Самый яркий свет (СИ)

Корнет покраснел и посмотрел на меня. Я лишь махнула рукой, давая разрешение нарушить данное мне же сегодня утром обещание.
— У нас с Александрой Платоновной утром была встреча… приватного характера. Я, к стыду своему, был не на высоте. Мы сговорились увидеться завтрашним вечером, но мучимый терзаниями решил попытать счастья сегодня же.
Пристав посмотрел на меня, в глазах его мелькнули веселые чертинки, а я подтвердила слова Сержа:
— Корнет был у меня в самом деле. Он был мил и нежен, но в самом деле мог почувствовать некоторое неудовлетворение. Серж, я не в обиде и не виню Вас, ни в коем разе, видит Мани!
— Амурные дела ваши оставим при вас, в протокол это не пойдет. Молодо, зелено, кровь кипит — понимаю. Когда Вы пришли в дом?
Пришел гусар за час до моего возвращения. Иван пригласил его в парадную, Танька подтвердила, что примерно в то время Серж стучался в квартиру, но пустить воздыхателя госпожи за порог она отказалась, даже не отперла. Сгорающий от любви корнет все это время просидел на подоконнике на лестнице, за это время никто мимо не проходил. Слышал, как швейцар открывал двери и тихо говорил с кем-то, но не придал значения, так как от скуки прикорнул, облокотившись на рассвет откоса. Во сколько это было, сказать бы не смог. Очнулся уже от грохота выстрела, моего крика и звуков борьбы внизу.
— Сбежал вниз, увидел, как негодяй стремится ударить ножом Александру Платоновну. Подскочил — и наотмашь его.
— Что же Вы, любезный, плашмя его не приголубили? От мертвого мы теперь никаких свидетельств не возьмем.
— Растерялся, господин пристав. У нас ведь как: увидел врага — руби с оттягом, чтобы не оставлять за спиной. Александра Платоновна, а что же Вы его не осветили?
— Не мой Свет это, дар другой у меня.
Спиридонов не стал комментировать, хотя и посмотрел укоризненно. В самом деле, хотя остановить нападение я и не смогла бы, но уж смутить злодея, сбить его на мгновение вполне было по силам. Краткое помутнение рассудка могло помочь мне вырваться и сбежать, но в пылу схватки ужас вытеснил все полезные мысли из головы. Никогда до этого на мою жизнь не покушались.
— Сергей Григорьевич, позвольте попросить Вас оставить нас с Александрой Платоновной наедине на несколько минут. Разговор у нас есть конфиденциальный в интересах следствия.
— Честь имею! — Серж вскочил на ноги и щелкнул каблуками. — Если Танечка напоит меня еще чаем с пирогом, то подожду окончания беседы в гостиной.
— Танька, налей корнету чая и наливочки.
Когда за Сержем закрылась дверь, Николай Порфирьевич вдруг отвесил мне легкий щелбан промеж глаз.
— Сашка, дура ты! Вот сегодня показал себя разумной, много мыслей дельных сказала, а как ножик показали, так голова пустая! Я ж тебя и дар твой знаю, могла ты злодею мозги набекрень свернуть.
— Только смутить на миг, — попыталась я оправдаться.
— Так и того хватит порой, чтобы живот сохранить. Вокруг тебя дела закручиваются большие, должна понимать уже. Я тоже болван, надо было проводить тебя или выделить кого. А теперь два тела в холодный подвал везти. И хорошо хоть одно из них не твое.
От таких слов кинуло в пренеприятную дрожь. Вспомнилось острие клинка, неумолимо приближающееся к моей шее, несмотря на все мои усилия.
— Дюпре?
Спиридонов ответил не сразу. Он постукивал по своей привычке пальцами по резному подлокотнику кресла, размышляя о произошедшем.
— А вот знаешь, пока ты не спросила, был уверен, что он. А сейчас сомнения заглодали. Как-то быстро все. И очень уж нагло. Вот с одной стороны, в порядке вещей у Компании такое провернуть, устранить неугодного. А с другой… денег им от твоей смерти не прибавится, вклады и земли супостатам не перейдут. Наследников у тебя ведь нет? Нет, значит, все в казну отойдет. Дюпре — черт хищный и злопамятный, но умный. Заносчивый, что ему мешает, но разумный. Зачем ему твоя смертушка? Не понимаю.
