Охота на магов: путь к возмездию (СИ)

Она крепко стиснула одеяло, закрывая глаза. Тело было расслабленно, хотя напряжение чувствовалось, отражаясь на дрожащих руках, непрерывных подъёмах. Подходя к двери, Розалинда прислушалась, но, слыша шум наверху, мигом бросалась к столу и включала лампу. Дневник, что она утаила ото всех, лежал глубоко в домашних вещах, и, по ее убеждениям, никто без спроса туда не сунется. Ежели горничная намерена забрать белье, то не сделает этого лишь от своего желания или работы. Кожаный, толстый переплет делали дневник похожим на большую книгу, так что распознать его оставалось непросто. Перетертый, едва разбираемый почерк придавал страницам поношенный, старый вид.
«Мне нужно отнестись к желанию серьезно, — рассуждала Розалинда, поглаживая переплет, — Оно должно быть обосновано. Я бы могла спросить совета, однако, мама не воспримет моё намерение как должное. Пусть и желания не ограничены, но хотелось бы, чтобы все они имели свой смысл».
Однако, каких бы усилий не прилагала Розалинда, в голове все крутилась мысль о ночных кошмарах. Все же, если страх не унимает ее, то это, что ни на есть, стремление искреннее. Кратко и мелко она написала о своем желании лишиться ужаснейших снов, и тут же перечитала желанную строку, в едком волнении, покусывая губы. Первый шаг ее был хоть и мал, но лишал ее кошмарных картин унылой фантазии. В спешке она быстро запрятала дневник обратно, ложась в кровать с облегчением, хоть и мало верилось в достоверность слов горничной.
Милана, бывшая ее подруга, к сожалению, скончавшаяся от болезни, проводила целые часы в библиотеке, рядом с малюткой, отлынивая от работы. Так уж пригляделась ей девица, что наставления хозяйки не делались огромнейшей преградой для их дружбы. Ведь их связь действительно была прекрасна в сверкающих глазках Розалинды, почитавшей её верной сестрой.
Весть о смерти нанесла ей глубочайшую рану в сердце, а необъяснимая обида выступала на ее бледном лице, когда она украдкой глядела на мать.
Привязанность была настоль крепка, что девушки казались неразлучными. И вдруг все мигом потухло.
Только что оправившаяся, девочка не могла отойти от поражения после тяжелой болезни, как кончина подруги ухудшила ее и без того не лучшее состояние. Розалинда настырно пыталась выпросить отпустить ее, повидать покойницу в последний раз, положить на могилу букет фиалок, после долгих отказов матери. Но, во благо здоровья, разрешение все же было получено, и у нее наконец появилась такая возможность.
Нынешнее воспоминание не питало ее столь плачевной и острой болью, как это происходило в давние дни. Волнение и искрящееся чувство потери улеглось в глубинах души, и, кажется, было готово пробудиться в любой болезненной ситуации.
Уснуть ей удалось лишь к полуночи, мучаясь до того сказочной невозможностью своих надежд. Вскоре ей пришлось опровергнуть домыслы самых счастливых чувств.
Солнце светило куда ярче, будто купая ее в своем бесконечном тепле, испепеляя и стирая беспокойные мысли. Наступление весны задалось ей радостным началом утех внутренних демонов, питавшихся верой и светлыми побуждениями. Розалинда, словно маленькая, покинутая девочка, что впервые ощутила теплоту своих поступков, словно таяла от мысли, что многолетнему кошмару пришел конец. Силы, питавшие ее, вновь проснулись, и она вскочила с кровати в легком трепете. Подойдя к зеркалу, она смотрела в свои сияющие счастьем глаза, пока на тонких губах выступала неловкая улыбка.
На удивление пришлось семье, что в тот день она была весьма экспансивна. Даже появилось желание проведать двух хулиганов, и, утопая в охваченной ею забаве, составить роль в их причудливых играх. Ее подпитывала радость видеть их непонятливые, точно усомнившиеся в адекватности сестры лица, вскоре отражавшие чистейший восторг, извлекая похвалу. Иногда, правда не слишком часто, возникали странные мысли, словно все это дурной бред и не та Розалинда, настоящая утопленница в своих страхах радовала всех своей добротой. Мать же посчитала эту перемену в характере явлением странным и заблуждающим. На ее вопросы она отвечала развернуто, добавляя что-то от себя, и до безумия интересуясь делами матери.
