Суд

В первых числах февраля сорок второго года утром к особняку подъехали два грузовика, и по списку, когда-то составленному Залесским и его тетушкой, солдаты вынесли и увезли обстановку. Слава богу, продовольственные запасы не тронули…
Кое-как они зиму прожили… Первой против такой жизни взбунтовалась горничная Катерина, она заявила, что больше не хочет жить как мышь в подполье, и, как только чуть потеплело, уехала к своим родственникам в Закарпатье. Да, удивительно, но случилось именно так: взбунтовалась крестьянская женщина, выросшая в панской Польше, а Юрий Янович Залесский — советский инженер — один остался в особняке, безропотно продолжая эту странную жизнь. И надо было видеть, как он по утрам обходил комнаты и метелкой из павлиньих перьев сметал пыль с остатков мебели и подолгу стоял перед не взятым немцами портретом сердитого усатого дедушки, внуку которого и мужу тетушки Залесского принадлежал этот особняк. Залесский странным образом ощущал себя причастным к этому особняку и ко всей той жизни, что прошла в нем, и, таким образом, сейчас он представлял себя и хранителем особняка, и продолжателем той жизни, которой особняк принадлежал.
Весной в особняк явился немецкий лейтенант с письмом на имя тетушки Залесского. Письмо было от ее сестры Лидии. Лейтенант письмо Залесскому не отдал, и тогда Юрий Янович стал умолять немца сообщить родственникам, что здесь, во Львове, в трагическом положении, без средств и человеческих прав, находится сын их младшей сестры Марии — Юрий Залесский. Лейтенант молча выслушал Залесского, ничего не сказал, козырнул и ушел.
Спустя две недели Залесский был вызван к какому-то нацистскому бонзе в звании полковника, который вместе со своим аппаратом занимал дом в центре Львова. С Залесским он был изысканно вежлив, угостил сигарой, интересовался, как он тут живет, и, наконец, сообщил, что его тетушка Лидия вместе со своим мужем находятся в Норвегии, где ее муж выполняет особые задания рейха. Переехать Залесскому туда, к сожалению, невозможно — там идет война. Как, впрочем, и в Швейцарию, где проживает другая родственная Залесскому семья, но туда по причине другой — эта семья не выразила на то желания.
— Тетушка Ольга не хочет меня выручить из беды? — наивно воскликнул Залесский. Полковник огорченно промолчал.
Залесскому была предложена работа в качестве переводчика полковника. И он тут же согласился.
Это было подразделение гитлеровской службы безопасности, отвечавшее за порядок в самом Львове, но сюда поступали только особо важные дела. Залесскому выдали какое-то странное обмундирование: брюки галифе с кожаным задом, темно-серый френч со стоячим воротом, сапоги с непомерно длинными голенищами и финскую кепку-каскетку. Что означала эта форма, Залесский так и не узнал, но было похоже, что все это просто было подобрано на каком-то складе — вещи пахли карболкой. Но какое это имело значение?
Утром к особняку подкатывал автомобиль, отвозивший его на службу. Вечером он привозил его обратно. И одно это накрепко сливалось со всеми его ощущениями жизни.
Спустя несколько дней первая работа — ночной допрос пойманного во Львове русского подпольщика. Это был совсем юный паренек в оборванной одежде не по росту и потому похожий на наших беспризорников двадцатых годов. На грязном лице блестели антрацитно-черные глаза. У него спрашивали только одно — куда он шел, когда его задержали? Он не отвечал и тихо, отрешенно улыбался. Его начали бить два здоровенных эсэсовца. Потом Залесский снова переводил ему вопросы немцев, паренек молчал, но уже не улыбался. Тогда они его, на глазах у Залесского, пристрелили, сказав, что ниже их достоинства тратить время на этого щенка. А «щенок» лежал на полу, и тело его еще содрогалось от конвульсий… Залесский оформил и сам тоже подписал протокол, в котором было сказано, что арестованный красный подпольщик убит при оказании сопротивления.
На другой день новый допрос. Теперь это был какой-то русский профессор, командированный из Киева во Львов для работы во Львовском университете. Он не успел эвакуироваться и прятался на квартире у православного священника. Его тоже убили на глазах у Залесского.
