Паренек из Уайтчепела (СИ)

Негодование на весь мир обрушилось на Джека лавиной.
– И вы... вы так спокойно говорите об этом?! – взвился он, не в силах сдержаться. – Готовы быть проданной, словно товар. Словно... корова на рынке!
Ладонь девушки опустилась ему на плечо.
– Пожалуйста, Джек, не стоит, – попросила она с мольбой в голосе. – Знаешь сам, себе я не принадлежу. После неудавшегося бегства с Берроузом и… после Мэйбери, я просто обязана быть послушной. В этом мой долг, понимаешь?
Джек не глядел мисс Блэкни в глаза, только на руку в тонкой перчатке, вцепившуюся в рукав его драпового пальто. Сколько раз он позволял себе вольность мечтать, что когда-то эта рука с его колечком на пальце будет лежать в его теплой ладони и принадлежать только ему. Наивный дурак!
Не сдержавшись, он сграбастал эту маленькую ладонь и стиснул всей силой своего так и оставшегося нерастраченным чувства: он хотел, чтобы мисс Блэкни сумела понять, как сильно ему дорога.
– Я люблю вас, – признался он с неожиданной для самого себя смелостью. – Люблю так, как никто никогда не полюбит. Вы для меня дороже всего!
Глаза Аманды блестели, и в них словно в чашке с растопленным шоколадом, плавали звезды или… осколки его разбитого сердца.
– Прошу тебя, Джек, – снова взмолилась Аманда. – Не надо, пожалуйста.
– И все равно я люблю вас больше всех в этом мире! – упрямо повторил Джек, которому больше нечего было терять.
Но мисс Блэкни ответила неуместным:
– Давай останемся просто друзьями, Джек, умоляю. Ты знаешь, как сильно я дорожу нашей дружбой!
Но он покачал головой. Джек не знал, как быть другом тому, кого любишь всем сердцем и до зуда в кончиках пальцев желаешь касаться снова и снова…
– Извините, мисс Блэкни, – произнес с горьким привкусом иронии в голосе, – я всяким там великосветским штучкам не обучен и притворяться вряд ли сумею.
Бледная, словно холмики снега у нее за спиной, Аманда Блэкни стиснула пальцы, часто-часто моргая глазами. Джеку сделалось жаль ее, захотелось отыграть все назад, притвориться вдруг безразличным, вот только он никогда не умел скрывать своих чувств. И теперь не хотел начинать… Если рубить, так сплеча. Незачем длить агонию…
– Джек... – очень тихо окликнула его девушка, но он развернулся и зашагал прочь.
Слезы обиды и жгучего разочарования душили его, подобно удавке, и он дал им выход, исторгнув слезами пустые мечты и фантазии последних нескольких месяцев, отравивших его разум и сердце.
Удаляющаяся спина Джека весь день стояла у Аманды перед глазами: она знала, конечно, что признание легким не будет, но надеялась все же избежать окончательного разрыва. А вышло вон как… Она коснулась уголка губ, на котором все еще ощущался поцелуй Джека, и улыбнулась грустной улыбкой. От мысли, что они никогда уже не увидятся и не станут беседовать, как и прежде, тревожно сосало под ложечкой и сбивалось дыхание. Казалось, якорь, удерживающий ее на плаву, сорвало сильным ветром, а её самое унесло в открытое море. Аманда понятия не имела, что делать дальше, как жить…
А ведь она поначалу и мысли о романтических чувствах к новому другу не допускала: ей просто нужен был кто-то, способный понять пережитое ею и помочь разобраться в нем. В Джеке она нашла идеального компаньона... Рядом с ним можно было быть просто собой: грустной, подавленной, взбалмошной, невыносимой... Он не ждал от нее безупречности, принимал всякой, и доброй, и злой. А злость, бывало, накатывала волнами, и тогда, стиснув руки посреди самого незамысловатого разговора, она кидала в сердцах: «Ненавижу леонский шелк!» и продолжала обсуждать поведение миссис Стрейкопп во время воскресной службы. Джек не закатывал глаз и не хватался за веером, предотвращая обморок от удушья, как свойственно было матери или тете Элизе, он просто одаривал ее понимающим взглядом и пытался отвлечь очередным анекдотом из жизни их маленького городка.
