Самый яркий свет (СИ)
В голове человека каждый миг рождаются тысячи мыслей. Какие-то упорядочиваются и принимаются, как сказал бы конторский служащий, «в работу», но большинство проносятся и умирают незаметно. Но тем не менее они забирают с собой множество усилий, которых недостает главному потоку. Он рассыпается, запутывается, обрастает побочными течениями, часто влекомыми эмоциями и страстями, причем порой греховного рода: зависть, непомерное честолюбие, жадность.
Передо мной всего семеро, задача простая. Хаос стал быстро сменяться более менее упорядоченным движением, я привычно поборола искушение пойти дальше, выстроив идеальные струи, но это опасно, прежде всего для озаряемых. Последствия тут могут быть от простой головной боли до апоплексического удара. Поэтому уже через минуту пришлось выдохнуть и встряхнуть руки — это помогало сбросить напряжение и расслабиться, такой способ когда-то подсказал отец.
Инженеры выглядели… задумчивыми. И вдохновленными. Старший странным взглядом посмотрел на коллег и споро стал выдавать указания. Бумаги водружались на стол, один из ученых принялся чертить кохиноровским[11] карандашом какие-то линии. Работа закипела.
— Пойдемте, не будем мешать господам, — потянула я управляющего и министерского к выходу. — Пусть господа творят.
Уже за дверью Вяжницкий прокашлялся и спросил:
— А что это было, Александра Платоновна?
— Это, Степан Иванович, мой дар от всеблагого Мани.
— И… долго они так… будут…
— На пару часов их хватит, — рассмеялась я, поняв, что управляющий уже размечтался о вечно голодных до работы, но без аппетита к жалованию сотрудниках. — Могла бы и на подольше, но чревато неприятными для них последствиями. Теперь поняли, как вам повезло с хозяйкой завода?
— Христос свидетель — да!
— Тогда пойдемте в вашу контору, есть что обсудить по результатам инспекции.
[1] Левашов В. В. — генерал-майор, командир лейб-гвардии Гусарского полка. Впоследствии генерал-лейтенант. отмеченный графским титулом с правом передачи его по наследству.
[2] Pudendum — название паховой области на латыни, использовавшееся в Средние века и Новое время.
[3] Лауданум — настойка опиума на спирте, повсеместно продававшаяся в Европе и Америке до начала ХХ века, рекомендовалась как успокоительное, снотворное, средство от депрессии.
[4] Новый или Вновьпроложенный переулок — ныне переулок Антоненко.
[5] Рост людей в России назывался в вершках (4,45 см) свыше двух аршин (один аршин — 71,12 см, хотя точное соизмерение с метрической системой будет узаконено только в конце XIX века. В данном случае рост в 12 вершков означает, что Арсений Петрович вымахал почти на 2 метра — примерно 196 см.
[6] Тючков мост — Тучков мост. Фамилия купца, которому в середине XVIII века мост был передан «в содержание» была Тучков, но на стыке столетий укоренилось название «Тючков», позже снова поменявшееся на первоначальное.
[7] Сураик — имя основателя манихейства. Мани — почетное прозвище, означающее «дух».
[8] Штуляр, титуляшка — презрительное прозвище титулярного советника. Для многих служащих не знатного происхождения IX ранг оставался непреодолимым, так как до 1845 года следующий восьмой ранг коллежского асессора давал право на получение потомственного дворянства, из-за чего большинство до смерти оставалось в ранге титулярных советников (уже не секретарь, но еще не полноценный советник) — «вечными».
[9] Указ о запрете строительства из камня на Петроградском острове был издан Екатериной II в 1767 году из оборонительных соображений, чтобы неприятель при штурме столицы не мог закрепиться в плотной каменной застройке. В реальной истории запрет был снят только в 1861 году. При этом Петербургская часть активно застраивалась фабриками, естественно, из кирпича.
[10] Зелейная улица — ныне улица Большая Зеленина.
[11] Фирма Koh-i-Noor была основана в 1790 году в Австрии, в Чехию ее перевезли наследники основателя в середине XIX века.
