Охота на магов: путь к возмездию (СИ)

— Розалинда, — кивнул учитель, и потянул за поводья. Лошадь зафыркала, — ну, будем знакомы. А фамилия ваша какова?
— Амеан, — опомнившись, неуверенно пролепетала она, — Розалинда Амеан. Да, очень приятно…
— Ладно, дамы. Поеду я. Удивлю хозяйку. Да Атнишка скучал, видать, да? Письма мне все своей неумелой ручонкой строчил.
— Как же неумелой? Если писал, то очень, значит, умелой. Ну, давайте! Вы там скажите, что я с гостьей скоро подоспею, а то себе только чашки положат!
И пустился он вверх по холму, сопровождаемый ее выкриками. Вскоре и белый хвост скрылся за забором: топот прекратился. Ширан выразительно опустила глаза, взяла Розалинду за руку, и побежала по тропе, обмахивая грудь и шею веером. Розалинда чувствовала, что учитель принесет с собой пир и радость: и фортепиано заиграет вечером, и аплодисменты польются, похвалы, и все, что так любо было его бывшей ученице — Ширан. Будучи уже месяц в кругу семьи Дагель, она уже нисколько их не боялась: поначалу со всеми была она на короткой ноге, но после все волнующие ее предрассудки перестали существовать. Взобравшись и уже ступив за забор, окружающий все низкие, придавленные старостью, дома, девушки, громко вздыхая, завернули на левую каменную тропу и пришли к самым воротам каменного дома, величественно возвышавшегося на вершине холма. Ворота проскрипели и медленно открылись: Ширан уволокла ее в сад, прошмыгнув через небольшую щель. Дом этот чем-то напоминал замок Тираф: темные вершины, деревья, прижатые к стенам и зарешетчатые окна, точно в тюрьме. Свет в окнах не горел, но из-за задней двери послышался звон тарелок, скрежет половиц, да властный женский голос — уже кухарка промышляла. «Неожиданный гость, конечно. Так еще ничего не готово. А госпоже нужно все сделать идеально… получится ли? Учитель не привередливый, и долгое время жил здесь. Всякое повидал. И хозяйку знает, и нас всех…».
Ширан — племянница госпожи Дагель, много рассказывала о ней, даже говорила, что известна она состоянием и знатностью даже за границей, где родственники распространяли о ней добрые вести. И так, постепенно, отрекомендованная многими полезными людьми, стали к ней проездом заезжать чиновники, вплоть до царских советников. Среди них оказался и учитель — он тоже попал под ее влияние и, конечно, отплатил хорошую сумму обучением маленького Атнишки. Слыла она на устах высшего общества хитрой и чрезвычайно умной женщиной, что делало ей желанный статус. Время изменило ее, и, вместо худенькой, робкой девушки, гости встречали гордую даму с острыми чертами лица, пышногрудую и напомаженную (всегда-то она ожидала, что к дому подкатит карета, и выйдет из нее знатный мужчина, чей слух бы обласкал комплиментами госпоже). Жили они тут с рождения и умрут здесь, в маленькой деревеньке. Частенько Дагель выезжала в город, иногда и в столицу, но состояние ее все уменьшалось, да и наследство почти все было исчерпано. Розалинда старалась присутствовать на каждой их беседе и, вспоминала иногда, как горько Дагель вздохнула, подперла подбородок об костяшки, сказала: «Хорошо, что сын у меня родился. Видите вы, не хочу удачу больше на себе испытывать. Ему-то приданого не надо. А если бы дочь… да кто бы ее взял? Так бы и повисла на моей шее, в девицах бы прописалась на всю жизнь». После этого она странно улыбнулась, и взмахнула руками: «довольно об этом! Это мне повезло, а нет, это так судьба сделала. Так буду ей благодарна».
Поднявшись на крыльцо, Ширан заглянула в щель двери и, дернув Розалинду за руку, прошептала:
— Видишь, как сияет краса! Рада, а я-то знаю, что она хочет его себе того…
— Поженить на себе? — сомнительно спросила она, прижимаясь к стене, — пойдем уже. Что это мы, как мыши шушукаемся?
— Да, да, поженить. Они все равно не слышат нас. Вон, посмотри, там и сестра ее сидит. Как спохватилась… а Атнишку не зовет. А он, наверно, гуляет где-то. Все, все, пойдем.
Дверь отворилась: ржавые петли скрипнули. Розалинда, оказавшись на пороге, стыдливо опустила взгляд, прислушиваясь к тишине — слышны лишь сбитые вздохи. Ширан, вся развеселая, вновь подправила воротничок, положила веер с платком на тумбе и понеслась к учителю и Дагель, прицыкивая каблучками. Маленькая женщина, сидящая в креслах, сняла накидку и, приподнявшись, обхватила племянницу тонкими руками. Была она лет сорока, смугловатая, несколько сутуловатая, с мудрым выражением лица и ловким блеском в голубых глазах. Сжатые губы ее распахнулись и с нежностью коснулись ее горячей щеки. Дагель молчала, критично сложив руки на груди и, поглядывая на мужчину, пыталась начать разговор, вот только внимания его заполучить не вышло: он подошел к Розалинде, мявшейся на пороге, извинился и, точно так же поцеловав ей руку, как и Ширан, отвел в самую середину комнаты.
