Живи и ошибайся (СИ)

Маслобойню и сахарный завод поставим на берегу Самарки. Сразу возвести цех из камня или кирпича не успеем. Да и смысла в этом нет, нам бы оборудование закупить.
Сахар сейчас два рубля за фунт (примерно восемьсот граммов) — очень дорого. Алексей рассчитывал года через три получать ежегодно до тысячи рублей дохода. Я был более скептичен, такие деньги нам мог обеспечить только экспорт. Да и завод должен был оснащён с таким расчётом, чтобы минимизировать ручной труд.
То, что приводы вспомогательных механизмов поначалу будут паровыми, пришлось смириться. Но нет у нас ещё ни паровика, ни котлов.
— Вращать вал могут лошади, — доказывал Лёшка. — Нам важно саму технологию отработать и распределить по цехам процессы.
В первом цеху свёклу будут мыть и чистить женщины. На это дело соберём всех баб в Александровке. И тут же появляется новая задача — нужен детский сад, место, где за детьми присмотрят, освободив таком образом матерей. Большой дом, как клуб и место сбора деревенских жителей, или даже школы в зимний период, нам однозначно нужен. Вот и совместим в одном строении сразу несколько функций. Если в детском саду кормить малышню, то туда отдадут всех с превеликой радостью.
Второй цех завода предполагал резку и размельчение свёклы. Тут мы надеялись обойтись собственными возможностями. Зачем нам столько сабель из отличной стали? Штуки четыре можно переделать на лезвия, чтобы шинковать свеклу. Далее её нужно измельчить. Вполне подойдут дубовые цилиндры. По задумке Лёшки, вращать их первое время будем при помощи конной тяги.
В третьем цеху у нас будет отжим. Мятую массу проварим, чтобы что-то там на клеточном уровне начало открываться. По технологиям будущего всё гораздо круче и сложнее. Без доступа воздуха и так далее. У нас будут чаны с плотной затычкой, которую воротами будем сдвигать, прессуя массу и выдавливая сок. Всё деревянное, дубовое. Кстати, жом, отходы свёклы, прекрасно пойдёт в качестве корма животным. На силос его тоже можно закладывать.
Четвёртый цех я назвал «горячим». Что-то для него уже заказали купцам, но насколько верно они нас поняли, предстоит узнать. Сок свёклы нужно отфильтровать и подвергнуть очистке при помощи гашёной извести. Этот процесс мне, как технологу, был понятен, а Лёшке хватило пояснения, что без этого не произойдёт кристаллизация. В нагретый до девяноста градусов сок вводится известковое молочко. С этим компонентом в нашем регионе проблем нет. Привезут, и за копейки.
Ну дальше простое выпаривание лишней жидкости и окончательная сушка горячим воздухом. Насколько это всё получится, узнаем опытным путем. Мы даже горячий воздух толком обеспечить не сможем, не говоря о центрифугах, где кристаллы сахара должны отделяться от жидкости. Градусники тоже нужно заказывать с запасом. Сушка кристаллов должна происходить при 105 градусах с постепенным понижением температуры до двадцати. Отчего-то Лёшка не озаботился их приобретением в нашем времени, а у меня всего парочка для кухни.
На самом деле я сильно сомневался, что мы получим на выходе сахарный песок. Промежуточные этапы, от которых Алексей легкомысленно отмахнулся, подразумевали, что не всё так просто. Не зря же в дореволюционной России сахар продавался головами. То есть была форма из цинка или стали (с замочком), куда выливалась сахарная масса для просушки. После доставали сахарную голову и кололи щипцами на куски.
Пусть я и технолог, но производство сахара не моя епархия, здесь нужно серьёзно экспериментировать.
Удачно, что я, уезжая из Москвы, забрал все свои кухонные принадлежности. Среди них имелись и тёрка, и градусник, и ножи для чистки овощей с плавающими лезвиями. Эти сокровища я не доставал и никому на кухне не показывал. По этой причине мой выход с ведром свёклы прошёл на ура. Леопольд смотрел вначале недоверчиво — не барское это дело. Потом в глазах появилась зависть. Это он нож для овощей оценил. Когда я стал натирать на тёрке свёклу, француз возбудился до неприличия. Защебетал, как ему такое прямо очень нужно.