Не могу не согласиться с приставом. Сейчас, когда я успокоилась, слова его показались правильными. Ведь никаких выгод от моего убийства Дюпре и впрямь не получит. Тогда кто стоит за покушением?
 
Нападавший был мне совсем не знаком, я не могла припомнить, чтобы встречала его когда-либо. Но поджидал он именно Александру Платоновну Болкошину, иначе так и хоронился бы в комнатке Ивана.
Кинулся он на меня именно из нее, как только я закрыла за собой дверь, бросился молча, не крикнув угрозы, не потребовав отдать деньги и украшения. Похоть тоже не проявил — сразу стал бить ножом.
— А сегодняшний наш поход не мог стать причиной? — спросила я Спиридонова.
— Совсем малая вероятность. Кто о том знать мог? Добрей не стал бы. Не друг он мне совсем, но гешефт свой держит крепко, потому и сотрудничает, если ему ничего не грозит. С сегодняшним делом ему только заботы, потому все сделает, чтобы помочь мне. Не нужен ему кипеш такой.
— Кипеш?
— Скандал, шум. У уголовного элемента свой язык, вбирает в себя с разных мест. Сейчас жидовские словечки в моду у лиходеев входят. Вчерашнее их злодейство, например, называется сходно — «хипеж», когда гулящая девка клиента под грабителей подводит. Но нет, Саша, с тобой, как вижу, другой случай.
— Не знаю, Николай Порфирьевич. Все же нельзя от Дюпре отмахиваться. Вспомните про лезвие Оккама?
— Это что еще за предмет такой? — заинтересовался Спиридонов.
— Философское поучение францисканца Уильяма Оккама. Жил в Англии давным-давно. Говорил, что многообразие не следует предполагать без необходимости.
— Заумно как-то, — проворчал пристав.
— Просто все, Николай Порфирьевич. Если есть простое объяснение, то не надо искать сложное.
— Было бы все просто так в нашей службе… Подумай, Саша, кому ты еще могла дорожку перебежать. Твои дела при Дворе, например. Или в Лицее.
А вот здесь в самом деле стоило бы поразмыслить. Францисканец правильно про сущности и негодность их приумножения сказал, но мысль Спиридонова ой какая верная. Однако обсуждать мои обязанности в Императорском дворце даже с ним не стоит.
Николай Порфирьевич распрощался, сетуя, что пока до дома доберется, то уже и вставать будет пора, совсем ото сна ничего не останется. Серж же задержался.
К утехам мое настроение склонно не было совсем, корнет это прекрасно понимал и ни видом, ни намеком к тому не склонял, а наоборот обходился веселыми историями из жизни лейб-гвардии Гусарского полка. Особенно занятной вышла повесть о том, как сам Василий Васильевич Левашов[1] гонял лицеистов в конной выучке, какие каверзы им придумывал, чтобы те выглядели до крайности нелепо. Танька заливалась смехом, я хихикала в рамках приличий.
Уже за полночь Серж спохватился о позднем часе, засобиравшись прочь. Ему предстояло еще найти в такое время извозчика, который довезет его до Царского Села, так как гарцевать на полковом коне в Петербурге гусарам было строжайше запрещено. Оставлять корнета в квартире я не сочла возможным: во тьме в паре дверей от моего тела ему полезут в голову амурные мысли, а принять юношу в своей постели я сейчас определенна была не готова. Намучается ведь, так что пусть себе едет.
— Но завтра вечером я Вас жду, Серж!
— Непременно буду, сударыня, — поцеловал мою руку тот, остановив губы в волоске от кожи.
Мог ли он быть связан с нападавшим? Разум говорил, что нет, но подозрения все равно грызли душу.
Момента удара палашом я не видела.
Если Серж был сообщником лиходея… то должен был дать ему довести душегубство до конца. Не видеть, что гиблое дело не завершено, он не мог. Тогда соучастие лишается смысла.
Подговорить убийцу напасть на меня, зарубить его и выставить себя героем в моих глазах?
Тоже лишено повода, так как расположение корнету я оказала и так в полной мере. Не жениться же он на мне решил. Не стоит душегубства стремление произвести впечатление на даму.
Не плодите сущности…
Нет, и вправду Серж просто оказался к моему счастью в самый нужный момент. Скорее всего.