Самый яркий свет (СИ)

Но я выжила, и покушение сорвалось. Пока Ростопчин не сопоставил эти два события, никто и подумать не мог об их связи, но Агафон запаниковал. Спиридонов носом рыл землю в поисках организатора ограбления несчастного Колемина, и этот поганец решил подвести подозрения в преступлениях на него. Опять сговорился с Дюпре, получил о того индийские деньги и подорожную, которые и положил в стол начальника. А сам стал аккуратно распускать порочащие слухи о Николае Порфирьевиче, очерняя заодно и своего товарища по службе Степана.
Того, увы, уже не спросишь. Тело бывшего полицейского скинули в Охту после взрыва на мосту у Петропавловской крепости. Да, это было еще одно покушение, и произвел его Павел Иванович Пестель, чтоб ему пусто было. Степан, сам того не ведая, стал его соучастником. Он получил приказ якобы от Спиридонова следить за проезжающими по Петербургскому мосту экипажами и, приметив мою карету, дать сигнал, когда та поедет над водной гладью, будучи уверенным, что участвует в обеспечении безопасности моей персоны. А со стороны Марсова поля после получения сообщения отправили придержанную до поры телегу с заложенной бомбой, фитиль которой был рассчитан так, чтобы взрыв произошел прямо рядом с нами. Вот только не смогли мерзавцы точно рассчитать скорость горения запала, как и то, что лошадка безвестного, ни в чем не повинного, но приговоренного заговорщиками к смерти «ваньки» будет под вечер еле тащиться, мечтая о теплом стойле и мешке овса. Поэтому и взрыв произошел на несколько саженей раньше намеченного. Степан, увидав такое, дюже испугался, смалодушничал и сбежал в непонимании произошедшего, а у дома был перехвачен Агафоном с требованием немедля ехать на тайную встречу со Спиридоновым. Начальника в условленном месте не оказалось, а товарищ ткнул его ножом в горло и скинул в воду.
Тогда и родился новый зловещий план, как можно устранить все беды разом — бомбой сделали меня саму.
Эту историю предложил отступник, имеющий склонность к осуществлению самых хитрых комбинаций, находящий в них особое изящество. Здесь и пригодился тот самый амулет, полученный при помощи Лукошки и ее подельников у Колемина. Опять в дело пошла окровавленная тряпица, адепт Архонта-льва сотворил новое злодейство, завязав его на умениях артефакта так, что Агафон… омрачил им меня при давешней встрече, моля просить у Императора милости о судьбе Николая Порфирьевича. Произнесенная фамилия пристава, как правильно догадалась я и подтвердил Разумовский, должна была стать кусочком кремня, от искры которого случился бы страшный пожар.
Когда и эта затея сорвалась, Агафон прибежал к Пестелям, вопрошая о дальнейших действиях, ведь все идет наперекосяк, такие красивые прожекты дают осечки, а рано или поздно кто-нибудь сможет связать все нити и выйти на заговорщиков. К его ужасу к Ивану Борисовичу заявился и страшный Аракчеев, сам, во плоти, паникующего полицейского насилу успокоили и велели скрыться в кухне, откуда тот и услышал разговор. И понял, что даже всемогущий граф не только ничего не знает, но даже не догадывается ни об истинном масштабе заговора, ни о причастности Пестелей к нему, этот вопрос вообще не поднимался в беседе. Тогда-то он и осмелел, почуяв собственную безопасность и неуязвимость.
Но случай, опять случай. Таньку заметил именно Агафон, в окошко, выходящее на набережную Фонтанки. Влекомый своей низменной страстью к женскому телу, он в восхищении высказался о ее формах, что хорошо было бы пощупать такую бабенку за все выпуклости и присунуть ей хер в сладкое место. Это услышал подвыпивший Борис, заинтересовавшийся объектом воздыхания. В девице он узнал служанку соседки снизу и в хмельной браваде заявил, что пощупает прямо сейчас, а присунет попозже, когда будет свободен во времени и окажется в настроении. И не откладывая сказанное, вышел на лестницу, где и зажал мою горничную у дверей, запустив руки ей под платье, щупая полные груде и говоря пошлости.
— И вот Вы, Александра Платоновна, не стали оставлять этот поступок без ответа, кинулись сюда наводить справедливость. И увидели в квартире неподобающего ей по статусу субъекта, — задумчиво сказал Аракчеев. — И как же завязалась стрельба?