 
Не обращая внимания на подвывания повара, я отмерил примерно килограмм свекольной стружки, залил водой так, чтобы покрывала массу, и поставил на печь. Засёк полчаса. Дальше процедил через дуршлаг горячую массу (снова завистливый взгляд Леопольда) и поставил одну из кухарок уваривать сладкую водичку до густоты. Сам париться в кухонной духоте не стал.
— Приметно час, — поставил задачу Леопольду, надеясь, что он проследит, как кухарка будет помешивать сироп.
Вернулся я немного раньше, чтобы с удовлетворением отметить, что объем жидкости сократился в разы. Масса потемнела, стала карамельного цвета и густой. Это патока, а не сахар. Её любой кондитер моего времени умеет делать и применять для выпечки пряников и прочего.
Из килограмма свёклы на выходе получилось граммов двести сладкого продукта. Сейчас весь сахар тростниковый. Где-то начали искать другие способы. Но такой свёклы ни у кого в мире нет. Лёшке же я сказал, что наша свёкла выше всяких похвал. Леопольд чуть по потолку не бегал на радостях, что подсмотрел такой секрет. Ничего секретного в этой технологии как раз-таки и нет. А вот сделать из патоки сахар — более сложная задача, и Леопольду её видеть не нужно.
Вечером гости и те, кто питался с господского стола, с удовольствием наворачивали пряники, рецепт которых я дал французу. Леопольда хвалили, а я помалкивал. Не нужно знать тому же Куроедову, как из невзрачного овоща можно получить сахар.
На самом деле «домашний сахар» и из патоки можно получить известным методом вымораживания, но это только зимой. Сироп выкристаллизуется при низких температурах, его можно перемолоть и подавать как сахар. Цвет будет тёмный. Да и на вкус это немного не то, но в некоторых блюдах очень даже в тему.
Лёшку мой успех в получении патоки из свёклы порадовал. Он снова размечтался о невиданных прибылях и полез копаться в записях. Выудил интересный справочный материал: «В 1841 году жена Якоба Кристофа Рада, управляющего австрийской сахарной мануфактурой, сильно порезала палец при попытке отколоть кусок от головы. Приняв во внимание этот инцидент, Рад вскоре придумал и запатентовал производство сахара-рафинада в маленьких кубиках».
Мы, оказывается, и запатентовать много чего можем. А главное, знаем, как продавать и рекламировать товар. Он, конечно, «белая смерть», то да сё… Но если не мы, то кто-то другой начнёт зарабатывать и снабжать этой «смертью» народ, ухудшая состояние здоровья и зубов.
Зубы у людей этого времени не такие уж и плохие, как я думал. А вспомнилась мне эта тема по той причине, что Куроедов в очередной раз поднял всех на уши. Толком от холеры не отошёл, а у него вдруг зуб заболел. Зубные лекари в это время уже имелись и даже понятие «дантист» существовало, но это где-то там, в столицах, а не в нашей глубинке.
— Нужно вырывать, — категорично заявил опытный Дмитрий Николаевич. — Заговор здесь не поможет, да и батюшка будет против.
Самому Куроедову было без разницы. Щеку у него раздуло, лежит, воет и требует не то врача, не то коновала.
— Да запросто! — обрадовался Лёшка. — Это он как раз удачно обратился!
— Ты точно сможешь зуб выдрать? — тихонько уточнил я.
— Не пробовал, но нужно же с кого-то начинать? — оптимистично ответил друг, отправляясь искать подходящий инструмент.
— Говорят, в Петербурге сейчас делают искусственные зубы и даже челюсти, — проявила Лиза осведомлённость и покосилась на Петю, ожидая подтверждения её слов. — Из слоновой кости протезы делают.
Петя в позе умирающего лебедя расположился на софе и проблемы соседа-помещика его совершенно не волновали.
— Протезы те врачам гробовщики поставляют, — встрепенулся Куроедов и снова схватился за щёку.
— Сей конфуз у аглицких людишек произошёл, — поддержал разговор управляющий. — После сражения под Ватерлоо стали предлагать купить зубы не выкопанных гробокопателями, а настоящих героев, погибших на войне. Якобы те зубы от молодых и здоровых, а носить зубы героев патриотично. Только кто-то перепутал и продал вместо аглицких французские зубы, — завершил повествование Дмитрий Николаевич.