Охота на магов: путь к возмездию (СИ)

— Настолько, что стала бесконечной.
— Ты обращаешь внимание не на то, на что нужно. Жрецы писали заклинания именно в исторических хрониках империи. Ведь магия — часть сущности каждого человека. В пророчестве написано, что эти слова возрождают магический рубин, — медленно и вдумчиво он принялся вводить большим пальцем по книжному блоку: листы вылетали, будто крылья певчей птицы, сказывающей свою вечную легенду. — Нам ничего не остается, кроме как верить этим сказкам, пусть и звучит банально.
Афелиса стояла молча, приковав взгляд к разлетающимся листам. Медленно покачиваясь в воздухе, они падали на пол, словно на мягкую, перьевую подушку. Порывистость движений приводила мужчину к неловкости. Едва ли не сгорая в огне смущения, он искоса глядел на Диамет, отворяя преграды напускным чувствам. Тяжелые выдохи плыли по реке благовоний. Ясное понимание того, что облажаться нельзя, и это карается самонаказанием, толкало его поскорее найти легенду о возрождении и более не казаться мнимым. Но девушка не столько обращала на него внимание, сколько витала в облаках сонливости. Мысли о всей суматохе пронзали виски: вдруг все загудело, звуки слышались лишь через оглушительную пелену. Уставшие глаза, молящие поскорее сомкнуться, уставились в пол, пустынно и пугающе. Если бы Анариэля не было, то она бы уже упала без памяти. Но внезапно сквозь туман в голове просочился голос:
— Я нашел, кажется… — неуверенно и рассеянно. — Право, до твоего прихода я столько обсмотрел, а тут все пропало. Не правда ли, странно? — выдавленный смешок: насмешка над своею несобранностью. — В такие серьезные моменты всегда случается что-то непредвиденное. Вот, глянь.
Он вручил ей толстую книгу в потертом, кожаном переплете. Неясные символы, похожие на наскальные рисунки, внизу каждой строчки алыми красками написан перевод. Перевод сомнительный, и, изучая древние языки, Анариэль тотчас же подчеркнул, что колдуны того времени создавали подделывание. Нужно ли было жрецам портить заклинание своей писаниной? Тут уж пошли дела государства. Издавна магия противостояла чернокнижью, хоть и имели они, словно два брата, один исток — одно рождение. Могучее древо, корнями уходившее в зарождение двух противоположностей, разделяло светлую и темноту сторону — таковым изображали этот исток в колдовских писаниях. В более ранних книгах, появилась и серая масса — именно этим и питается вечно голодная манна мага. По стечению веков белые маги не стали появляться во всеуслышание, хоть и прозвали их силу божьими дарами.
— Об этом заклинании говорила Хакан. Это произошло из уст белых колдунов, — проговорила Афелиса, листая страницы. — Хоть она больше не практикуется, но сила никогда не гаснет. Нам не нужно заморачиваться с очевидным. Гораздо сложнее было бы пробуждать силы в человеке.
— Мы попросту пытали найти то, во что легче верить. День отплыва скоро будет назначен. Колдуны работают быстро, на удивление.
— У них нет выбора. Долг, возложенный на плечах, движет ими куда больше, чем какие-то монеты, — положив книгу на стол, она облегченно выдохнула, осознав скорый конец пути. — Это преддверие чуда так манит… Не правда ли?
— Это не чудо, и даже не стечение обстоятельств. Это труд. Рабский труд, — заключил Анариэль, выливая грязную воду из колбы в исток благовонья.
— Служим нашему будущему. И оно восполнит наше ожидание, — уверенно отчеканила Диамет.
— А ты прямо искришься уверенностью, — заметил он, обернувшись и приподняв уголки губ. — В таком состоянии ты выглядишь и вправду, как солнце. Не зря тебя так прозвали.
— По-другому мне не позволительно, Анариэль. Если я буду отчаиваться и слишком много грустить, то неудач свалиться больше. Я не терплю их, — сказала маг, сложив руки на груди. — Если что-то нарушает мои планы, то все идет ко дну…
— Но ты и так хороша! Всего в тебе дороже то, что ты не знаешь или не хочешь принимать. Право, из стороны, из-за угла виднее. Видна вся твоя необыкновенность; я знаю, что публику ты недолюбливаешь, но ты — падшая звезда. Красоту любят все. Как же отворачиваться от этого? Только услада для глаз, — со смелым упоением вылетали слова — легкий вздох, поваливший все оковы. — И я верю, все верят, что твои усилия не напрасны. Да что же: может ли быть напрасным то, что имеет цель и труд? Бред — вот, что это! Ты наша правительница, наше солнце, а мы — насекомые, попрятавшиеся в земле.
