Хор мальчиков

Сам он тем более не понимал этого, что, никогда до эмиграции не пересекая границу, подозревал за этой чертою умножение и усугубление того удовольствия, за которым ежегодно ездил на балтийские берега (видимо, поэтому самым сильным впечатлением первых дней в Германии стало для него отсутствие потрясения — он всего лишь увидел то, чего ждал). Он-то не променял бы возможность осмотреть лишний дворец, храм или старинный квартал на сомнительную встречу не только с безликими соотечественниками, но и вообще с кем бы то ни было. Уже зная по опыту, что никогда не сможет ни насмотреться, ни надышаться, Дмитрий Алексеевич в прежние годы, бродя по приютившему его на время каникул городку — неважно, Пярну, Паланге или Майори, — неизменно бывал сосредоточен на своём пребывании там, упиваясь каждой минутой и постоянно напоминая себе: ты идешь не по Клязьме или Малаховке, а по латышской, литовской, эстонской земле, так не отвлекайся на пустое, ведь ни моря, ни готики, ни такой вот башенки над деревянной дачей, ни мощёного тротуара на травяной улице, ни белки на заборе тебе не увидеть в ближайшие одиннадцать месяцев, как и не услышать органа в соборе — так вкушай же. И он — вкушал.
— Миша, откупори же наконец, — распорядилась Алла.
Описывать стол здесь не имеет смысла — после всех пиров, знакомых нам по русской литературе, его можно вообще не принимать всерьёз, потому что вместо поросят с кашей, метровых осетров, расстегаев, буженины, солянки, блинов с икрой или просто малосольных огурчиков и селёдки с отварной картошкой на нём расположились всего лишь сласти и выпечка из супермаркета.
— Борде… а… — с трудом начал читать этикетку Литвинов.
— Не то, что вы подумали, — не сдержал улыбки Свешников. — Бордо.
— О! Послушайте, а не безнравственно ли получать пособие и покупать на него бордо?
— Не смущайтесь: здесь это, оказывается, вовсе не роскошь.
— По-моему, безнравственно уже само по себе получение пособия, — возразила мужу Алла. — Что же, мы так и будем ходить за этими подачками?
— А за пенсией в России вы не ходили? — фыркнула Раиса. — И на что вы рассчитывали здесь — неужели на работу? В нашем возрасте?
— Насчёт подачек вы, Алла, не совсем правы, — поддержал Бецалин. — И вы, и мы — пострадавшая сторона. А они — они проиграли войну…
— Вот уж не игра была. Нои выиграли — не вы.
Литвинов неожиданно запротестовал:
— Прошу вас, прошу: оставим международное положение в покое. Дома мы с коллегами, собираясь за столом, тоже первым делом заявляли: ни слова о работе. В конце концов, и нам с вами есть о чём поговорить после всех перипетий прошедшей недели. Оставим наши споры в той стране, а сейчас — я наливаю. Знаменательный, между прочим, момент: первая выпивка на чужой земле.
— Неужели до сих пор не причастились? — не поверил Бецалин.
— В коллективе — нет.
— Где-где? У капиталистов, видите ли, отсутствует такое понятие.
Алла хихикнула, а её муж равнодушно согласился: в компании так в компании, как угодно, это дела не меняет.
— Да, гос-по-дин Литвинов, придётся вам отвыкать от большевистского языка.
Отвыкать от него, однако, нужно было не одному только Литвинову: все соседи по хайму ещё недавно говорили на том же наречии, и сознание было под стать, в новой же обстановке многие чувствовали неловкость, пользуясь старым словарём — например, обращением «товарищ», — и на чужой земле не только старались говорить аккуратно, но и ловили друг друга на советских словечках, как на чём-то постыдном. Сейчас каждый заметил, как, не ответив, смутился Михаил Борисович — хотя и не из-за чего было, не уличили же его в бессовестном поступке; всё-таки он постарался сделать вид, что не заметил реплики, и немедленно щегольнул новейшим, но уже и сейчас понятным, немецким словом, удобно назвав общежитие хаймом.
— Кстати, — вспомнил он. — Вот информация для размышления: в городе, куда нас повезут, есть три хайма. Разного, говорят, качества, очень разного. Наша с вами актуальная задача ясна: постараться попасть в лучший. Но как узнать — в который?
 
