Антология советского детектива-45. Компиляция. Книги 1-22 (СИ)

— Особенно скорости сбрасывать не надо, — тихо пояснил Струмилин, — провалиться можем.
Он объяснял это неторопливо и так же действовал. Но эта неторопливость была кажущейся: на самом деле он был стремителен.
— Полный газ!
— Есть!
— Еще!
— Есть еще!
— Очень хорошо. Поднимайте ее, Пашенька…
— Есть, командир!
Когда Павел поднял самолет, Струмилин закурил и сказал:
— М-да… Все-таки не зря я никогда не верю явному благополучию — в чем бы то ни было. Не верю, и все тут…
Дальше шли в облаках. Сильно болтало, фиолетовая полоска все-таки принесла пургу. Струмилин был прав.
Аветисян подшучивал над Морозовым, который сидел у аптечки и прикладывал к синякам на лбу и на скуле свинцовую примочку. Дубровецкий спал на том месте, где в обычное время отдыхал Пьянков. Струмилин, то и дело оборачиваясь, поглядывал на Пьянкова. Тот, наконец, не выдержал и взмолился:
— Каюсь, Павел Иванович, каюсь! Беру свои слова назад! Да здравствуют журналисты и писатели!
— То-то, — рассмеялся Струмилин, — теперь я удовлетворен. Между прочим, хотите, в завершение я вам стихи прочту? Тихонова Николая Семеновича.
— «Сагу о журналисте»? — спросил Богачев.
— Умница, — сказал Струмилин, — умница, Паша. Кто еще эти стихи знает?
— Ждем стихов, — сказал Аветисян.
Струмилин погасил папиросу, откашлялся и начал читать:
 
 
Событья зовут его голосом властным:
 
Трудись на всеобщее благо!
 
И вот человек переполнен огнем,
 
Блокноты, что латы, трепещут на нем —
 
И здесь начинается сага.
 
 
 
Темнокостюмен, как редут,
 
Сосредоточен, как скелет,
 
Идет: ему коня ведут,
 
Но он берет мотоциклет —
 
И здесь начинается сага.
 
 
 
Гарцуют селенья, селькор наилучший
 
Лежит над горбами оврага.
 
Он вводит убийцу в судебные тучи —
 
И здесь начинается сага.
 
 
 
Как шествует житель, как падает бык,
 
Как ест муравья муравьед,
 
Как сам муравьед растворен в муравье —
 
Решеткой сигнального флага,
 
Решеткою строк накрывать он привык —
 
И здесь начинается сага.
 
 
 
Газеты, как сына, его берегут,
 
Семья его — все города,
 
В родне глазомер и отвага,
 
Он входит на праздник и в стены труда —
 
И здесь начинается сага.
 
 
 
Но есть откровенных страстей хоровод,
 
Играющий скоростью лага,
 
И в этих морях, развивая полет,
 
Он женщин за жаркие плечи берет —
 
И здесь начинается сага.
 
 
 
Он — искра и ветер и рыцарь машин,
 
Столетья кочующий друг,
 
Свободы охотничья фляга —
 
Он падает где-нибудь в черной глуши,
 
Сыпняк или пуля, он падает вдруг —
 
И здесь начинается сага.
 
 
На острове Морозова ждала радиограмма. Он прочитал ее, улыбнулся и сказал:
— Разрешили все-таки…
Он просил разрешить ему и Сарнову несколько дней посидеть на льду для того, чтобы всесторонне изучить работу ДАРМСов. Ему разрешили, предложив перелететь на станцию «Наука-9», где все океанологические работы подходили к концу. Морозов должен был провести на льдине, «принадлежащей» «Науке-9», неделю, а потом вместе с тамошними зимовщиками уйти на материк. Вывоз полярников на материк с «Науки-9» возлагался на летчиков, работавших на «ИЛ-14».
 
