Суд

Куржиямский подсел к Зарапину, тот пригласительно чуть подвинулся, дал ему место у стола, а папку, которую он проверял, положил посередине и, будто они прервали эту работу минуту назад, спросил:
— Ты понимаешь, почему эта авизовка должна храниться здесь, а не там, где вино делают?
Куржиямский надел свои тяжелые очки и стал смотреть авизовку, в это время женщина пояснила:
— Это только копия авизовки… на случай повторного контроля.
— Ясненько, спасибо… — чуть слышно отозвался Зарапин, он смотрел уже новый документ.
Куржиямский знает, что это за работка — каторга! А интересно, черт побери! Как всегда, вначале ну ничего непонятно — от кого бумажка? Кому? Зачем? И — цифры! Целые страницы цифр!! А именно за ними жулик и спрятался. Цифры, цифры, литры, тонны, рубли, копейки… И надо вникать в каждую букву! В каждую цифру!
— Лидия Степанова, — снова обращается Зарапин к женщине, а когда в документе не указывается ни вес, ни литраж, ни тоннаж, а записана просто цистерна… тут не могут вас обмануть?
— Как?
— Прислать из Армении неполную цистерну, а получить с вас за полную.
— Нет, этого не случится, — ответила женщина и вытерла лоб платком. — Мы ж ту цистерну направляем дальше, на разлив, а там все сразу и выяснится.
— А если там сидит сообщник?
Женщина подумала и сказала:
— Как же так? Сообщник должен, по логике, подтвердить, что цистерна полная. Так? Но тогда, значит, и деньги он должен вернуть за целую. А где он их возьмет?
— Толково… толково, — пробормотал Зарапин, и снова шуршат бумаги в руках Куржиямского и Зарапина…
Так начиналось это дело о крепленом вине из Армении. Будь бы еще о коньяке, а то о препротивнейшем вине, однажды они попробовали его — похоже на плохую самогонку, да еще разбавленную чаем…
Прошло две недели, а у них не только просвета впереди не видно, нет даже малюсенькой щелочки. А майор Любовцев бушует:
— Нельзя ли укоротить проверку? Ведь все известно наперед!
— Нельзя, товарищ майор, — спокойно ответил Куржиямский. — Они улики прячут каждый раз в новое место, и каждый раз все хитрее прячут.
— Гады, — сказал, точно плюнул, майор.
И еще шли дни, недели… Лидия Степановна им уже не требовалась, и они сидели в той сырой комнатке вдвоем. Но дело разворачивалось перед ними уже не слепыми, ничего не говорящими документами — через каждую бумажку, а иногда даже через одну цифру они уже умели увидеть какое-то конкретное событие в жизни склада, в котором участвовали конкретные люди, там-то, тогда-то…
Раскрытие хозяйственных преступлений — особый и нелегкий труд. Чем крупней и опасней вор, тем хитрее организует он воровство. Известно, что гениальное в конечном счете бывает простым. Иногда воровство построено на примитивнейшем приеме, а над его раскрытием бьются очень долго и, когда наконец раскрывают, замирают в злом недоумении — как же это мы сразу не догадались? Чтобы вскрыть эту «простоту», прежде всего необходимо очень хорошо освоить ту хозяйственную область, где совершалось воровство. Хитрость закройщика-жулика из мехового ателье — не бог весть какая сложность, но, чтобы разгадать ее, Куржиямскому и Зарапину понадобилось однажды всерьез освоить профессию скорняка… Надо очень любить эту избранную из всех других работу, чтобы изо дня в день иметь дело с жульем и верить, что от твоего труда жизнь становится чище.
Сыщики из угрозыска снятся ребятишкам, их мужество и ловкость показывают в кино, а в труде инспектора ОБХСС или увлеченного хозяйственными преступлениями следователя ну ни грамма романтики, если, конечно, смотреть на эту работу глазами, ослепленными чаще ложной романтикой книжных сыщицких приключений. Всякая работа в милиции — это прежде всего труд, ежедневный, тяжелый и к тому же часто сопряженный с риском. Каждый пойманный преступник — результат такого труда. Но труд работников ОБХСС особенно сложен. Найти грабителя или убийцу бывает легче, чем раскрыть и уличить шайку расхитителей.
