Королева рубиновых граней (СИ)
– Энаиф, где мы? – решилась спросить она.
Парень не отвечал. Его голова безвольно опустилась на плечо, слабое дыхание было еле слышно. Лаатая отбросила в сторону доселе крепко сжимаемый ею узел с едой и аккуратно опустила юношу на прибрежный песок. Она сразу же заметила длинный порез у него на груди.
– Миленький, потерпи! Я всё сделаю! Не знаю что, но сделаю! Только не умирай! – успокаивала скорее себя, чем лежащего без сознания Энаифа девушка.
Она лихорадочно расстёгивала крючки на его одежде, руки при этом неприятно скользили в начавшей сворачиваться крови. Наконец Лаатая добралась до раны. Небо на востоке понемногу алело, и девушка смогла рассмотреть, что острое оружие нападавшего располосовало мышцы на груди парня, не проникнув под рёбра, но из раны продолжала сочиться кровь. Лаатая вспомнила, как щипала в детстве их ранки солёная морская вода, и как быстро они потом заживали. Она перехватила раненого под мышки и потянула его к воде. Дотащив, отодрала от платка, служащего ей юбкой, полосу, намочила ткань в воде и стала протирать ею кожу вокруг раны, а затем пригоршнями таскать воду и поливать её на грудь Энаифа. Парень дёрнулся, но потом опять затих. Промыв таким образом рану, Лаатая перевязала ему грудь остатками платка, а затем собрала окровавленную одежду и пошла полоскать её в море.
Пока она занималась стиркой, на востоке, почти на границе леса и моря торжественно взошло солнце. Его любопытные лучи пробежались по пляжу, на белом песке которого быстро подсыхали бурые пятна, уже вызвавшие гастрономический интерес мелкой лесной живности и жадных крабов. День обещал быть жарким.
Немного в стороне Лаатая приметила вывороченное с корнями дерево и решила перетащить Энаифа под его гостеприимную тень. Она опять подхватила на удивление тяжёлое тело раненного парня и потянула. Кое-как устроив его под раскидистыми корнями, девушка вернулась, чтобы собрать их вещи, беспорядочно валяющиеся на берегу. Впопыхах завязанная скатерть с остатками вчерашнего ужина, узкий меч, который Энаиф до последнего сжимал в руке. Не засыхающей кровавой каплей блеснул в лучах утреннего солнца рубин, с помощью которого они перенеслись сюда с места побоища. Быстро собрав вещи, она вернулась к юноше, заснувшему неспокойным сном.
– Мама, пить, – услышала через какоето время Лаатая.
Она спешно нашла так удачно прихваченную бутыль, зубами вытянула из неё пробку и поднесла горлышко к сухим губам Энаифа. Немного розовых капель пролилось в приоткрытый рот, парень встрепенулся, протянул руку к сосуду и сделал несколько жадных глотков, после чего с трудом приоткрыл глаза.
– Лаат, – произнёс он, – куда нас перенесло?
– К какому-то тёплому морю, – с готовностью ответила девушка.
– Море… – некоторое время спустя задумчиво повторил он, – ну что ж, не Конэрис, как я надеялся, но могло быть намного хуже.
– Что может быть хуже, Энаиф? – расстроенно спросила Лаатая.
– Нас могло выкинуть просто в море, на вершину тех неприступных гор, – и юноша кивнул на угрожающие снежные пики на западе. – Мы могли оказаться в одном из мёртвых городов пустыни… продолжать можно бесконечно. А ещё мы могли просто не успеть. Неизвестно, чем закончился тот бой на поляне.
– Нас могли убить? – подавленно поинтересовалась девушка.
– Меня – да, – ответил Энаиф и огляделся вокруг. Его взгляд зацепился за повязку на его груди. – Женщина! Как ты посмела обмотать меня этой женской тряпкой?! – и он принялся с отвращением сдирать повязку со своей груди.
Лаатая со слезами на глазах наблюдала, как открывается рана, и едва остановившаяся кровь опять заливает грудь гордого юнца. Он и так не может подняться от слабости, от дальнейшей потери крови мальчишка просто умрёт. Умрёт. На этом можно сыграть. Не хватало ещё, чтобы ребёнок, на несколько лет младше её самой, помыкал ею.
– Энаиф! – как можно строже произнесла она. – Вспомни, в чём заключается твой основной долг сейчас!
– Доставить тебя к Повелителю в целости и сохранности, диссини.