 
— А Атнишка ваш где? Вы его позовите, а то я ненадолго, — сказал он, подправляя очки на переносице, — так растрогал меня мальчишка, что, признаться, ради него и свернул к вам. Отчасти. Понимаете, к матери ехал, да пережду у вас, а то парит солнце.
— Он сейчас занят, — ответила Дагель, — наказан за проступок.
— Что опять натворил?
— Мать хотел опозорить, вот, что сделал. И не получилось. Мой ребенок не должен купаться в лужах и выставлять себя как нелепость перед людьми. Неважно какими. Все равно завтра у вас занятие. Успеете еще повидаться, а это ему уроком будет, — госпожа опустилась в кресла напротив сестры, — Вы садитесь и ты, Розалинда. Тебе сказать велел Филген, что он сейчас в отъезде с племянником моим. Вот диван есть, чего Вы робеете? — указала она учителю на него. Тот вмиг сел на край, — рассказывайте, как дорога, как город вообще. Совсем уже наполнился всякой знатью? Немудрено, коли так. Столица — то еще сборище всякого алчного живья. Ну, все-все, молчу. А-то слова вам не сказать.
— Это ты зря их в алчности обвинила! — воскликнула Аллен, — сестра, да кому ты врешь? Все здесь алчны, так что без этих… да и странно это из твоих уст слышать.
— Я был только в кругу семьи, — поспешил заговорить мужчина, видя, как Дагель хотела что-то проговорить, — не видел свет. А город? Что о нем говорить? Я в окраинах был. Там все мои родственники. Не вижу смысла кататься туда, где я бывал ни раз. А насчёт завтрашнего занятия — его продеться отложить, — он опустил взгляд, увидя, как госпожа вдруг вознегодовала, — дело в том, что дорога занимает три часа. Прибуду к вам в час, а Атнишку ко мне зовите в два. Так уж получилось, мои извинения…
— Нельзя! — она поднялась, подбочинясь, — и что Вы, не можете раньше или позже выехать? В два до трех у него урок фортепиано, а в четыре фехтование. Мой ребенок будет занят, жаль, конечно, что утром все отменяется. Ну, дело я ему найду. А-то опять куда-нибудь ускользнет. Жаль, жаль…
Госпожа горько вздохнула, да продолжала смотреть на него, пришибленного таким ее вниманием. Ему сделалось неспокойно оттого, что, повторись это еще хоть раз, то он совсем потеряет работу и придется нарабатывать доверие другой семьи: но нужны ли ему эти заботы? Досадно стало и за мальчика: сколько времени ему потребуется, чтобы привыкнуть к другому наставнику? Дождавшись тишины, он нервно усмехнулся и промолвил:
— Иначе никак и, я надеялся, что Вы поймете. Раньше или позже не могу. Пусть мальчик отдохнет. Каждый день у него огромный труд. Это отрицательно на него повлияет, так что позвольте Атнишке отдохнуть немножко.
— И так отдохнул, извините меня, но вчера вывел на нервы. И ты Аллен твердишь, что, мол, у моего Атнишки детства нет. Как бы не так. Все-то у него есть, это он, неблагодарный даже матери. И как мне его к жизни приучать? У самой-то детей нет, так еще учишь мать. Джоссон, знаете, давайте завтра в часов пять. Вечером хоть делом займется.
Он положил шляпу подле себя, продолжая молчать и сурово смотреть на нее, вслушиваясь в ее болтовню: «по-другому поступить нельзя. Атнишка уже отказывается учиться, все ему надоело. Если скажу ей об этом, то вся вина посыплется на меня. От настоящей виновницы». Госпожа на минуту перевела дух. Говорила она не уставая в продолжении разговора, то пуская бессмысленные фразочки, то многозначительные упреки, и все это смешалось в сплошную бессмыслицу. Покачиваясь и поднимаясь в креслах, Дагель размахивала руками, все быстрей и быстрей передвигая по залу свои тонкие ножки, смотря с высока на сидящих. Правой рукой она выделывала всякие жесты: пальцами водила по ладони, что-то приговаривая. Шепот этот не разобрать: громкий, но совсем не понятный. Под конец, как дыхания стало не хватать, Дагель подошла к двери и как будто прислушивалась: «Как там дела у моего Атнишки?». Розалинда заметила ту робость, с какой она изредка останавливалась подле двери, и заподозрила, что за ней и сидит ее сын. Помимо ее тирады, она все прошедшее время слышала рядом печальные вздохи — Аллен, вновь спрятав волосы в платок, горько глядела на сестру, досадуя о чем-то. Учитель Джоссон явно ожидал конца: тело его вдруг напряглось, взгляд нахмурился.