждут одного мужчину.
Мужчин оказалось всё-таки двое — они задержались было у дверей, заканчивая оживлённый диалог, но так и не поставили точку и подошли к скамейке. Немедленно возник и третий, посторонний — молодой человек в низко, на глаза, надвинутой бейсболке. Появившись с другой стороны сквера, он молча подошёл вплотную — и расстрелял всех.
 Глава седьмая 
 
Неважно, чем занимался Свешников на казённой службе, но если его учреждение считалось секретным, то и сам он, и прочие сотрудники без разбору были заклеймены тем же. Что-то они все при этом, возможно, и выигрывали, что-то, большее, теряли, главной же потерей, по счёту Свешникова, было их положение «невыездных» (такого слова не сыскать в русских словарях, но в Союзе вообще встречалось много такого, что выходило за рамки человеческих представлений): тот из них, кому вздумалось бы посетить чужую страну, не мог сделать это немедленно или даже — сделать вообще. Для начала ему пришлось бы уволиться с нынешней службы, а потом ещё выжидать несколько лет, пока не устареют или вовсе не выветрятся из головы лишние знания. Лишь во время перестройки, когда к секретам стали относиться проще, для тех, кто рвался увидеть мир, забрезжила надежда — во всяком случае, нестрашно стало попытать в этом счастья. Свешников решился на это первым из своего круга и, немало удивившись, когда его выпустили за границу вовсе без карантина, долго пытался угадать подвох. Будучи уверен, что гэбисты не теряют из виду ни тех, кого пасли, ни тех, кого оберегали, и что все его передвижения известны на Лубянке, он даже и в Германии опасался незваных гостей оттуда — от которых нечего ждать, кроме шантажа. Те же, видимо, ленились или выбирали момент, каким, вернее всего, могли стать шаткие дни сразу по окончании им курсов немецкого, когда вчерашние ученики ещё не определились с работой и жильём и, значит, самое время было бы появиться некоему дядюшке с полезными, но неуместными советами.
Между тем как раз после экзамена настроение Дмитрия Алексеевича переменилось: неверная эйфория выпускника захватила его так крепко, что непрошеные агенты стали казаться выдумкой. Ему не хотелось думать о завтрашнем дне, а тем более — оглядываться во вчерашний, хотя он всегда был убеждён, что даже при самых серьёзных переменах обстоятельств места или образа действия нельзя скоро забывать ни старых своих домов, ни этого образа — не зная, к чему теперь приведут сами действия.
 
Однако именно в последних Дмитрий Алексеевич внезапно стал ограничен.