Всегда только ты (ЛП)

Но почему ей больно? Разве лекарства не должны помогать от этого? Меня накрывает ожесточённы прилив беспокойства и желания защитить. Я хочу обнять её и зацеловать, чтобы стало лучше. Я хочу забрать у неё всё, что болит, и поместить в своё тело. Я большой. Крепкий. Подобные проблемы должны быть у кого-то вроде меня, а не у кого-то вроде Фрэнки. Это несправедливо. Совершенно несправедливо.
— Думай ещё громче, — бурчит она, — и окончательно разбудишь меня.
Я улыбаюсь, нежно проводя ладонью по её руке вверх-вниз, и целую в изгиб шеи.
— Morrn, morrn, min solstråle.
— Опять обзываешься.
Я издаю фыркающий смешок.
— Я просто сказал «Доброе утро, солнце моё».
— Солнце или нет, в утрах нет ничего доброго, — с протяжным стоном она медленно перекатывается с живота на спину, и её лицо искажается. — По крайней мере, для меня.
— Фрэнки, что не так?
Она вздыхает.
— Утром хуже всего. И у тебя нет матраса с подогревом. А это практически единственное, что помогает.
Меня накрывает облегчением.
— Вообще-то есть, — наклоняясь через неё и осторожно стараясь не давить на её тело, я щёлкаю выключателем подогрева матраса. Это была одна из первых моих покупок после подписания контракта с командой, чтобы справляться с ноющими мышцами и болью в теле после игры в хоккей на новом уровне. Пришлось отстегнуть немалые денежки за обещание, что он разогреется до нужной температуры меньше, чем за 30 секунд.
— Есть? — её большие ореховые глаза распахиваются. Когда тепло расходится по поверхности кровати, у Фрэнки вырывается протяжный счастливый вздох. — Есть.
Я смотрю на неё, изучаю её лицо, всё ещё расслабленное после сна, со следами от подушки на щеке. Её волосы нехарактерно наэлектризованные, сонно поджатые губы кажутся особенно пухлыми.
— Ты пялишься на меня, — шепчет она.
Я киваю, наклоняюсь и целую её в подбородок, затем в шею. Всё в ней такое гладкое и мягкое, такое невероятно соблазнительное.
Вот почему я надел чистые спортивные штаны перед тем, как лечь в постель — я настолько твёрд, что прикосновение простыней, вес одеяла на нас ощущается почти невыносимо. Я так сильно хочу развести её ноги, стиснуть бёдра и погрузиться в неё… ощутить тесное тело Фрэнки вокруг себя, двигаться с ней, слышать её крики, но сейчас не время. Пока что нет.
«Ты много говоришь эту фразу, Бергман. Не сейчас. Ещё нет».
«Кому ты рассказываешь, подсознание. Скажи об этом моему несчастному утреннему стояку».
— Я сейчас вернусь, — шепчу я ей в шею.
Сбросив одеяло, я выскакиваю из кровати и натягиваю футболку. Фрэнки издаёт очередной звук, и это заставляет меня обернуться, пока футболка натянута лишь до середины груди.
— Что такое?
Она хмуро смотрит на меня.
— Я была бы не против получить кофе от обнажённого по пояс Сорена, вот и всё.
Я натягиваю футболку до конца.
— Я чувствую себя весьма овеществлённым, Франческа. А теперь я планирую принести лёгкий завтрак и кофе. Что-нибудь ещё надо?
Она качает головой.
— Помимо твоей наготы? Неа.
Пацца прилежно лежала в изножье кровати, но она вскакивает в тот же момент, когда я открываю дверь спальни. В топоте её лап, в цоканье когтей по паркету слышится счастье, и это заставляет меня улыбнуться. Я открываю раздвижную дверь, смотрю, как она бежит на террасу, вниз по ступеням и на песок, где писает на рядок овсянницы, частично закрывающий мой участок от берега. Она отбегает чуть дальше, носится по утрамбованному песку и терроризирует чайку.
Когда я свищу, она взбегает обратно на террасу и останавливается, позволяя мне помыть её лапы из шланга и вытереть полотенцем.
— Пошли завтракать, щеночек.
Она бежит к миске с едой, которую Фрэнки принесла с собой, а я тем временем готовлю Фрэнки кофе так, как ей нравится, и подогреваю две испечённые мной булочки с корицей.