 
Ему стало страшно. Нет, нет, он считал необходимой для немцев такую… работу, более того, он хотел бы быть причастным к делам этой покоряющей весь мир великой и грозной власти. Но он боялся покойников. Могли же ему предоставить такую работу, чтобы он сидел в кабинете, принимал население и внушал ему основы нового пришедшего к ним порядка.
Однажды, когда при нем начали избивать пожилую женщину, его стошнило, и тогда эсэсовец взял его за загривок и с тихим возгласом «свинья!» вышвырнул за дверь…
Но затем он получил-таки службу, какую хотел, единственный ее недостаток был в том, что пришлось запереть особняк и перебраться в Киев. Там он поступил в распоряжение «Гуманитарной комиссии полковника-интенданта Гаузнера». Под этим названием действовало небольшое воинское подразделение, контролировавшее вывоз из Киева в Германию предметов живописи и всякого иного искусства, а также библиотек. Залесский стал переводчиком и даже немного консультантом полковника Гаузнера.
Год он проработал там совершенно спокойно. Даже позволил себе три раза съездить во Львов, и после этих его поездок особняк снова наполнился мебелью, картинами и книгами, а на его дверях появилась сургучная печать с немецким орлом — вскрывать запрещено.
А осенью сорок третьего года с ним случилось черт знает что… Русские почему-то не стали ждать, когда замерзнет Днепр, форсировали его и пошли на Киев. Залесский с ужасом наблюдал возникшую в Киеве панику среди немцев. И вдруг — как рука бога полковник Гаузнер отправляет его с вагонами своего личного имущества в Германию в качестве сопровождающего груз. Ночью эшелон, к которому были подцеплены два вагона Гаузнера, тронулся в путь на запад. Залесский прекрасно устроился на кожаном диване в одном из вагонов. Он не знал, что за эти дни случилось на фронте, но однажды, когда эшелон стоял на станции Житомир, ранним утром его разбудил стук в дверь вагона. Он кое-как оделся, отодвинул дверь — и увидел чистое с легким морозцем ноябрьское утро, но у вагона стояли советские солдаты. И тут же он был взят в плен…
Вместе с пленными немцами он совершил длинное путешествие вглубь России и осел в лагере. Там быстро разобрались, кто — кто, и Залесским занялся особый отдел. Но то ли работник там оказался неопытный, то ли Залесский больно хитро повел себя, а только все его похождения в оккупированном Львове и потом в Киеве остались нераскрытыми — вольнонаемный денщик у полковника Гаузнера, и ничего больше. Из Ленинграда прислали весьма хорошую характеристику с единственным критическим замечанием о неуживчивости… Переводчиков в лагере не хватало, а немецким языком он — спасибо матери — владел в совершенстве. И Залесский остался в том же лагере, но уже переводчиком…
На все четыре стороны Залесский был отпущен только в сорок седьмом году.
Еще работая в лагере, он предпринял все, что мог, для розыска матери, но безрезультатно. Во Львов он не поехал — от греха лучше быть подальше. Не захотел он остаться и в Ленинграде, хотя комната, как выяснилось, ждала его. Забрав все, что представляло хоть какую-то ценность, Залесский уехал в Ригу и там устроился на неприметную должность в Министерстве сельского хозяйства. Ему дали квартиру в центре города и две комнатки в дачном доме на взморье. Началась мирная жизнь Юрия Яновича Залесского, жизнь, конечно, не такая, о какой он мечтал, но в разоренном войной мире он все же получил жизнь не худшую. Вскоре он женился на латышке по имени Айна, и это была первая в его жизни удача. В запущенную квартиру пришла прекрасная хозяйка, молодая, красивая женщина, очень смешно говорящая по-русски. Она была единственной дочерью крупного оптового торговца в прежней Латвии, который удрал из Риги вместе с немцами в 1944 году, бросив жену и дочь. Спустя пять лет тридцатилетняя Айна похоронила мать. Все послевоенное время она работала секретаршей в Министерстве сельского хозяйства, там ее Залесский и нашел. Жили они хорошо. Айне надоело быть одинокой. Залесский был доволен заботами молодой и красивой Айны и своей довольно бездельной службой. Единственно, чего ему не хватало, это денег, хотелось, чтобы их было побольше.