Принцессы оазиса (ЛП)

К его удивлению, араб не пытался возразить, а только слушал. Его жена тоже молчала, хотя напряженный изгиб ее рта и потерянный взгляд говорили о горьких сомнениях. Создавалось впечатление, будто безумное предложение Фернана не явилось для них неожиданным. 
— Нам надо посоветоваться, — глухо произнес бедуин, когда майор умолк, и Фернан с женой вышли наружу. 
Оставшись наедине с Халимой, Гамаль прижал руки к груди. 
— Это судьба, — сказал он. 
В его голосе прозвучала нотка безысходности, что поразило женщину в самое сердце. 
— Я не хочу! — возразила она. — Это мои, наши дочери! 
— Завтра одну из них может забрать Рахим. Он так решил и не отступит. И мы не сумеем ему помешать. Пусть лучше она достанется белым людям. 
— Что они сделают с ней?! 
— Ты слышала. Накормят, оденут, воспитают и вырастят. 
— Анджум или Байсан?! 
— Я не знаю, кого они выберут. 
Халима молчала. Она знала, что утрата будет невосполнимой. Все вокруг говорили, что ее дочери абсолютно одинаковые, но она знала, что они разные. Она могла различить их даже на расстоянии, узнать по шагам, голосу, плачу или смеху. 
— Мне не нравится эта женщина, — наконец сказала она. — С ней что-то не так. 
— Зато мужчина вполне разумный и серьезный. Он обладает большой властью, и тем не менее, явился к нам как проситель. 
Халима не возразила, хотя ей казалось, что здесь, в своем оазисе, затерянные в бесконечном пространстве, отделенные от остального мира полосой песков, они сильнее чужаков. 
— Я выйду, — с надрывом произнесла она, — я не могу этого видеть! 
Подняв полог шатра, Халима проскользнула мимо майора и его жены и скрылась во тьме. 
Гамаль выглянул наружу. 
— Заходите, — сказал он. 
Хотя Фернан хорошо заплатил старухе, у него оставалась при себе приличная сумма, и он отдал бедуину все. После чего обратился к жене: 
— Выбирай! 
Он произнес это резко и жестко, ему было противно, потому что происходящее напоминало сцену на невольничьем рынке. Чем могла выбрать его жена? Сердцем, душой? Едва ли. Скорее, то было дело случая. 
— Вот хотя бы эту…— нерешительно произнесла Франсуаза, показав на девочку, лежавшую ближе к ней. 
— Как ее зовут? — спросил майор, и Гамаль ответил. 
Осторожно подняв девочку с кошмы, Фернан вдруг понял, что никогда не держал на руках ребенка. Ощущения были неожиданными, новыми. Именно в тот миг, когда его ладони ощутили тепло детского тельца, оно проникло и в душу майора, разбередив нерастраченные надежды. Его затвердевшее сердце было разбужено, и он проникся верой в то, что его привели сюда высшие силы, что он поступает правильно и все сложится хорошо. 
Фернан вышел наружу. Озаренная луной и звездами пустыня напоминала сверкающий океан. Все было залито серебром, словно во сне или в сказке. 
Когда Фернан с ребенком на руках и Франсуаза удалились на такое расстояние, что их не стало видно, заплаканная Халима вернулась в шатер. 
— Кто? — сразу спросила она. 
— Байсан, — ответил Гамаль, — они выбрали ее. 
Больше супруги не разговаривали. Им предстояло пережить это потрясение по отдельности, в полном душевном одиночестве. 
Анджум разбудили привычные звуки оазиса: рев верблюдов, звон колокольчиков, блеянье овец. А еще — беспорядочные птичьи крики. 
Выглянув наружу, девочка увидела огромную стаю, пересекавшую небо; перья птиц были окрашены восходящим солнцем. Она смотрела на них, пока они не сделались похожими на светящиеся золотые песчинки. И только тогда сообразила, что Байсан рядом нет. 
Анджум вернулась в шатер. Сестры не было и там. Девочка растерянно оглянулась в поисках матери и вскоре увидела ее, несущую охапку саксаула для растопки. 
— А где Байсан? — закричала она, не дожидаясь, пока Халима приблизится. 
Ничего не ответив, мать подошла к шатру и, свалив саксаул на землю, принялась сооружать очаг. Когда Анджум повторила свой вопрос, женщина нехотя ответила, не глядя на дочь: 
— Спроси у отца. 