Всё так по-домашнему. Умиротворенно. Выпустить собаку, сварить кофе, пока Фрэнки отдыхает в постели и готовится к новому дню с комфортом.
«Не забегай вперёд. Она сказала, что нервничает из-за этого. Она сказала, что попробует. Вот и всё».
 
Мой живот скручивает беспокойством. Пусть я ценю честность Фрэнки и её прямолинейный стиль общения, неотрывно связанный с аутизмом, но такое острое осознание её настороженности в плане отношений очень нервирует. Я в лёгком ужасе от мысли, что Фрэнки разобьёт моё сердце ещё до того, как поймёт, что оно принадлежит ей.
Пацца скулит и склоняет голову набок. Если собаки способны на улыбку, то эта только что улыбнулась.
Взяв поднос с едой, я иду по коридору, плечом открываю дверь и чуть не роняю всё. Фрэнки сидит в постели, одетая лишь в одну из моих нижних маек. На мне майка сидит облегающе и невидима под пошитыми на заказ рубашками, которые мне надо носить перед и после каждой игры. Но на Фрэнки она свисает свободно.
Мучительно свободно.
V-образный вырез образует глубокое декольте, обнажающее ключицы и центр её грудной клетки, изгибы теней между её полных грудей. Тёмные соски остро выступают под тканью. При взгляде на них у меня выделяются слюнки.
— Видишь? — говорит она, явно ожидая положительной реакции. — Посмотри на меня. В вертикальном положении, — повращав запястьями, она взмахивает руками как актриса, приготовившаяся получать аплодисменты. — Я даже встала и пописала. Умылась. Переоделась в удобную одежду. Разве ты не горд мной?
Я сглатываю.
Она широко улыбается, видя, к чему прикован мой взгляд.
— Я подумала, тебе понравится.
— «Понравится» — интересный выбор слова, — я пересекаю комнату, ставлю поднос между нами на кровать и вручаю Фрэнки её кофе.
Сделав большой глоток, она удовлетворённо вздыхает.
— Это кажется несправедливым, — говорю я, стараясь не отводить глаз от булочки с корицей, которую разрезаю на четвертинки, но мой взгляд то и дело возвращается к её груди. — Я в твоей одежде выглядел бы далеко не так хорошо.
Она улыбается.
— Матрас с подогревом помогает моим суставам, но от этого я потею как проститутка в церкви. Все мои футболки и кофты ощущались неприятно, когда я их надевала. Слишком колючие. Слишком тёплые. Мне просто нужно было что-то просторное, мягкое и приятно пахнущее.
Я кладу в рот кусочек булочки с корицей и провожу тыльной стороной ладони по её соску, проступившему сквозь материал.
— Рад, что тебе удалось это найти.
— Надеюсь, ты не возражаешь, — говорит она. По её телу пробегает лёгкая дрожь, когда мой палец опускается во впадинку между её грудей и дразнит другой сосок в такой же манере. — Я пошарилась в твоём комоде и нашла это.
Я вскидываю голову.
— Ты шарилась в моём комоде?
— Угу, — говорит она, откусив от булочки с корицей и жуя. — Кто бы мог подумать, что Сорен Бергман сортирует по цвету своё нижнее бельё, носки, футболки…
Я целую её по одной лишь простой причине — чтобы она перестала поддразнивать. И пусть я знаю, что утренний запах изо рта никому не нравится, сейчас мы оба имеем вкус корицы и кофе.
Когда я отстраняюсь, её глаза словно подёрнулись дымкой, и у неё глазурь на губе. Я слизываю это пятнышко и чувствую, как у Фрэнки перехватывает дыхание.
— Мне нравится, когда всё аккуратно и упорядочено, — тихо говорю я. — Так проще найти нужное.
Её улыбка медленная, но тёплая, и когда Фрэнки поднимает ладонь и смахивает волосы с моего лба, мне хочется рухнуть на колени.
— Привет, — шепчет она.
— Привет, — шепчу я ей в губы. Я снова целую её, затем отстраняюсь и прислоняюсь к изголовью, вторя её позе. Мы едим в тишине, но это комфортная тишина. Лёгкая и умиротворённая.
Пока Фрэнки не доедает свою булочку и не облизывает кончики пальцев. Не то чтобы я не был твёрдым на протяжении последних 12 часов из-за близости Фрэнки, но теперь мой член буквально пульсирует, и в паху зарождается свирепое ноющее ощущение.
Фрэнки цокает языком и отставляет свой кофе.