По лезвию грани (ЛП)

Ричард ждал. Во рту у него так пересохло, что он почти ощущал вкус воды.
Работорговец передал ковш в окно.
— Почему Левша? — пробормотал он.
— Так называл его отец, пока не избил в пьяном угаре, — сказал Ричард. — Его правое яичко так и не опустилось.
Работорговец поднес ковш поближе. Ричард выпил три глубоких восхитительных глотка, затем мужчина убрал ковш и закрыл дверцу.
Работорговцы начали успокаиваться. На огне стояла кастрюля, в которую были уложены два разделанных кролика. Вошак подошел и сел у огня лицом к клетке. Он наклонился, чтобы поворошить угли, и Ричард задумчиво посмотрел на белокурую макушку мужчины. Человеческий череп был такой хрупкой вещью. Если бы только его руки не были связаны.
Он должен был выжить и выждать время. Работорговцы везли его на Рынок, он был в этом уверен. Предоставленный самому себе, Вошак вздернул бы его на первом попавшемся дереве. Ричард усмехнулся. И после того, как его шея сломается, Вошак, вероятно, проткнет его труп несколько раз, утопит, а затем подожжет. На всякий случай.
Кто-то на вершине пищевой цепочки работорговцев, должно быть, понял, что рядовые команды работорговцев боятся Охотника. Они хотели поднять боевой дух, сделав из его убийства спектакль. Ричард мог бы работать целый год, чтобы попасть на Рынок, но он не собирался приезжать туда на их условиях. Возможность представляется сама собой. Он просто должен был признать это и сделать все возможное.
Если он сейчас потерпит неудачу, Софи займет его место. Эта мысль наполнила Ричарда ужасом.
Месть была заразной болезнью. Какое-то время она давала тебе силы идти дальше, но она пожирала тебя изнутри, как раковая опухоль, и когда твоя цель была окончательно уничтожена, все, что осталось — это пустая оболочка твоего прежнего «я». Затем родственники жертвы начали бы свою собственную охоту, и цикл продолжился. Он выучил этот урок в семнадцать лет, когда пуля враждующей семьи взорвалась в черепе его отца, разбрызгивая кровавый туман по всему рыночному прилавку. То, что он потерял, было невосполнимо. Никакая смерть не вернет его отца к жизни. Тогда Ричард уже был воином, убийцей, и он продолжал убивать, но никогда из мести. Он обрубал жизни, чтобы семья была в безопасности, и новые поколения никогда не почувствуют боли от того, что их родители вырваны из их жизни. Он боролся за безопасность остальных.
Он потерпел неудачу.
Память Ричарда воскресила Софи такой, какой она была раньше — веселой, красивой, бесстрашной девочкой. Перед Ричардом мелькнуло грязное болото. Когда он наконец нашел Софи в одной из ям, она стояла на теле убитого ею работорговца. Когда он вытащил ее, ее глаза горели страхом и ненавистью, которым не было места на лице двенадцатилетнего ребенка. Она пережила работорговцев, но уже никогда не будет прежней.
Он надеялся, что годы излечат эту напасть, но время только взращивало ее. Он беспомощно наблюдал, как страх и ненависть перерастают в отвращение к самой себе. Когда она пришла к нему с просьбой научить ее орудовать клинком, он воспринял это как отвлекающий маневр. Софи никогда раньше не воспринимала уроки всерьез — ни от отца, ни от сестры. Он думал, что ей станет скучно. Он и понятия не имел.
Ее ненависть к себе росла и перерастала в стальную решимость. Он видел это на лице Софи каждое утро, когда она поднимала меч, чтобы встретиться с ним на тренировке. У него заканчивались приемы, которым он мог научить ее. В один прекрасный день она решит, что достаточно хороша, возьмет свой клинок и отправится на охоту. Он не сможет остановить ее, поэтому решил опередить. То, что он делал, было не местью, а справедливостью. Мир подвел Софи, позволив работорговцам существовать. Он подвел ее, позволив страдать от их рук. Он надеялся вернуть ей веру и в то, и в другое.
Из леса вышла женщина. Она была высокой, около пяти футов восьми дюймов, и бледной. Грязь забрызгала ее светлые джинсы. Ее сиреневая футболка с глубоким вырезом была испачкана чем-то черным, грязью или, возможно, сажей. Ее светлые волосы были собраны на макушке в свободный узел. Рот у нее был полный, глаза — большие и круглые, а линия подбородка мягкая и женственная. Она была красива, утончена, но скована отсутствием эмоций и жутким, неестественным спокойствием.
 
