Всегда только ты (ЛП)

Я не могу долго удерживать его взгляд. Его глаза видят слишком много, проникают слишком глубоко под мою кожу и пробуждают чувства, от которых я дрожу и хватаю воздух ртом. Эти мягко улыбающиеся губы говорят, что он способен действовать неспешно. Эти бледные кошачьи глаза говорят «Я хочу тебя на ужин».
— Фрэнки, — говорит Рен.
— Хм?
— Ты придёшь ко мне завтра вечером?
— Да, — выпаливаю я.
«И я могу буквально наброситься на тебя, когда приду».
— Хорошо, — подняв руку, он делает жест официанту. — Потому что я скучаю по Пацце.
— Эй. Девушке приятно знать, что её хотят не только из-за её очаровательной собачки.
Он улыбается. Это новая улыбка. Секретная.
— Тогда позволь мне заверить тебя. Причин, по которым я тебя хочу, намного больше.
Я сглатываю.
— Но, как я уже сказал, никакой спешки или давления, — продолжает он. — Для нас обоих. В физическом плане. В эмоциональном. Мы будем действовать медленно, просто проводить время вместе.
— О, я не испытываю никакого давления. Необязательно действовать медленно, — и клянусь именем того святого, который является покровителем сексуального удовлетворения (поверьте мне, такой есть, у католиков есть святые-покровители абсолютно для всего), если этот мужчина не соблазнит меня в тот же миг, когда я завтра войду в его дом, я сойду с ума.
— Отлично. Ты можешь прийти завтра вечером в гости. Я приготовлю еду, и мы просто расслабимся.
Еда и расслабление. Звучит многообещающе. Это как будто версия Рена вместо «зайти на кофе».
— Договорились. Но скажу сразу, я ожидаю, что ты тоже будешь приходить в моё скромное бунгало. Мне нравится моя хоббитовая нора.
— Конечно. Я согласен проводить время в бунгало. Только не уверен насчёт ночёвок. Мне нужна кровать размера кинг-сайз. Не влезаю я на обычные двухместные.
— Я… чего? — я аж сбиваюсь с мысли. Секс — это одно. Ночёвки — это другое. Ночёвки подразумевают объятия и сближение. Интимность, к которой я не имела доступа годами, если не считать тех раз, когда я позволяю Пацце раздавливать меня своими «обнимашками» на диване и чувствую абсурдное количество любви, которую можно испытывать лишь к животному.
— Так, это… — я откашливаюсь в кулак, стараясь не выглядеть совсем уж ошарашенной. — Ты планируешь ночёвки?
«Дыши глубоко, Франческа. По одному шагу за раз».
Рен пригвождает меня взглядом своих кошачьих глаз.
— Ты видела, как я отрабатывал каждую секунду времени при свете, Франческа. Я планирую сохранять ту же приверженность делу и при выключенном свете.
Пресвятые промокшие трусики.
Он смотрит на официанта, когда тот подходит к нашему столику.
— Можно нам десертное меню? Спасибо.
— Ты закажешь десерт? — каркаю я. Хлебнув рутбира, я пытаюсь вывести себя из секс-транса. — Что же скажет Ларс? Он учует эти быстрые углеводы в твоём дыхании. И тогда всё будет кончено.
Рен улыбается.
— Это не мне. К данному моменту я знаю достаточно, чтобы понимать — если я ем с тобой, то нужен десерт.
— Ты меня умасливаешь.
— Едва ли. Я просто пытаюсь вызвать на твоём лице улыбку с помощью маленьких кулинарных излишеств.
Я награждаю его резким взглядом.
— Не рассчитывай на много улыбок. Думаю, я выполнила квоту на сегодня.
Его улыбка становится шире, и ресторан будто заливает светом.
— Да, мэм.
***
Тарин, наш инструктор по водной аэробике, резко разворачивает своё тело в бассейне, её конечности совершают плавные движения, будто плотность воды — это городская легенда, а не неоспоримая физика.
— Давайте, дамы! Активнее шевелим своими ленивыми жопками!
Энни слева от меня фыркает.
— Сдаётся мне, преподаватель не должен такого говорить.
— Ага, — я пыхчу. Боже, эти моменты ходьбы в воде. — Напрашивается на судебный иск.
— Ты сегодня тихая, Фрэнки. Что случилось?
Я качаю головой.