Не сразу, но со временем она поняла, что участие Джека простирается далеко за пределы обычного дружеского, Анна тоже предостерегала ее: «Ваши встречи не доведут до добра», но тогда она уже прикипела к их тайным свиданиям у реки и покою в душе, наполнявшего ее рядом с ним, и прервать их, увы, не сумела.
 
А теперь вышло вон как…
«Я люблю вас, мисс Блэкни. Люблю как никто никогда не полюбит!»
Слезы вскипели в глазах и полились по щеке… Аманда попыталась скрыть свою слабость от зоркого взгляда тети Элизы, но та уже оторвалась от вышивки, и осуждающе проскрипела:
– Пора бы уже смириться с намечающимся замужеством, Аманда. Как-никак для девицы в твоем положении это просто дар свыше. – И сделав стежок: – И пусть жених не знатных кровей, зато неприлично богат, и за одно это его можно уже полюбить.
Любить его, ясное дело, Аманда не собиралась: неделю назад она и знать не знала о мистере Джейкобе Уорде, богатом промышленнике из Ньюкасла, а теперь тот покупал ее… как корову, и, конечно же, не наделся, что она в благодарность полюбит его. Собственно, покупал он даже не саму девушку, а ее титул… Аманда шла дополнением, кем-то вроде статистки в разыгрываемой трагедии ее жизни.
– Могу ли я прогуляться в саду? – спросила она, вонзив иголку в едва начатое вышивание и поднимаясь с дивана.
Миссис Карлайл очень хотелось бы ей отказать, просто ради банального удовольствия третировать проштрафившуюся племянницу, однако ради будущего годового дохода ее неприлично богатого мужа, сдержалась и милостиво кивнула. Аманда не заставила себя ждать и выскочила из комнаты как ошпаренная.
– Одевайся теплее, – донеслось в спину голосом тетушки. – Не хватало ещё слечь с простудой перед знакомством с будущим мужем.
Вот бы, действительно, простудиться и умереть, подумалось Аманде в сердцах, однако она все же окуталась в теплую шубку и направилась в самую дальнюю часть тетушкиного саду, туда, где можно было поплакать без посторонних глаз, – в сторону розового павильона.
Весна уже вступила в права: то тут, то там проступали сквозь подтаявший снег яркие мазки крокусов и нежная вязь чуть приметных подснежников. Обычно при виде этих неброских весенних цветов у Аманды теплело на сердце, но сегодня их магия не работала: день, несмотря на цветы и весеннее солнце, слепившее ей глаза, казался серым и скучным.
Аманда вошла в павильон, желая лишь одного: упасть на скамью и вдоволь наплакаться, но не успела даже присесть, как услышала шорох в кустах, и темная тень, заслонив вход в павильон, шагнула вперед.
Она стремительно обернулась, да так и замерла, пораженная.
– Здравствуй, Аманда, – произнес неожиданный гость хорошо знакомым ей голосом. – Вот и свиделись снова. Ты рада?
У Аманды дыхание захватило и сердце заколотилось, как бешеное. Это мальчишеское лицо, обрамленное кольцами чуть волнистых волос, эти волшебные голубые глаза… Когда-то она была влюблена в них до дрожи, и сейчас старое чувство всколыхнулось в груди.
– Уильям, – просипела она, все еще не веря глазам. – Что ты здесь делаешь?
Тот улыбнулся самодовольно, расправил плечи:
– Соскучился, мы так долго не виделись, дорогая. – И шагнул ближе, сокращая дистанцию между ними. – Ты как будто не рада мне вовсе... – упрекнул тихим голосом. – Неужели забыла так скоро? – Его руки легли ей на плечи.
Все еще пораженная встречей, она все-таки дернулась отстраняясь.
– Мы не виделись почти год, – сказала она. – Вряд ли вы вправе называть меня «дорогой». С тех пор многое изменилось…
Берроуз, все такой же высокий и статный, как и год назад, когда, покоренная его формой и рассказами о морских приключениях, Аманда готова была бежать с ним хоть на край света, вскинул на нее потемневшие вдруг глаза.
– Ты… разлюбила меня? – осведомился, как будто только теперь прозревая. – Говоришь «вы» и держишься отстраненно. А я каждый день о тебе думал…
Аманда смотрела в когда-то очаровавшие ее голубые глаза и больше не понимала, ради чего совершила самую большую свою роковую ошибку: бежала из дома. Берроуз был явно этого не достоин… И, что самое грустное, не осознавал, в чем был неправ.