Невидимые знаки (ЛП)

Она задыхалась, когда я боролся с желанием украсть ее поцелуй или сделать то, что было правильно, соблюдая границы первого знакомства.
Я посмотрел на крону дерева, тяжело дыша.
— Ты не представляешь, как трудно оставаться джентльменом прямо сейчас.
Она прочистила горло, немного вздрогнув.
— Я думаю, что ты бредишь от боли.
Я фыркнул.
— Пойдем, если тебе станет от этого лучше.
— Станет. Определенно.
— Значит, я не должен говорить тебе, что я возбужден, даже если едва знаком с тобой? Что я не переставал думать о тебе с тех пор, как увидел в Лос-Анджелесе? — я опустил голову и прижался к ее уху. — Я не должен говорить, что хотел поговорить с тобой на протяжении всего рейса или что все в тебе делает меня счастливым и грустным одновременно?
Дело в том, что с тех пор, как у меня ослабилось зрение после рождения, мои другие чувства усилились, чтобы компенсировать это. Ее запах (хоть и слабый) разорвал мои внутренности и заставил меня хотеть просить о невозможном. Я хотел, чтобы она была голой. Я хотел, чтобы она смеялась. Я хотел, чтобы она была далеко от меня, и я никогда не разрушал ее совершенство.
— Тогда почему нет?
Я сделал все возможное, чтобы сконцентрироваться.
— Почему, что нет?
— Не подошел поговорить со мной? Ответь честно в этот раз.
Я повернулся.
— А ты не догадываешься?
Она затаила дыхание.
И я сделал то, что обещал себе, никогда больше не делать. Я отнесся к ней, как к долбанной вещи.
Взяв Эстель за плечи, я притянул ее тело к себе. В тот момент, когда ее грудь прижалась к моей, я перестал дышать, и когда ее живот уперся в ноющую боль в моих Гэлнсах, мне потребовалось все самообладание, что у меня осталось, чтобы не прижать ее к проклятой пальме и забыть о цивилизованных правилах, ощущая лишь ее восхитительный вкус на губах.
Ее глаза расширились, когда она почувствовала то, что я предложил. Я слегка толкнулся бедрами; моя сломанная лодыжка выла от мучений.
— Это подходящий ответ на твой вопрос?
Она изо всех сил пыталась заговорить, отчего мое сердце сжималось, а мысли путались.
— Нет, не совсем.
— Ответ заключается в том, что, когда я хочу чего-то так же сильно, как я хочу тебя, ничего хорошего из этого не выходит. — Я грустно рассмеялся. — Я причиняю боль тем, кого люблю, и не собираюсь причинять вред тебе тоже.
Мы оба замерли после слова на букву «Л». Глубокая связь, которая пришла с этими маленькими пятью буквами, была не из тех тем, что нам хотелось бы обсуждать.
Я намеренно отодвинул бедра назад, удерживая ее на расстоянии. Мне нужна ее помощь, чтобы идти, и я не хотел давить на нее еще больше.
Достаточно мудацкого поведения.
Лед между нами, наконец, начал таять, и я все испортил своим идиотизмом.
Я застонал себе под нос, выдавая свою глупость за боль.
Эстель сделала шаг вперед.
— Как насчет того, чтобы забыть, что произошло, и отправиться на пляж... хорошо?
— Хорошо.
— Просто... позволь мне помочь тебе идти. Обопрись на меня и используй костыль. Я сделаю все возможное, чтобы предотвратить как можно больше дискомфорта.
Ты причина большинства.
По крайней мере, я додумался не сказать это вслух.
Кивнув, я молча принял ее помощь. Я прижал ее ближе, чем это было необходимо, под видом того, что мне нужна ее поддержка. Она ничего мне на это не сказала, лишь сомкнула руки вокруг моего живота.
Установив луковичную часть палки под мышкой, я нерешительно запрыгал вперед.
Эстель двигалась вместе со мной, немного задыхаясь, когда мой вес приземлялся, затем расслаблялся на ее теле.
Она молчала, и я тоже.
Я заставил себя сосредоточиться не на Эстель и ее сексуально-идеальной силе, а на координации и агонии при ходьбе на незафиксированной сломанной ноге.