— Просто запыхалась.
— А такой проблемы не возникало бы, если бы ты ходила на водную аэробику хоть с какой-нибудь регулярностью.
— Выкуси, Аннабель. У меня работа, отнимающая много времени. И не у всех у нас есть двадцать кило беременности, удерживающие нас на плаву.
 
Энни ахает, затем шлёпает по воде, посылая брызги в мою сторону.
— Как ты смеешь! Это выносливость, которую я сама выработала. И пусть мои запасы жира и утробные воды имеют меньшую плотность в воде…
— Прекрати, — я едва не содрогаюсь в рвотном позыве. — И больше никогда не говори «утробные воды».
Она закатывает глаза.
— Я к тому, что я отлично справляюсь с этим упражнением потому, что я в хорошей форме, а не из-за ребёнка.
— Ладно, Аннабель.
— Франческа, я клянусь…
Тарин прочищает горло. Громко.
— Вы не могли бы не отвлекаться?
Мы смущённо улыбаемся и хором говорим:
— Простите.
Как только Тарин переключает внимание на пожилых участников группы, использующих надувные штуки, за которые я бы сейчас отдала левую сиську, Энни косится на меня.
— С тобой что-то не так. И я хочу услышать, что именно.
Чёрт возьми, почему я такая прозрачная? Ма всегда говорила, что моё настроение написано на моём лице, и это приводит к ещё одному преимуществу хмурой гримасы — она скрывает все остальные чувства.
После ланча все мои шестерёнки продолжают крутиться, а мозг не затыкается. Моя тревожность разошлась на всю катушку, и если бы я сейчас могла заламывать руки без риска утонуть, я бы так и делала.
Мне не лучшим образом даются переходы и перемены. Я ужасно справляюсь со всем новым. Ещё хуже предвижу всё, что может пойти не так. Этот порог, который мы вот-вот пересечём с Реном, олицетворяет всё перечисленное. Отсюда и паника.
— У меня был долгий день, — говорю я ей. — Ты же знаешь, какой я бываю. Я ухожу в себя, когда выматываюсь.
— Хм, — она шмыгает носом. — А я-то думала, какой хорошей идеей будет после занятия попить молочные коктейли с картошкой фри…
— Ладно! Ну то есть, углеводы мне не помешают.
Она прищуривается.
— И между делом расскажешь мне, что с тобой происходит.
Спустя ещё двадцать минут ада водной аэробики и быстрого душа, чтобы смыть хлорку, мы с Энни едем в ближайшую любимую забегаловку. Купив вкусняшки, мы устраиваемся за угловым столиком.
Усевшись со вздохом, Энни поднимает ноги и закидывает ступни на моё сиденье.
— Ты не против?
Я мягко похлопываю по её опухшим лодыжкам.
— Конечно, нет. Так вот. Как дела в лаборатории? — спрашиваю я, воюя с бутылкой кетчупа.
Сдавшись, я отдаю её Энни. Она открывает крышечку и передаёт обратно мне.
— Волнительно. Сложно. Но в то же время много раздражающего дерьма. Мужчины объясняют мне очевидные вещи как тупой. Я пытаюсь добиться, чтобы меня слушали и уважали. Тот факт, что из-за беременности мне нужны особые меры предосторожности в лаборатории, тоже не помогает. Клянусь, будь я парнем, мне не было бы так сложно получить финансирование.
Снова вздохнув, она берёт свой молочный коктейль и делает большой глоток.
— Надеюсь, у меня будет мальчик, чтобы я воспитала его абсолютным феминистом. Этому миру нужен ещё один мужчина, который ценит женщин и поддерживает равные возможности.
Странный укол в груди заставляет меня отложить картошку фри. С тех пор, как Энни сказала мне о беременности, в моём мозгу витала отдалённая идея детей — как страшно будет любить это крохотное беспомощное создание, но как невероятно будет наблюдать, как он или она вырастают и становятся изумительным человеком, которым непременно будет ребёнок Энни и Тима. Рен и его разговоры о домах, его «отцовский» фургон — всё это давит на меня; в одно мгновение это клаустрофобный страх, в следующее — головокружительная надежда.
— Фрэнки?
— Прости, — я встряхиваю головой и выдёргиваю себя из этого состояния. — Я здесь, с тобой. И я думаю, что ты воспитаешь отличного маленького феминиста.