Месть мажора (СИ)
– У тебя хотелка атрофировалась? Импотентом стал?
Наташка показывает бровями на мой гульфик.
– Нет.
– Тогда, в чем дело?
– Не хочу.
– Вообще не хочешь? Устал? Можем просто лечь спать.
– Тебя не хочу, – тихо отвечаю я. – Прости.
Наташка застывает с раскрытым ртом и вдруг взвизгивает.
– Ублюдок! Убирайся!
Она хватает со стола бутылку и запускает в меня. Отпрыгиваю, тело реагирует мгновенно. Стекло со звоном разбивается о стену, шампанское разбрызгивается по номеру. Осколок попадает мне в бровь, чувствую, как кровь течет по виску, хватаю салфетку.
– Прости, Соколова, мне нужно время.
– Два года прошло! Целых два года! – кричит Наташка. – Сколько тебе еще надо?
– Не знаю. Прости.
Я выхожу из номера и еду в квартиру Леры, которую давно выкупил у хозяйки. Это мое пристанище, мой уголок покоя и тишины. Я выполнил приказ отца: женился на Соколовой, пусть теперь все идут лесом!
Ложусь поверх одеяла, прижимаю к груди фотографию Леры в рамке.
– Что дальше, дорогая? – смотрю в ее смеющиеся глаза. – Как жить без тебя? Где найти опору?
Звонок отвлекает от горьких мыслей – очередной доклад Санька о Васильевой.
Не знаю, почему, но ее печальные глаза не дают мне спать по ночам. Только погружаюсь в дрему, как она появляется передо мной и через решетку с упреком смотрит прямо в душу.
– Арина Васильева – примерная зечка, – докладывает Санек. – Ни с кем не ссорится, в конфликты не вступает, учится и работает.
– Учится, говоришь, – сквозь зубы цежу я, а груди поднимается волна неконтролируемой ярости.
– Ну, да. Может выйти по УДО.
– А вот это мы еще посмотрим. Организуй-ка мне встречу с начальником тюрьмы.
Глава 14. Матвей
– Меня не выпустили по УДО, – говорит Арина по телефону, а я напрягаюсь.
У нее удивительно спокойный голос, уставший немного, но спокойный, словно она смирилась с судьбой.
– Почему? Что-то случилось?
В голове начинается ураган из мыслей. Это известие сначала расстраивает. Я только смирился с тем, что немного наладившаяся жизнь полетит вверх тормашками. Придется объясняться с родителями, воевать с матерью, а тут такая новость.
– Ничего, все в порядке. Внутренняя кухня.
И вдруг я чувствую облегчение. Неправильное, глупое, постыдное облегчение. Оно волной накрывает меня, даже задерживаю дыхание. Ловлю себя на мысли, что улыбаюсь во весь рот, а за спиной растут крылья.
– Ты не отчаивайся, – излишне бодренько успокаиваю Арину. – Подашь через год. Или два…
А внутри все дрожит. «У меня есть еще целый год свободы! – ликую про себя. – Целый год!»
– Ты маме не говорил, что о комиссии по УДО? – неожиданно спрашивает Арина.
– Н-нет, – с запинкой отвечаю ей и возвращаюсь с небес на землю.
– Это хорошо. Боюсь за нее. Лишняя нервотрепка ни к чему.
Я иду к себе в ординаторскую из больничного двора, откуда звонил Арине, а в голове крутятся вопросы.
Хорошо, что Арина пока не выйдет, или плохо? Жду я ее или уже не жду? Хочу быть вместе или не хочу? Былые нежные чувства исчезли, растворились в воздухе. Я как-то слышал фразу, что раскаяние убивает. Каждый день испытывал ее достоверность на себе. Раскаяние не просто убило меня, оно сожгло душу дотла.
* * *Два года дались тяжело. Сначала от чувства вины прятался в клинике, загружал себя работой так, что в глазах темнело. А потом надоело. Все надоело: глаза Арининой матери, смотревшие всегда с укором, чтобы я для нее ни делал, собственные родители, создавшие для меня ад на земле.
Домой возвращаться совершенно не хотелось. Мать целыми днями твердила:
– Забудь ты Арину! Не нужна нам невестка-тюремщица! Что подумают люди? Любовь-любовью, а жизнь впереди длинная. Хочешь, чтобы эта преступница сломала ее тебе?
– Мать, прекрати! – хлопал по столу отец. – Совсем извела парня!