Шаг за шагом, мы продвигались по лесу к солнечному свету.
Мы пробились к пляжу, который станет нашим новым домом.
Я не знал, как долго он будет для нас домом.
Если бы я знал... не знаю, что сделал бы по-другому.
 
Любит. Не любит. Любит.
Как мог глупый лепесток рассказать мне о чувствах другого?
Любит. Не любит. Любит.
Как я могла довериться стихам, украденным у других?
Любит. Не любит. Любит.
Я не верю в любовь. Я верю в любовь.
Но не с ним.
Взято из блокнота Э.Э., написано в возрасте девятнадцати лет.
…
Я ПРОГЛОТИЛА свои страхи в миллионный раз и нацепила фальшивую улыбку на лицо.
Мы не будем этого делать.
Да, конечно, будем.
Я не могла заплакать, потому что Коннор и Пиппа не переставали смотреть на меня.
Но это не остановило мою нужду убежать.
Глаза Гэллоуэя были похожи на ракеты, следящие за каждым моим движением. Моя кожа все еще покалывала там, где он обнимал меня, когда прыгал через лес. И я не могу перестать думать о том, как он прижимался своей эрекцией к низу моего живота. Что заставило его это сделать? И почему я не возражала так сильно, как должна была?
В течение последнего часа мы разделили один батончик мюсли на четверых и запили его двумя глотками воды из бутылки, что была в рюкзаке Данкана. Мы нашли ее, когда рылись в других сумках, разбросанных, как конфетные обертки, в нескольких метрах от места крушения.
Мы не нашли ни мою куртку, ни сумку Амелии, но нашли аварийный комплект средств жизнеобеспечения, который пилот держал под сиденьем.
Еда была послана небесами, и я попыталась отказаться от своих глотков воды, сказав, что у меня есть немного дождевой после бури, но Гэллоуэй не согласился с этим. Малое количество еды не давало нам много энергии — наоборот, усугубило наш голод и усилило его.
Лучше смирись.
После нашего перекуса, мы с Коннором вернулись на вертолет и ободрали салон. Мы вытащили изношенную кожаную подушку со скамейки, три спасательных жилета и кусок искромсанного фюзеляжа, который мы, как я думала, используем, но понятия не имела, как.
Пляж превратился в пустошь с разбитыми, несовместимыми друг с другом предметами, которые, я надеялась, каким-то образом помогут нам остаться в живых.
Сидя на корточках, я осмотрела разбросанные вещи.
— У нас есть несколько хороших запчастей, чтобы, хотя бы сделать убежище.
Я думаю.
Я не знаю.
Гэллоуэй хмыкнул, тогда как Коннор с надеждой кивнул.
Пиппа сидела тихо, посасывая большой палец, наблюдая за всем, что я делала. Интенсивность взгляда маленькой девочки угрожала уничтожить меня, я понимала, что она смотрит на меня в надежде, что со мной она будет в безопасности. По крайней мере, мы нашли ее плюшевого котенка, Пуффин. Она обняла его, как будто он вырвется и исчезнет.
Мое сердце останавливалось при мысли о предоставлении им основных предметов первой необходимости. Они все еще были достаточно маленькими, чтобы верить, что у взрослых были все ответы, и это было почти так же наивно, как верить в Санта-Клауса.
Взрослые не знали, что они делают — мы просто хорошо притворялись.
Но здесь не было никакой возможности притвориться. Сделай или умрешь. Попытайся или погибнешь.
Я переключила свое внимание на Гэллоуэя; он до сих пор мучился от приложенных усилий, пока добирался до пляжа. Он ненавидел, всей душой ненавидел то, что я видела, как его рвало, когда мы проходили последний участок. Он оттолкнул меня и упал, чтобы его вырвало под куст.
Но вышло не так уж и много.
Боль была слишком сильной для его организма.
Он не мог посмотреть в глаза, когда, наконец, позволил мне коснуться его снова и довести до пляжа. Никаких остроумных замечаний. Никаких грубых комментариев. Просто абсолютная тишина.
Я уважала его чувства и не сказала ни слова, просто дала ему отдохнуть на песке. Даже сейчас, через несколько часов, я не трогала его.