— О, вы уже знаете, куда повезут, — нарочито грустно проговорил Бецалин, не спрашивая, а утверждая. — Интересно, где вы это слышали. Вот у меня совсем нет чутья.
— Бедный доктор, вы перепутали органы чувств.
— Но они жизненно необходимы — и те и другие. Я ручаюсь.
— Подождите, я сказал не всё. Доподлинно известно — не спрашивайте откуда, что распределение по общежитиям во многом зависит от нашей милой комендантши. Так что с ней есть смысл поговорить. Вручить, например, коробку конфет. Правда, сначала…
— Сначала надо увидеть все три общежития своими глазами, — решительно закончила за него Раиса. — Чутьём тут не обойтись. Хорошо бы послать кого-нибудь на разведку.
Ей немедленно и наперебой возразили: на вкус и на цвет товарищей нет, и от разведчика не будет толку, оттого что одному понравится одно, а другому — даже и не другое, а вовсе ничего не понравится, и, значит, если ехать, то всем вместе. Билеты между тем стоили недёшево, так что в конце концов решено было отправить одних мужчин, по одному представителю от семьи.
— А нельзя ли сэкономить ещё больше и узнать нужное, не выходя из комнаты? — с небрежным видом спросил Свешников. — Мы постоянно упускаем из виду, что наш уважаемый Альберт Михайлович — биоэнергетик высшей категории…
— Международной. И — биоэнерготерапевт.
— Виноват. Тем более вы наверняка способны извлечь из потока международной энергии что-нибудь общественно-полезное.
— Я же подчеркнул: терапевт. Не ясновидящий. Если, типун мне на язык, заболеете — вот тогда присылайте за мной. Чем смогу — помогу, а большее мне не по плечу, с энергией у меня отношения далеко не те, что вы думаете.
Говоря это, Бецалин уставился на валяющийся под окном ржавый железный диск размером с блюдце — то ли меньший блин штанги, то ли гирю рыночных весов.
— Это было тут всегда, — развела руками Алла, забывшая выбросить этот хлам.
— То, что нужно, — определил Бецалин. — Это — кстати, к слову об энергии. Я покажу, с вашего позволения, небольшой школьный опыт. Или — трюк, как хотите… Извиняюсь перед женщинами: мне придётся раздеться до пояса. Как на приёме у настоящего терапевта.
Раиса пожала плечами, и он, поняв это как знак согласия и быстро встав, снял рубашку. Приложив диск чуть ниже плеча, почти вертикально, он отнял руку — тяжёлая железка удержалась, переместил её к середине груди — она словно прилипла и там.
— Дайте-ка и я попробую, — попросил Свешников.
— Смотрите, ноги не отшибите. Да можете не раздеваться, это всё равно.
Дмитрий Алексеевич попытался приладить диск на себе — и тот грохнулся на пол.
— Фокус не удался, — засмеялся Бецалин. — С мировой энергией обстоит не так просто. Честно говоря, я тут ничего не могу объяснить. Умею — и всё.
— Этот аттракцион как-то связан с вашим… врачеванием? — поинтересовалась Раиса.
— Понятия не имею. И тут не помогут ни Эйнштейн, ни израильский кнессет. Для меня и лечение — загадка. Как я получаю энергию, как отдаю — все объяснения антинаучны.
— Вот-вот, антинаучно, — проворчал Литвинов. — Раз вы и сами признаёте, то это…
— Снова — безнравственно? Ну, я себя не навязываю. Люди просят — я им помогаю. Жаль, сейчас нельзя привести живой пример.
— Ваших старых клиентов, надо понимать, успешно похоронили, — перевёл на понятный язык Свешников, — а новых живых ещё поди найди.
— Именно, именно! — хохоча, согласился Бецалин. — Дмитрий, дорогой, вы будете моим первым пациентом в Германии.
Подождав, пока оживление утихнет, Дмитрий Алексеевич снова обратился к Бецалину:
 
— У меня, к слову, возник неприлично серьёзный вопрос, который сейчас обсуждать скучно, а задать надо, пока помню. Жаль будет, если пропадёт. За ответом же, если позволите, я могу прийти и в другой раз. Меня вот что заинтересовало: больной приходит к вам, к врачу, вы видите его состояние и представляете, как будет развиваться недуг, назначаете процедуры, уколы, сопровождая это магическими пассами — так вот, делаете ли вы это даже и в тяжёлых случаях спокойно, равнодушно, как, например, маляр красит сарай, не представляя себе будущую замечательную усадьбу, в строительство которой вносит свою лепту, а только видя квадратные метры досок, по которым надо поводить кистью, или же вы, решая, что внушить жертве, какое лечение назначить да и назначать ли, не упиваетесь ли при этом своею властью над беззащитным существом?