Охота на магов: путь к возмездию (СИ)

— Я понимаю тебя, — осторожно проговорила Розалинда, — и понимаю, как тяжело кого-то терять. Но, если ты решила твердо отправиться за мной в Гроунстен, так почему бы не взять с собой мать? И, если учесть какие у вас отношения, то она должна согласиться. Дай ей время обдумать.
— Я же говорю, она чуть ли не умирает! Если на остров, то тогда после ее смерти. Нет, не умею я делать твердых решений. Может быть и правда, вы меня подождете? Тогда нужно съездить мне домой, поговорить с ней. Но я тогда время на дорогу и разговор потрачу, а как же ты? Любовь моя, а… потеряемся! В Блоквел редко письма доставляются. И я не узнаю адрес ваш. Или есть у вас уже домик какой-нибудь? А адрес знаешь? Это очень ценно для меня, — она села в полуоборота и припала головой к ее плечу, — вот как так возможно, а? Всего-то месяц, а уже как сестры, как возлюбленные. Даже лучше! Знаю я таких, и ты ни с кем не сравнишься. Скажи только про адрес, и я домчу. Меня тогда больше ничего держать не будет.
— Нет. Нет дома. Извини, — она погладила ее по щеке, нежно забираясь за воротник, — разве у тебя нет друзей здесь? Ты говорила, правда, давно, когда мы повздорили, что у тебя есть круг каких-то подруг. Где они сейчас? Знаешь, я думаю, что тебе и вправду лучше оставаться сейчас в Блоквеле. Мы-то сами не знаем, куда нам… но я слышала, что людей распределяют по домам.
— Их никогда не было. Я просто понадеялась, что они надежные люди, и слепо доверилась. Отплатилась за такую легкомысленность.
— Как? И что ты им доверила?
— Неприятная история. Не нужно сейчас вспоминать ее, и так плохо. Через часик поеду к матери. Не могу ждать.
Розалинда смотрела на нее, гладила за ухом и вдруг, положила ладонь на ее плечо и сжала. Ширан спокойно сидела, глядя вниз, на трескавшиеся доски, с нетерпением и досадой. Безмолвие это успокаивало. Не хватало больше сил, чтобы высказаться и, покончив с мечтательными возгласами, поняла, что человек может смолчать, не проявлять участия, хотя кто-то рядом страдает, и никакого бездушия в этом нет. Достаточно попросту почувствовать тепло ближнего, вдохнуть родной запах и верить, что в скором времени его не отберут. Хотя кто знает — может, и навсегда. Неприятные воспоминания хорошо вспоминать — особенно, когда знаешь, что все плохое прошло. И счастье хлынет об ушедшем и понимание того, что никогда подобное не повториться. Разговор все никак не клеился — Ширан начинала об одном, а Розалинда отвечала другим из-за того, что не знала, как подступить к вопросу. Знала она о ее резкой вспыльчивости и о том, что что-то ее терзает, но тревога рискованного страха удерживал ее, не давал ходу. Просидели они еще полчаса в обнимку, укутанные опасением и мелкой дрожью. Ширан не могла оставаться здесь: все-то чувства ее кололи, особенно рядом с ней.
Розалинда вернулась домой в состоянии духа смутном и сама не могла разобраться, что, иной раз, приходилось переспрашивать у Аллен ее просьбу. «В облаках витает девчонка! О чем мечтает, не понять» — восклицала Дагель, сидя без дела в креслах. На самом-то деле, скукой она никогда не страдала — лепетала, косо поглядывала на домашних и иногда попрекала кухарку за недосоленный суп по утрам. К вечеру, по словам Аллен, у нее разболелась голова, и более она не показывалась. Ее Розалинда тоже вскоре перестала замечать; видно, ушла к госпоже. Когда она вернулась, то Джоссона уже не было. Ширан, услышав это известие, еще больше опечалилась, точно огромное несчастье разом на нее обрушилось. Тоска неопределенных предчувствий томила и Филгена. Он пытался как-то развлечься, чтобы отвлечься, но ничего путного не выходило. С Дагель держался он как-то отдаленно, посмеиваясь из-за угла, и живого человека в ней, трепещущей идеей, не находил. Даже несмотря на ее любезность — ее проявления ему казались странными.
Вещи уже были собраны. Розалинда, разлегшись на кровати, уткнулась носом в подушку и, болтая ногами, думала: «Ширан обещала вернуться через час. Что могло задержать? Или, может, свершилось чудо, и она решилась уехать с нами? Но что тогда станет с ее матерью?». Но напрасно ждала она того волнения в крови, которое так часто приходило к ней во время полнейшего одиночества. В душу просачивалось теплое, опасное чувство, навевало плохое предчувствие и становилось все горячее и горячее, пока не разговелось в тревожное пламя, леденящее конечности. Выходить за дверь не хотелось — хотелось лишь услышать, как дверь открывается, и в щель проглядывает стыдливая головушка Ширан. Ветер проник в отворенное окно и пробежался по спине: поежившись, Розалинда перевернулась, закрыла глаза и едва ли не упала в сон, как вдруг тихий, бодрящий голос зазвучал в стороне и вскоре навис над ней. Вмиг оторвалась она от трепещущих раздумий, и теперь они тускло забелели позади. Удивленные, несколько испуганные карие глаза уставились на нее; Филген, сложив руки на спине, отодвинул ее колени и сел рядом. Вечерняя прохлада колыхала волосы, взгляд ее помутился. Такое же тягучее безмолвие опустилось на них. Бледный огонек фонаря виднелся в унылом сером тумане, охватывая и каменный забор. Капли дождя падали в зловещую тишину, и казалось ей, что сейчас весь свет потухнет, туман проберется внутрь и накроет ее лицо, неотрывно взиравшее в серую пустоту. Филген откашлялся и повернулся; улыбка заиграла на губах, так противоречащая серьезному взгляду.