Их взгляды встретились. Каждая клеточка его тела насторожилась. С такого расстояния он не мог разглядеть цвет ее глаз, но был уверен, что они серые.
Она была настоящей.
Его желудок тревожно сжался. Что ты здесь делаешь? Беги. Беги, пока они тебя не увидели.
Разговор замер. Работорговцы уставились на нее.
Ворон подхватил винтовку.
— Вот это я называю бесплатным товаром, — пробормотал Вошак со своего насеста на поваленном бревне.
— Здесь нет городов, — тихо сказал Ворон. — Откуда она взялась? Я говорю, пристрели ее сейчас.
— К чему такая спешка? — Вошак наклонился вперед. — Ни пистолета, ни ножа. Если бы она могла вспыхнуть, то уже сделала бы это.
— Мне это не нравится, — сказал Ворон. — Она может быть с ним.
Вошак взглянул на клетку. Ричард повернулся, чтобы посмотреть ему в глаза, и капитан работорговцев пожал плечами.
— Охотник — животное Зачарованного. На ней джинсы. А если она с ним, то ему понравится смотреть, как я вышибу ей мозги. — Вошак повысил голос. — Эй, милая! Заблудилась?
Женщина не ответила. Она все еще смотрела на него, и ее глаза говорили Ричарду, что она не заблудилась. Нет, она была именно там, где хотела. У нее был какой-то план. Как она сюда попала?
— А ты откуда? — спросил Вошак. — Поговори со мной. Твои родные беспокоятся о тебе?
Женщина ничего не ответила.
— Она немая, — предположил кто-то.
— Красивая женщина, которая не разговаривает. Боже мой, мы можем запросить двойную цену, — ухмыльнулся Вошак.
Из полудюжины глоток раздался одобрительный смех.
— Мне это не нравится, — повторил Ворон.
— Я уже видел такое раньше. — Павел сплюнул в огонь. — Она луни.
— Что за луни? — спросил молодой работорговец.
— Эджер или из Сломанного, — сказал Вошак. — Иногда они ошибаются на полпути через границу в Зачарованное и застревают. Недостаточно магии, чтобы идти в любом направлении. В конце концов, граница выплевывает их, но после этого они не совсем в порядке. Огни горят, но за рулем никого нет. Они просто бродят вокруг, пока не умирают с голоду.
— Слишком много магии. — Павел покрутил пальцами у виска. — Поджаривает им мозги.
— Мне… — начал Ворон.
— Да, мы знаем. Тебе это не нравится. — Вошак поморщился и улыбнулся. — Не волнуйся, милая, — крикнул капитан работорговцев. — Мы о тебе позаботимся. Садись рядом со мной. — Он похлопал по месту на бревне рядом с собой.
Женщина не шевельнулась.
— Давай, — подмигнул ей Вошак. — Все в порядке.
Женщина приблизилась, двигаясь с врожденной грацией.
Ричард наблюдал за ней. Усаживаясь на свое место, она мельком взглянула на него, и он увидел по ее глазам, что она все понимает. Нет, она не поджарилась. Нисколько. Но Вошак был прав. Оружия у нее не было. Даже если она была вспыхивателем, работорговцы были слишком рассредоточены. Кто-нибудь пристрелит ее раньше, чем она их всех достанет. Он должен выбраться из этой проклятой клетки.
— Передай мне собачью цепочку, — сказал Вошак.
Павел передал ему двенадцатифутовую цепь. Работорговцы использовали их как человеческие привязи — ровно настолько, чтобы рабы могли уйти в кусты облегчиться. Вошак улыбнулся и застегнул один железный наручник на лодыжке женщины, над ее ботинком. Второй он закрепил на собственной лодыжке.
 
— Ну вот. Практически обручились.
Женщина никак не показала, что поняла, что только что произошло.
Вошак наклонился к ней поближе и убрал прядь волос с ее длинной изящной шеи.
— Хорошая девочка.
Ричард мечтал о мече, ноже, гвозде. Обо всем, на что он мог бы натянуть свою вспышку. Первым ударом он перережет прутья решетки, а вторым отрубит пальцы Вошака. Смотреть, как он прикасается к ней, было все равно, как видеть грязь, размазанную по ее коже.