— А где он? 
— Возле колодца. 
Девочке почудилось, будто мать плакала, но едва ли это было так. Что бы ни случилось, женщины пустыни не привыкли тратить слезы. 
 
Супруги так и не придумали, что сказать Анджум. Когда девочка еще спала, к шатру пришел Рахим со своими прежними угрозами, и Гамаль молча протянул ему деньги. Сын шейха едва не зашелся от злости. Однако, взяв плату, убрался прочь. Но это не принесло облегчения ни Гамалю, ни Халиме. 
Анджум в самом деле нашла отца у колодца, где он с величайшей осторожностью наполнял бурдюки водой, а когда они разбухали, крепко завязывал их. 
Из этого источника не поили скотину; ей давали воду из другого «колодца» — вырытой в песке черной дыры, где влага была вонючей и темной. Иногда такую жидкость приходилось пить и людям, но это никого не смущало. Жаловаться не приходилось: оазис без того был чудом, местом, которому Аллах в виде величайшего исключения подарил влагу и тень. 
— Отец, где Байсан? — воскликнула девочка. — Мама велела спросить у тебя. 
Гамаль замер. Что он мог сказать? Он и сам не знал, как и почему у него вырвалось: 
— Она… умерла. 
У Анджум подкосились ноги, и она села на песок. Ее взгляд остановился. Она не до конца понимала, что такое смерть, но она видела мертвых. У них были страшные неподвижные лица. Мертвецов заворачивали в ткань, опускали в яму, засыпали сверху песком, и никто никогда их больше не видел. 
— Где она? — прошептала девочка. — Я хочу посмотреть! 
— Я же сказал, ее нет, — пробормотал мужчина. 
— Ее уже закопали?! 
Это было выше сил Гамаля, и он коротко ответил: 
— Ступай к шатру. 
Почувствовав, что ничего не добьется, Анджум медленно поднялась и побрела в сторону своего жилья. Она опять попыталась задать матери вопросы, но та упорно молчала. Халима не приласкала единственную оставшуюся у нее дочь: обитатели пустыни не привыкли к нежностям. 
Говорили здесь тоже мало, потому что очарование и мудрость пустыни заключены именно в тишине, помогающей мириться со своей долей, придающей душе равновесие, незнакомое людям, живущим в постоянной суете. 
Поднявшееся над горизонтом солнце быстро набирало знойную силу. Сперва теплые порывы ветра еще чередовались с прохладными, но вскоре воздух нестерпимо нагрелся и задрожал. Безоблачное небо начало затягиваться белесыми полосами, напоминавшими огромную паутину. 
Страдание застыло в груди Анджум подобно камню. Она не знала, куда ей идти и что делать, у кого просить совета и ответа на свои вопросы. 
Случалось, дети пропадали: их уносили шакалы, они терялись в песках. Но здесь явно было что-то другое. Судьба нанесла Анджум куда более сильный удар, чем полагали ее родители. У нее отняли ее половинку, и это произошло внезапно, загадочно и неестественно. 
Побродив вокруг шатра, маленькая бедуинка подошла к верблюду, сунула ему пучок сухой травы, и пока он лизал ее ладонь влажным языком и трогал шершавыми губами, продолжала думать. 
Девочка решила, что Байсан украл джинн. Вот только куда он ее унес?! 
В конце концов, она вновь обратилась к отцу и увидела, как выражение лица Гамаля немного смягчилось. 
— Да, — сказал он, прикоснувшись жесткой ладонью к волосам Анджум, — все верно. Ей там хорошо. Ее кормят вкусной едой, облачают в нарядные одежды, ее воспитывают и учат. Твоя сестра ни в чем не нуждается. 
— Значит, она не в песке? — с облегчением произнесла девочка. 
Гамаль помедлил. 
— Нет. 
— А почему джинн забрал Байсан, а не меня или не нас двоих? 
— Потому что Аллах решил, что ты должна остаться с нами. Разве это плохо? 
Анджум не нашла, что возразить. Конечно, она хотела жить с родителями! Но при этом не расставаться с Байсан. 
Вечером, когда девочка заснула, Халима заговорила с мужем: 
— Днем я побывала у Джан. Мы совершили страшную ошибку. 
Гамаль встревожился. 
— Что она тебе сказала?