 
Однако к обеду, за большим столом, Розалинда дала понять ей все сразу, резко и убедительно.
Намекнула украдкой о незабываемом начале нового времени, и в подробностях поведала всему семейству о планах на неутаившиеся будущее. Вот только все таращили глаза и трепетали, в особенности матушка. Слышала она все ясно, но не могла сообразить. Уверяла себя: что должно быть, тому и быть. Она твердила неугомонно и без устали, отчего возражать и не соглашаться хоть в каком-нибудь слове дело пустое. Оставалось лишь быть слушательницей и говорить с ней спокойно, хоть и диалог возрастал в порыве ее воодушевленности.
Все внимание привлекло одно происшествие. Через час Розалинда захотела отправиться на рынок пешком, прогуливаясь по мостовой. Сказала она об этом непринужденно, давая шанс на выбор, иначе прогулка не принесла бы никакого наслаждения. Матушка, хоть и была поражена, все же предугадывала возникновения столь непривычного для девицы желания. Рынок, впрочем, который она хотела обойти, находился не так уж далеко, и уже к двум часам они вышли за ворота дома. Молчание томилось над ними какое-то время.
Розалинда заикалась о чувствах и событиях, но не договаривала. Это вызывало некую подозрительность, но матушка не сочла нужным завязывать спор в день, столь замечательный и грандиозный для дочери.
Тогда она почувствовала едкую потребность признаться во всем, но язык повернулся лишь на не случившийся сон.
— Помнишь, я говорила с тобой о моих неспокойных ночах? — заговорила Розалинда, под руку шагая с матерью по улице, переходящей в мостовую, — Сегодня я спала как младенец, удивительно, не правда ли? Утром я будто не узнала себя, в восторге и хочу, чтобы этот день длился вечно.
— Это потому, что ты перестала навязывать нечистые мысли на свою светлую головушку, — улыбнулась она, с добротой в глазах глядя на дочь, — Все же не нужно было заниматься такими вещами.
— Это точно, но дело вовсе не в этом.
Розалинда отрицала, и тут же остановилась, вглядываясь в ясные черты матери, освещенные дневным солнцем. На улице народу вовсе не было, оттого речь её была открыта и искренна.
— В чем же тогда, дорогая?
— Не хотелось бы мне пугать тебя, но теперь это потеряло всю значимость.
— Сегодня ты ведешь себя непринуждённо, и я волновалась, но ты отвечала, что ты в наилучшем состоянии… Правда ли это?
— Несомненно, — кивнула Розалинда, ускоряя темп, — Я подтверждаю это.
— Мне нравится твоя искренность со мной.
— Ну что же, как дела у Хендерсонов?
Тут, пожалуй, стоит упомянуть о семействе, с которым они имели что ни на есть дружеские связи. Это люди высшего сорта, остававшиеся в большом достатке многие годы, когда несчастный случай обрушился на голову этой тихой, доброй семейки. Их прежние деньги, что давали им все средства жизни и связи, вмиг истратились, уходя на образование гордого сынка, пользовавшегося заботой и беспокойством родителей, употреблявшего все данные ему блага в дела своих увлечений. Впрочем, вина не обрушилась на него крахом после уезда за границу, где и порой о нем никто ничего не слышал. Родственники, предоставлявшие ему свое гостеприимство, говорили, что пьяница появлялся в доме только по будням, когда все выходные не было и духу этого юноши. С ним мало кто имел дело познакомиться, но, поговаривали, что в душе его, тонувшей к греховному дну, привилась страсть к азарту и те деньги, что ранее он получил на добрый путь, испарились в его зависимостях. Амери имел вид высокого, стройного и достойного юноши, разодетого в черное пальто, и, по обыкновению, шляпу, с которой он не расставался даже в помещении, ловя на себе замечания и сварливые взгляды гостей. Безразличие он питал во всем, хотя избегал ругательства родителей как сглаза. Письма не пишет, и не приезжал к родителям уже как год. Мать его, верная подруга семейства Амеанов, не раз приходила в этот шумный дом, чтобы излить растерзанную душу и жалостливо поведать вечно сострадавшей Дарье о пагубных последствиях его отъезда и неизвестность надоедливого, однако любимого сынка.