 
— Ты представляешь себе? — спросил он, кладя руку на ее бедро.
— Что — представляешь?
— Заграницу. Там все по-другому, и, знаешь, я обычно опасаюсь перемен, но сейчас так хочется их, — пальцы его сжали ткань платья, — что у вас произошло тогда? С Ширан. Я понял, что она тоже хочет уехать, но… разве ей позволят?
— Почему бы и нет? Она как раз и поехала к матери, чтоб рассказать все, — сказала Розалинда, сомнительно взглянув на его ладонь, — Филген?..
— И что, Розалинда? — понимая ее намек, он провел пальцами вниз, пока совсем не убрал руку, — я-то думал, что мы в достаточном доверии, и ты считаешь, что я могу понести вред. И откуда бы ты такое вынесла? Я не вытворял ничего, чтобы мог позволить себе Амери.
— Нет, просто отвлекло от мыслей, — она задержала паузу, и затем продолжила, — кстати, как у него дела идут? Давно о нем не слышала. Вы же еще общаетесь?
— Не так, как раньше. И я рад тому. Случилось это из-за того, что его статус мне больше не понадобится, да и последнее письмо он писал мне, чтобы сказать, что скоро вернет долг. И здесь у него с деньгами не задалось.
— А если ли у него… кто-то?
— Разве у такого кто-то может быть? Только девушка, которая не прочь унижаться. Нет, никого. По крайней мере, он мне ничего не хочет говорить. Да и я заметил, что моей компании он не слишком хочет. Пьяницей заделался и курить стал. Но не может же быть, чтобы ни с того ни с сего такое случилось? Я не сомневаюсь, что и тебе бы не рассказал, — Филген вздохнул, и, поднявшись, направился к окну, — сквозняк такой задувает…
Он затворил окно. Розалинда села, подтянув подушку под голову.
— И еще, — вдруг сказал он, поворачиваясь к ней, — не страдаешь ли ты морской болезнью? Если, небось, не прогадал, то нам придется в каюте оставаться. Надеюсь, все пройдет хорошо, — Филген рухнул на кровать, что та затряслась, — не хочется лишних приключений. Нам и так достаточно. Главное часа за два выехать, чтобы вовремя домчать. Примерно час занимает дорога, а еще пробки… в один день, когда корабль отплывал, невозможно было проехать куда-либо. Все забито повозками и толпой, которые, кажется, не случайно лезут под колеса. Мне так показалось.
— Не знаю. Я плыла только в лодке один раз и уже не помню, что чувствовала. И я спала весь путь, так что утверждать не могу.
Разговоры о будущем, об острове и о переезде замялись. Ей не хотелось думать об этом сейчас — вообще ничего не поддавалось ей на размышления теперь. Голову будто бы промыл приход Филгена. В продолжении вечера, как медленно на город опускался закат, они смеялись, пусть и на всякой ерундой, но именно это могло развеселить и унести от поднимающееся луны, которой суждено вскоре далеко унестись. Завтрашний день, безоговорочно, внушал сомнение, поддерживаемое нетерпением. Только скрип кровати и торопливые шаги за дверью пронзали смех. Эта ночь принесла с собой эмоции куда сильнее, и душа полностью обнажилась, принимая их с болезненным стоном, окриком, и что-то темное не могло не пробраться внутрь и не всполохнуть все спокойное и мирное, что лежало на дне. Вечер быстро истек. Потные, они, свесив ноги, лежали и, как малые дети, зачарованно глядели друг на друга, ища в веселых искорках свое отражение. Сердце билось так, будто она бежала на самом деле без перерыва. Платье душило, заставляло отдышаться через каждую минуту, а мышцы живота уже сводило. Робкие прикосновения дошли до края; дальше уже совесть грызла. Филген лежал и думал, когда же она и ее желание позволят ему приласкать себя. Розалинда, сама того не понимая, играла с ним, словно с игрушкой, а не с человеком: выводила производные линии на шее, груди, не придавая всему этому значения. «Речи об этом пока идти не может, — размышлял Филген, — не хочется делать что-то не то, да так, чтобы после этой ошибки она забоялась меня». Прижимаясь щекой к его груди, она что-то бормотала, но волновало его совершенно другое. Но и этой радости пришел конец: Розалинда, умытая потом, резко отстранилась и пошла в ванную.