Хор мальчиков

— Что со мной? — изумился он. — Я было не признал тебя.
Он едва не рванулся вперёд, чтобы обнять, но, остановленный её осторожным жестом, даже отступил на полшага: слишком много женских глаз могло следить сейчас за ними.
— Или — со мной? Я вырядилась, как на коммунистический субботник.
Может быть, Свешников потому и не узнал её сразу, что она сменила пальто на куртку и брюки — униформу местных женщин.
— А я — как на московский рынок, — подхватил он, демонстрируя свою куртку из кирзы, как раз на рынке и купленную за бесценок, и принялся было объяснять ей — ненужно, потому что Мария застала в Москве эти перемены, — что московская толпа заметно почернела на вид не только из-за обилия кавказцев (хотя и от этого тоже), а оттого, что в ней стало лучше не выделяться ни умными речами, ни одеждою, и коль скоро бандитам и нанятым ими торговцам сподручнее было носить кожаные куртки вместо пальто, то и прочий люд облюбовал чёрную кожу — шевро или поддельную, неважно.
— Мы теперь живём с рынка, — сказал Свешников. — Магазины стали не по средствам.
— Жили, — поправила Мария. — Забудь.
Он многозначительно покосился на захламлённый тротуар.
— В следующий раз, — перехватив его взгляд, сказала она, — всего через год, ты, наверно, посмотришь на шрот, как на развлечение.
— Тем не менее, посетив этот аттракцион, я обставил свою келью.
— Если тебе ничего больше тут не нужно, давай, уйдём отсюда.
«Уйдём, вместе…» — повторил он про себя, удивляясь тому, как ладно всё в его германской жизни становится на места: вот его жильё, комнатка в добротной коммуналке, вот магазины, которыми можно пользоваться, не зная по-немецки ни слова, вот давно знакомая женщина и вот, оказывается, какие-то места, куда можно запросто уйти вдвоём.
Глядя через плечо Марии, он увидел приближающуюся к ним Раису.
— Наконец появилась и моя жена, — предупредил он.
— Ну, нашёл что-нибудь? — поинтересовалась та, останавливаясь перед ним.
— Давнишнюю знакомую, — неуклюже ответил Свешников, представляя женщин друг дружке; положение не показалось ему ни острым, ни даже забавным: разыгрывать пьесу с Раисой ему уже наскучило — быстрее, чем он ожидал.
Сейчас, из-за нечаянности встречи, возможно, наступил лучший момент сказать, кто есть кто, но нельзя же было это делать на публике.
— Давнишняя — значит…
Раиса сделала паузу, выжидая начало рассказа Свешникова.
— Нет, не подруга детства, — ответила вместо него Мария. — Мы вместе бедствовали в одном аэропорту, не зная, как улететь домой.
— Ты не представляешь, где только я не побывал за последние годы, пока мы виделись нечасто, — подхватил он. — Однажды пару недель прожил на Дальнем Востоке. А мог бы — и в пустыне, питаясь акридами.
— Изгоняя дьявола, — удачно предположила Раиса.
— Это привилегия шаманов.
— Надо же, какая экзотика! — начала она медленно и насмешливо, но, увидев идущего к ним Бецалина, закончила скороговоркой, пока тот не перебил: — Вам, Мария, повезло, а я об этом только читала в книжках. В командировки Дмитрий меня с собой не брал.
— Тут вы, Раечка, не совсем осведомлены, ведь и никто не берёт, — вмешался Бецалин, слышавший только последние её слова. — Того, о чём вы сожалеете, просто не случается на свете: командировка — единственная отдушина для семейного человека, глоток свободы, святое дело.
— Обратите внимание, — заметил Дмитрий Алексеевич, — что мы не можем отойти от старых представлений. Живём в Германии, но Рая вспоминает служебную командировку, а Мария Михайловна минутой раньше уподобила нашу вылазку субботнику.
— Чисто внешнее сходство, — покачал головой Бецалин. — Мы тут заготавливаем жизненно важные предметы, а на субботниках — что мы делали? Пили. Да и поди не выпей, потаскав бревно.
— Бревно, я думаю, на снимке подрисовали позже. А вообще интересно: вожди — неужели прямо на площади, где-нибудь у Царь-пушки, и разливали?