– Как ты думаешь, твоя смерть поможет этому? Те воины на поляне рисковали своими жизнями для того, чтобы ты смог потешить свою уязвлённую гордость?! Да, я не знаю ваших законов и правил! Но никто и не стремится ознакомить меня с ними! Долго ещё я буду попадать впросак?!
Энаиф насуплено молчал. Ещё никогда ни одна женщина, даже мать не смела повышать на него голос. Но и диссини была права. Для рубина она важнее его жизни и гордости.
– Нас найдут, Лаат, – попытался пойти на попятную и оправдаться юноша.
– Вот до тех пор, пока найдут, изволь оставаться в живых и исполнять обязанности по моей охране! – строго произнесла Лаатая. Она уже догадалась, что только такой тон заставит гордого мальчишку уделить должное внимание своему нешуточному ранению.
– Я тебя понял, Лаат, – примирительно ответил Энаиф. – Пожалуйста, помоги остановить кровь.
– Идём к воде, я ещё раз промою рану, а затем перевяжу её остатками твоей туники, – распорядилась девушка и направилась к морю.
Парень приподнялся и послушно пошёл за ней. Латая зашла в воду чуть выше колена и стала поджидать своего строптивого пациента. Она видела, что каждый шаг даётся ему с трудом, но не решалась помочь, чтобы ещё больше не уязвлять проклятую мужскую гордость. Когда Энаиф добрёл до неё, девушка велела ему сесть прямо в воде. Юноша замялся.
– Садись! – повторила она. – Нужно промыть рану. Морская вода способствует заживлению. Что такое, ты боишься воды? – сначала не поверила она.
Энаиф сверкнул глазами и со всего маху плюхнулся в воду, окатив девушку кучей брызг.
– Вот так-то будет лучше, – удовлетворённо произнесла Лаатая и начала легонько омывать рану солёной водой, стараясь не смотреть на лицо парнишки и давая ему возможность незаметно морщиться от достаточно болезненных ощущений. – Идём, я ещё раз перевяжу рану.
– Лаат, – обратился к ней юноша после того, как они вышли на прибрежный песок, и девушка с каким-то злобным удовлетворением принялась рвать его тунику для того, чтобы перевязать рану, – нужно найти тот рубин, что перенёс нас сюда и приложить его к ране. Он остановит кровь.
– Что ж ты раньше молчал? – всполошилась она и, бережно приложив найденный ранее камень к ране, начала снова перематывать неугомонного пациента.
Лоб Энаифа покрыла испарина, видно было, что юноша держится из последних сил. Молодые люди дошли до выбранного ранее места под корягой, и Лаатая расстелила скатерть, предлагая позавтракать. Её измученный муж съел только яблоко, затем плеснул в бокальчик вина из столь предусмотрительно захваченной бутыли, с наслаждением выпил его и откинулся на спину.
– Давай немного отдохнём, Лаат, – слабеющим голосом произнёс он. Веки парня постепенно закрывались, и вскоре он впал в тяжёлое забытье.
***
Лаатая, не отрываясь, смотрела на чуть колышущееся море. Ленивые волны вальяжно накатывались на белый песок, старательно зализывая следы пришельцев, посмевших нарушить его величавое одиночество. Ей вспоминалось детство. Как они с младшим братцем Реесаном, совсем ещё малышом, бежали по совсем другому берегу, весело смеялись и бесстрашно кидались в прохладную мглу. А эти волны. Они ласковые. Тёплые. И они тоже зовут её. Зовут окунуться в детство и… нет, зов действительно усиливается! Девушка глянула на спящего Энаифа и решила позволить себе окунуться, выдастся ли ей ещё когда-нибудь возможность вот так, беззаботно соединиться с любимой стихией.
Она подошла к воде, сняла с себя тунику и шаровары, оставила одежду у кромки прибоя и пошла в воду. Тёплые волны ластились и звали её к себе. Непередаваемое ощущение блаженства охватило Лаатаю. Вода так нежно оглаживала её тело, как… как что? Как ладонь Каридиса, которую она застала однажды ночью на своей попе? Каково это, когда мужчина гладит твоё тело? Не так, как мерзкий Райтен, а так легко, как эти настойчивые волны? Вода уже почти скрыла ноги девушки и сейчас игриво касалась её там, где королевские горничные лишили её растительности. Интересно, для чего? Непривычно, но, стоит признаться, очень приятно, когда что-то легонько ласкает её там. Лаатая сама несколько раз провела там пальчиками вперёд и назад, но потом тряхнула головой, отгоняя наваждение и вспоминая, как ревностно следили воспитательницы в пансионе за тем, чтобы руки девочек находились всегда поверх одеяла, и ни одна не смела трогать себя там.