Я уходил к себе в комнату, запирался на ключ и слушал очередной скандал родителей, а в висках стучало: «Мать права. Я не тянул Арину за язык, не заставлял брать вину за аварию. Если бы правда вышла наружу, ответил бы по закону. Она сама сунула голову в петлю. Тогда какого черта извожу себя раскаянием? Я не бросил ее, добросовестно жду и поддерживаю ее мать».
Я прекрасно понимал, что оправдываю себя, перед глазами до сих пор стояла картина: девушка в шортах и белой футболке лежит на земле, а под ее головой разливается лужа крови. Помню тот ужас, что сковал меня, панику, ударившую в голову. Я наклонился, но не нащупал пульс, пальцы задрожали от страха.
«Бежать! Бежать, пока никто не увидел!» – обожгла мысль, и я сорвался с места. Только у дома Арины опомнился, проводил ее и на такси поехал обратно. Издалека услышал вой сирен.
– Что-то случилось, – сказал обеспокоенно водитель. – Авария где-то. Дорога перекрыта.
И опять я запаниковал, сунул деньги таксисту и попросил высадить в ближайшем дворе.
Эти ошибки мешали мне спать ночами, вздрагивал от каждого звонка в дверь, раздражался по пустякам, а как разрубить этот гордиев узел, не знал.
«Черт, и зачем Арина взяла вину на себя? – раз за разом думал я. – Теперь до гроба придется в ноги кланяться».
Это убивало всякое желание жить, куда-то стремиться, о чем-то мечтать. Та авария всем нам сломала жизнь.
* * *Неожиданно настроение становится лучше. Такого душевного подъема не чувствовал уже давно. Переодеваюсь, напевая, и тут шарахает по голове: мама Арины.
– Черт! Черт! Черт!
Ругаю себя за несдержанность и длинный язык, придется теперь с нею встречаться. А так не хочется! Может, позвонить? Беру в руки телефон.
– Ты чего буянишь?
В ординаторскую входит Марианна, врач из вип-отделения. Она садится на угол моего стола и покачивает ногой, беззаботная, смешливая, очень хорошенькая. Я поддерживаю с ней дружеские отношения, чтобы из приемного покоя быстро подняться на седьмой этаж.
– Устал, – буркаю в ответ и тру глаза.
– Опять на суточное дежурство остаешься?
– Скорее всего, домой не поеду. Мать запилила совсем.
– И чего она хочет? Чтобы ты под бочком сидел и в глазки ей заглядывал? – смеется Марианна.
Смотрю на эту яркую и веселую блондинку и не понимаю, почему она живет так легко и беззаботно, а я только мучусь. В клинику мы пришли одновременно, но уже через месяц Марианна обслуживала вип-клиентов, а я два года принимаю срочных больных по скорой.
– Хочет, чтобы я карьеру построил, женился и подарил ей внуков.
– Так в чем дело? – Марианна осматривает меня с ног до головы. – Вроде бы все на месте. Красивый, ухоженный, вон, мышцы какие накачал, перетаскивая больных с носилок на каталки. Вот только…
Ее губы презрительно кривятся, она спрыгивает на пол и делает шаг к двери.
– Нет, погоди! – хватаю ее за рукав халата. – Договаривай уже!
– Ну, взгляд у тебя потухший, и на лице постоянно угрюмая маска. С тобой медсестры отказываются дежурить. А еще…
Это было открытие. Даже не предполагал, что ко мне так относятся коллеги.
– Что еще?
– Ты только не обижайся, ладно?
– Марианна, хочешь свести меня с ума?
– Невезучий ты какой-то. В твою смену всегда много тяжелых больных, словно они ждут, когда ты будешь дежурить, и специально бьются, попадают в аварии, зарабатываю приступы аппендицита. О, опять скорая! Я исчезаю!
Прислушиваюсь: действительно, издалека доносится вой сирены. Это уже десятая скорая за ночь. Моя бригада едва на ногах стоит от усталости.
Я бросаюсь к двери.
– Что тут у нас?
Из реанимационной машины выносят на носилках пожилого мужчину, рядом бежит медик с капельным мешком на вытянутой руке.
– Сердечный приступ. Мы его купировали, но больной еще без сознания.
– Везите его сюда, – показываю на свободную кровать.
– Это Метельский, – шепчет знакомый фельдшер скорой.
– А мне, какая разница, кто это? – бурчу в ответ, читая записи.