— Ну нет, не на глазах же у сознательного пролетариата и революционных матросов. Не у Царь-пушки, а в Царь-колоколе, привычно, как в шалаше, сожалея об отсутствии Мавзолея. Согласитесь, гениальное изобретение сделали потом ученики и последователи: буфет в склепе. А впрочем, я забегаю вперёд: не пил же он на собственной могиле. Вот выезды на пикнички — те приветствовались, это нам известно из фольклора, — серьёзно рассудил Бецалин и закартавил под Ленина: — Возьмём помидорчики, огурчики, непременно — девочек, а эту проститутку Троцкого оставим в Москве.
 
Возле них затормозила машина с чешским номером, и два крепких парня принялись почти без разбора стаскивать в её просторный салон вещи с тротуара.
— В хорошем хозяйстве всё сгодится, — заметил на это Бецалин.
— Скорее — на базаре, — поправил Свешников. — Другая степень хищности.
— Для них мы, наверно, травоядные.
— Грамотный наблюдатель поймёт, что создалась типичная постсоветская мизансцена: полдюжины интеллигентов на помойке. Можно даже предположить, что нас собрал здесь всех вместе посредственный режиссёр…
— Чтобы обеспечить каждому алиби.
— Нет, чтобы каждый оказался причастным, — возразила Мария.
— Russisch? — обернулся на их голоса один из чехов; кинув пренебрежительный взгляд на скромный груз в детской коляске, он узрел приёмник и проворно потянулся к нему.
— Эй, это моё, — вежливо улыбнувшись, но с тревогой, заявил подоспевший Литвинов, для верности потыкав себя пальцем в грудь.
— А кто ты такой? — насмешливо спросил чех по-русски.
— Разве не видно?
— Видно, видно, — засмеялся тот, что было мочи пнув приёмник тяжёлым башмаком и ныряя в свою машину.
Парни укатили, оставив пожилых людей в растерянности.
— Нравы, однако, — почесал в затылке Бецалин.
— Похоже, они делают на этом хороший бизнес, — предположил Дмитрий Алексеевич. — Вещи-то неплохие.
— Жалко машинку, — пробормотал Литвинов, вертя в руках злополучное радио. — Трещина через весь корпус. Представляю, что за каша внутри.
— Кашу там варить не из чего: одни печатные схемы, — попробовал утешить Свешников. — Придём домой, я посмотрю, покопаюсь. Будет жить, будет.
— Не горюйте, дед да бабка, — засмеялся Бецалин. — Что ж, катилось, катилось да разбилось? Ну так я снесу вам другое яичко, не золотое, а простое.
* * *
В погожий день шрота при виде сваленного под открытым небом добра нельзя было не вспомнить вчерашнего ненастья — и не задуматься над вопросом, вынесли бы жители свои пожитки также и в непогодь, под снег или дождь, в лужи (не всё ли равно, куда выбрасывать?) или, проявив трогательную заботу о будущих владельцах, оставили б их у себя на лишний день или на лишний год. Свешников склонялся ко второму и, размышляя над мелкими лужами о ещё менее глубоком, находил заботу о ближнем и в том, как шофёры стараются не обдать брызгами прохожих; впрочем, тут будто бы и не водилось грязи.
— Дождь, а машины чистые, — отмечал он с грустною завистью, вспоминая, как противно бывало ездить по Москве в дождь и какой вид принимал после этого автомобиль. Из-под чужих колёс на стекло летела бурая каша, не поддающаяся «дворникам», отчего очень просто было бы, проглядев за этой завесой опасность, натворить бед (Бог, правда, миловал), да и с самой машины потом приходилось долго смывать уже засохшую земляную корку — тряпочкой, поливая из ведра, прямо перед подъездом. В давнюю пору, когда улицы ещё убирали, он только разводил руками, обнаружив, что пропавшая было в ясные дни московская глина неведомо когда успела вернуться на мостовые вместе с новой, натасканной со строек и пригородных дорог. В новые годы, когда не стало денег на уборку, высохшая грязь начала образовывать поверх асфальта очередной культурный слой, в котором на радость будущим археологам предстояло по колено увязнуть нашим городам. Но совсем не так учили нас измерять время, не толщиною растущего пласта, не удалением поверхности от уровня моря, а, скорее, пересыпанием частиц через гребень дюны или через узенькое стеклянное горлышко. Итог, в численном выражении, рос с повторением опытов, с которыми не хотелось спешить, и Дмитрию Алексеевичу всякий раз бывало неприятно проставлять в немецких бумагах отходящую всё дальше назад дату рождения, являвшуюся здесь непременным довеском к имени; будь это его воля, он бы взял псевдоним.