— Расстаемся, Павел Иванович, — сказал Морозов, — спасибо вам.
— Ерунда.
— Мы очень здорово поставили эти два ДАРМСа.
— В следующем году еще поработаем, мне тоже очень приятно было с вами летать.
— Пойду попрощаюсь с вашими людьми.
— А я — с вашими. Вот вам и челночный полет, совсем как в сорок четвертом.
В ту же ночь экипаж Струмилина получил задание взять на острове груз и перевезти его на станцию «Северный полюс-8». Богачев этому очень обрадовался.
— Мне кажется, что на полюсе все должно быть иное, — сказал он Броку.
— На полюсе все так, как и здесь.
Струмилин рассердился:
— Нёма, если человек может удивляться и радоваться, ему надо завидовать. На полюсе все действительно не так. Там все иначе. Все. Не верь Нёме, Паша. Он старый полярник, ему ничто не в новость. Мне жаль его — он разучился удивляться.
— Пусть удивляются поэты, — усмехнулся Брок, — им это идет на пользу.
Струмилин сказал:
— Нёма, в вас умирает прекрасный критик. Поэтому именно вам сейчас придется пойти к Кассину и взять у него для зимовщиков штук шесть хороших фильмов.
Брок засмеялся и пошел к Кассину, начальнику здешней зимовки — маленькому черному человеку, страдающему непонятным дефектом речи. Он начинал фразу громко, а заканчивал ее шепотом и невнятно.
Брок заглянул к нему в комнату и сказал:
— Мы идем на полюс, к ребятам. Дайте штук шесть фильмов, а мы вам что-нибудь привезем от них в обмен.
— Какие вы хоти-те заать?..
Последнее слово, сказанное шепотом, означало «забрать».
— Хорошие.
— У нас все-е хоошшее…
Здесь последнее слово означало «хорошие».
— Какие? — переспросил Брок, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
— Хорошие! — прокричал Кассин. — Отличные советские фиимы…
Он смог выкрикнуть только первые три слова, а на слово «фильмы» у него уже не хватило пороху, и он пробормотал его невнятно и, как обычно, шепотом.
Брок выбрал шесть фильмов. Он выбрал «Чапаева», «Карнавальную ночь», три детектива и последний, только что переведенный на узкую пленку, — «Римские каникулы». Брок знал, что Струмилину очень нравился фильм «Римские каникулы», и поэтому он захватил его. Броку казалось смешно, что Струмилину мог по-настоящему нравиться этот фильм.
— Неужели вы совершенно искренне любите эту картину, Павел Иванович? — спросил однажды Брок.
Струмилин, усмехнувшись, ответил:
— Одна моя знакомая дама, молодая совсем, но очень талантливая поэтесса, говорила, что искренни только дети. И родители их за это наказывают. Когда ребенок говорит какой-нибудь вашей гостье: «Тетя, у тебя нос, как куриная попка», или: «Дядя, у тебя изо рта пахнет помойкой», — вы ребенка наказываете, правда ведь? Ну вот. Так что я вам неискренне говорил, что мне нравятся «Римские каникулы».
Но Брок заметил, что всякий раз, когда на зимовках, где приходилось ночевать экипажу, показывали ночью «Римские каникулы», Струмилин, как бы ни устал, все равно ходил смотреть этот фильм. Поэтому на всякий случай Брок взял его сейчас и на полюс. Вдруг там нет этой картины, а если придется ночевать, то Струмилину будет приятно еще раз ее посмотреть.
6
Чем дальше к полюсу шел самолет Струмилина, тем больше попадалось чистой воды. Иногда казалось, что самолет идет над морем — над теплым южным морем, а не над Северным Ледовитым океаном. Все моря сверху, из самолета, одинакового цвета. Все, и теплые и студеные. Моря как люди: плохие и хорошие — они созданы по одному образу и подобию.
 
Богачев часто приподнимался на сиденье, заглядывая вперед: ему хотелось первым увидеть дрейфующую станцию. По этому поводу Аветисян весело перемаргивался с Броком, а Струмилин — с Пьянковым. Богачев не видел этих веселых, дружеских перемигиваний, а если бы даже и увидел, то ни в коем случае не обиделся. В Арктике не принято обижаться на шутки, а тех, кто все-таки обижается, знают наперечет и не очень-то жалуют.