 
Ликовавшее счастье обрисовало его глаза сиянием. Скороговоркой выплескивались слова: необдуманные, неизбранные, все из души, а значит — искренние. Да как же скупым оставаться на такие выражения? Непозволительно, и карается незабываемым кнутом совести. Иступленный, восторженный, мужчина не властвовал над собой — управляли чувства. Каждая частичка взывала, вдохновляла волей, и дрожь разнеслась гурьбой обезумевшего пламени. Все внутри сплеталось, пленилось, сладостно изнывая и горячась. И наконец, предстало время — время, некогда неподвластное разуму. Холод прошел по его спине, щекоча нервы. Сахарный запах становился едким, свеча стухала: нависший полумрак обдавал струйками таинственности, вскарабкавшись под одежду. Грудь его беспокойно вздымалась: с сердца снялись все цели. Голос торопился, запинался, точно проматывал время. Афелиса смотрела на него, как на иступленного — мученика жары. Сильная пощёчина врезалась в ее лицо, смахивая всю усталость. Пораженная, точно на гибель, она, не преграждая его свободу, затаила все мысли и чувства. Отдала себя изумлению. Прежде ей никто так не красноречил: все было по-иному. Благовоние точно пьянило, унося в безумный водород. Вскоре разразилось молчание.
Афелиса стояла молча, не подобрав и слова. Видя, как ей тяжело и как мучается она, Анариэль восторженно добавил:
— Но самое важное, это то, что ты достойный человек! Я скупой на такие комплименты, но когда душа требует, то отказываться нельзя. Непозволительно. Испытывая на себе, это легко понять.
— Так неожиданно… — в смущении прошептала Афелиса, потупившись. — Мне до сих пор непривычно слышать слова о том, что я — солнце. От тебя, товарищ мой, это особенно приятно.
Убрав прядь со лба и сомкнув губы, она внезапно подняла взгляд, так светло улыбаясь, что улыбка эта пронзила мрак.
— Я очень благодарна. Это немного неловко, сам понимаешь. Я не привыкла слышать такие слова.
— Люди тебя несколько недооценивают, — тяжелое молчание разрубило назревавшую мысль. — Что ты будешь делать, когда вернешься в Гроунстен? Я понимаю, что политические дела, но все же: ты слишком мало о себе рассказываешь.
И слова путного сплести не выходило. Вся собранность пала под предательской смущенностью. Вдруг в уши прилила кровь: девушка выпрямила прядь и протянула букву «а», пока в голове ее происходил процесс, настроенный на распределение мыслей, выскакивающих из своего ряда. Душа трепетала, и маленькие искорки радости заблистали, озаряя всю манну, все нутро. Вот, что может сотворить с человеком приятное, ласковое слово! Даже с самым нахмуренным, злым, жертвой обстоятельств, легко сгладить все шершавости отношений, обрадовав его сильным словом. Высказывание это поражало слабые стороны.
— Я не задумываюсь пока о личных занятиях. Мне и не до этого. Конечно, хотелось бы уединиться и подумать о своем счастье… — выдавила она из себя.
— Счастье тебе уже обеспечено. Ты — часть народа. Нам нельзя отделять себя от колдунов — все же, в сплоченности сила, как ты говоришь.
— Да. Мы уже многого добились, благодаря этому. Это долгий путь, но иначе никак бы не сложилось. Устаем… а что поделать? Все силы из меня вытрепали, — сказала Афелиса, ступив шаг к двери. — Вскоре встретимся. Мне нужно идти, Анариэль.
— Конечно, иди! — тут же встрепенулся он, скидывая с плеч темный плащ. — Обязательно сообщу тебе, когда мы будем готовы поднять якорь.
Афелиса улыбнулась и, кивнув, вышла из лаборатории.
Прежде народ выжидал чуда, спал да храпел, а теперь все заиграло мелодией предстоящего торжества. Конечно, не все вызвались добровольцами к постройке: выходили те, кто оставался мучениками голода и скуки. А как разнеслось по всему пристанищу, что работников кормят вдвойне, так еще и кашами, то вся толпа поплелась к подножью горы. Приходили и женщины: измученные, худые до ужаса, с маленьким живым комком на руках, и едва ли не в ноги кланялись главному инженеру за тяжкую работу. Смуглые, обросшие мужчины, словно выходцы из лап грозного хозяина, тащили дерево, умывались в холодной воде у побережья; некоторых так взбодрил свежий, осенний ветер, что вечерком они оставались на берегу, очищая легкие от едкой грязи. Скорые холода подгоняли работяг выплескивать всю силу на кувалду. Зима не ждет, она настанет внезапно, обволакивая своим белоснежным подолом сухую траву. Каждый народ не остается без таланта, так случилось и с колдунами. На проектирование вызвался моряк, кораблестроитель — господин Яромил. Анариэль предлагал свои чертежи, но, вдруг увидев его план, над которым тот так усердно вытачивал карандаш, то тут же отдал дело знатоку. Иссохший мужчина средних лет ослабел, и будто все его силы неспешно перетекли в раздумья. Темноволосый, закутавшийся в мантии, он уставил свой длинный нос в расчеты. Высокого роста — едва ли выше Анариэля, — неряшливо одетый. Под нависающими черными бровями сияли соколиные глаза: большие, но сосредоточенные. Холод тогда гулял по коридорам ужасный. Казалось, что кости его брякали и дрожали.