 
— Сопоставила события, Алексей Андреевич. Талант такой у меня, замечать детали, а Свет помогает сосредоточиться и разглядеть, даже если сначала упущу. Про Пестелей я, конечно, не знала, но Агафон у них — это нонсенс. А потом вспомнилось, как он настойчиво просил о Спиридонове. Что из людей Николая Порфирьевича только он непричастный, никто его не трогает, хотя Спиридонов сам в каземате сидит, а в его невиновности я уверена все же была. Но до такого живописного полотна, — вздохнула я, — никогда не додумалась бы. Но вот что еще зацепило, что в памяти всплыло, когда я этого, — показала вниз на притихшего филера, — увидела. Он мне рассказывал, что Степан якобы говорил с неким Адамом из Компании. А я, сами понимаете, этой конторой очень интересуюсь, но вот нет там никаких Адамов. Я сначала не придала тому значения, а тут вспомнила, и сомнения снова зародились.
— Выдумал я его, чтобы Вас со следа отвлечь, — проскулил Агафон.
— Перемудрил, болван, — укорил его Аракчеев. — Из таких мелочей подозрения и складываются.
— Но и тогда бы не поняла всю историю, если бы у Павла нервы не сдали. Он аж взбеленился, канделябром в меня швырнул!
— Неужто так плохо в вист играете? — расхохотался граф.
— Что? — не поняла я.
Но Алексей Андреевич лишь махнул рукой, проворчав, что молодежь нынче пошла необразованная, правил приличия за ломберным столом не понимающая.
Ну да, я карты в руках-то несколько раз жизни держала, не играла никогда.
— А где Павел, кстати?
— Сбежал, паскуда, — ответил Аракчеев. — С третьего этажа на набережную спустился и утек. Уже дал команду искать его, где бы ни спрятался.
С этими словами Иван Борисович приободрился, а граф посмотрел на так и лежащее тело младшего сына Пестеля.
— Нравился мне этот стервец, — вздохнул он. — Привечал, хотя его как раз Варвара отчего-то не любит. С ней еще надо поговорить, посочувствовать.
— Ну да, мужа полюбовницы убили, надо скорбь выразить, — едко прокомментировал услышанное Пестель.
— Тебе еще вмазать? Могу ногой в адамовы яблочки твои. Скажи-ка, Ванька, а на что ты рассчитывал, а? Ну вот убили вы Павла Петровича, что дальше-то? Константина на царство? Думаешь, при нем тебе проще было бы? Так он сегодня добрый, завтра такой, что Иоанн IV позавидует.
И это правда. Душевное состояние наследника порой внушает опасение. Перемены в его настроении случаются настолько стремительные, что он представляет опасность для окружающих, а шутки порой заставляют содрогнуться. Свою супругу Анну Федоровну, принцессу Саксен-Кобург-Заальфельдскую, например, он довел до такого отчаяния, что она под предлогом посещения родных мест с целью навестить больную мать из Петербурга бежала и возвращаться отказывалась категорически. Но как не понять сию девицу, если муж тебя то обожает, то вдруг сажает в большую вазу, по которой устраивает пальбу из пистолета? Из ее комнат Великую Княгиню по приказу Константина не выпускали, если же она появлялась в свете, наследник тут же демонстративно уводил супругу прочь, не желая позволять окружающим даже любоваться «вечерней звездой» Петербурга. И вот уже почти семнадцать лет брак вроде как и есть, но его нет[2]. По требованию отца Великий Князь предпринял шаги по примирению, но получил категоричный отказ, тем более что от своей любовницы Жозефины Фридрихс уже успел заполучить сына, названного в честь венценосного деда.
Еще ходили слухи о совершенном наследником престола и его приятелями насилии над женой придворного ювелира француза Араужо, но насколько они были обоснованными, неизвестно[3]. Однако с уверенностью можно было сказать, что появились они и поддерживались на не вполне чистой репутации Константина. «Покровитель разврата» — прозвище его, может, и подзабытое, но когда-то распространенное в столице.
— Или на Николая ставку делали? — продолжил граф. — Тоже так себе интерес для тебя, Ваня. Николя дубоват, конечно, но честен и прям, как солдафон. Мне такие нравятся, хотя не уверен, что для государства будет лучшим выбором. Но тебя он в Сибирь бы отправил, толко уже не генерал-губернатором, а каторжанином. Ну так что вы хотели-то?