Глава 5
Кабинет управляющего не поражал своим убранством: крепкий дубовый стол, несколько кресел и шкафы, забитые бумагами. Рядом разместились счетоводы, делопроизводители, пара мальчишек на поручениях скромно пристроились в углу большого зала, испуганно взирая на непонятное начальство.
— Семен! Чаю нам подай! — крикнул Вяжницкий молодому служащему, который угодливо склонился шевелюрой, напомаженной настолько, что франтовский чуб аж прилип ко лбу.
Коломин помог мне присесть, расположившись напротив. Неожиданно он испросил у меня разрешения закурить, я милостиво кивнула, однако титулярный советник и тут меня смог удивить. Из кармана сюртука он достал не трубку, а мешочек с махоркой и маленькую пачку с мелко нарезанной газетной бумагой, из которой споро скрутил маленькую сигару. Поджег ее от свечи и задымил.
— И меня угости, Арсений Петрович, попросил управляющий. — Ловко он придумал — дешевые ошметки заворачивать.
Теперь пыхтели уже двое, и кабинет затянуло табачным туманом посредственного качества. Но деваться было уже некуда — сама разрешила.
Меж тем Вяжницкий раскрыл толстенный гроссбух, в котором сводились все затраты и доходы вверенного ему завода, пригласив меня ознакомиться с цифрами. На первый взгляд тут все обстояло благополучно: последние ощутимо превышали первые, что, впрочем, я и сама понимала, так как уже успела после смерти отца получить от мастерских вексель, который ощутимо пополнил мой вклад в Заемном банке. Деньги, признаться, были огромные.
Но увиденное в цехах обескураживало, однако мои претензии ни Вяжницкий, ни Коломин попервой принимать не хотели.
— Позвольте, Александра Платоновна! — горячился управляющий. — Вы говорите немыслимые вещи!
— Не позволю, Степан Иванович! Рабочие у вас работают в неприемлемых условиях! Свиньи в хлеву чище живут!
— Так тут завод, а не бальная зала!
— А когда у вас мастер от чахотки помирает — вы откуда нового берете?
— Нанимаем, обучаем…
— Вот! Вместо того, чтобы дорожить опытным мастером, вы такового из несмышленого делаете, теряете в деньгах!
— Так причем тут чистота?! — совсем уж взорвался гневом Вяжницкий, а вот Коломин стал его успокаивать, с интересом глядя на меня.
Я же сама горела яростью о того, что знающий человек не понимает очевидных вещей, пока министерский не открыл мне глаза: это для меня связь между шумным, душным цехом и болезнью работников понятна и ясна.
— Не кипятись, Степан, Александра Платоновна просто так ведь говорить не будет. Только вы, сударыня, объясните все толком. При батюшке Вашем, признаю, порядка в цехах больше было. А по болезням… как изменилось?
Коломин внимательно глянул на управляющего, тот, подумав, признал, что чахнуть люди стали больше.
Мне оставалось только вздохнуть и приступить к разъяснениям.
Сама бы я до такого не додумалась, но папа во всем, что касалось здоровья телесного, разбирался как никто другой. Многие его слова казались мне выдумкой, и он говорил, что ученые от медицины за таковые его насмех бы подняли, но авторитет родителя, во-первых, был для меня безусловен, во-вторых, подтверждался его делами. В нашем доме никто никогда долго не болел. И связано это было отнюдь не только с тем, что он быстро излечивал своим Светом и меня, и прислугу: papá требовал неукоснительного соблюдения многих правил, многим казавшимися бессмысленными. За стол с немытыми руками не садиться, перед сном тщательно ополоснуться, комнаты проветривать и мыть если не ежедневно, то пару раз на неделе. И воду заставлял кипятить, категорически запрещая пить сырую.
«Понимаешь, Сашка, многое дано мне Всеблагим, многого понять не могу. Но когда смотрю в Свете на суть болезни, то ощущаю в ней постороннее присутствие, словно она живая. А если присмотреться к окружающему, то следы такой гнилой жизни — они везде. И задача лекаря первая — не столько излечить, сколько не допустить к здоровому эту гниль».