Когда Куржиямский пришел в районный следственный отдел столичной милиции, первое дело, порученное ему, было о хищении продуктов в детском доме. Первая мысль — у кого, гады, крали?! Пошел он в тот сиротский дом, увидел ребятишек, показавшихся ему изможденными, узнал, что почти все они — сироты не особенно давно кончившейся великой войны. Наконец познакомился и с ворами — директрисой и поварихой. Но прежде чем их полностью разоблачить и уличить, Куржиямскому пришлось работать долго и трудно, и уже по этому первому своему делу он понял, что борьба с расхитителями занятие не простое, требует знания, ума, терпения и несгибаемой воли. На последнем допросе повариха стала совать ему пухлый конверт, и Куржиямский чудом удержался не отхлестать ее этим конвертом по оплывшей физиономии. Воровки оказались крупными, во время обыска у них было найдено золото, драгоценные камни.
 
Когда их судили, Куржиямский пошел на процесс и при чтении приговора испытал такое великое счастье, о котором потом не смог толком рассказать даже жене.
С тех пор Куржиямский — на хозяйственных делах, или, как говорят в отделе, работает на ОБХСС. Нет, он работает вместе с ребятами из ОБХСС, всех их знает, любит, особенно тех, кто предан своему делу. Такие, как Сережа Зарапин, с которым они часто работают вместе.
Куржиямский больше любил такие глухие, запутанные дела, как это — о винных складах, когда надо начинать с нуля и действовать, может статься, в присутствии главного вора, который в эти минуты смотрит на тебя с усмешечкой: ну-ну, ковыряйся, товарищ дорогой, тут тебе бумажечек надо провернуть с тонну, и все равно ничего не найдешь… Куржиямский любил говорить, что воровство, как все на свете, совершенствуется, и, когда начинал любое сложное дело, ему было чертовски интересно — куда жулье запрятало концы на этот раз? Причем он был убежден, что ловить такое жулье во сто крат интересней, чем обычных уголовников. Ты попробуй выведи на чистую воду высокообразованного директора крупного трикотажного производства, как это однажды он сделал, когда в одной шайке с тем директором был и главный бухгалтер, и даже его непосредственный начальник в тресте. Попробуй прорви такой монолитный строй. Четыре месяца Куржиямский вел то расследование, дважды воры требовали, чтобы его отстранили от этого дела, но майор Любовцев неизменно и решительно эти попытки отбивал. Тогда жулье устроило ему провокацию — очень хитро всё продумали, но Куржиямский провокацию предугадал и сумел повернуть ее против жулья. И все эти четыре месяца он не ездил по ночной столице в оперативных машинах с сиренами, а сидел в различных бухгалтериях и изучал документы… И когда он уже твердо вышел на след воровской шайки, какое невыразимое словами удовлетворение пережил он; придя утром, как всегда, на этот завод, зашел к директору, выслушал его извечный вопрос: «Еще не тошнит?», ответил ему легко, небрежно: «Нет, отчего же?» — и при этом в упор неотрывно смотрел в глаза жулика, смотрел, пока тот не убрал свои глаза в сторону…
А вот его друг и самый любимый напарник Сергей Зарапин больше любит дела, которые он называет ударными. Чтоб быстро, уверенно выйти на шаечку хапуг, довести до восковой спелости, накрыть голубчиков — обыск, и — золото под паркетом. У него, кстати заметить, просто потрясающее чутье на воровские тайники. Давно стало легендой, как однажды сутки вели безрезультатный обыск в квартире одного крупного хапуги, и ВДРУГ Зарапин приказал: развинчивайте отстойники в канализационных узлах — да, именно там, в отстойниках, и были спрятаны бриллианты на сотни тысяч рублей.
Но, как назло, последнее время Зарапину все чаще приходится влезать в такие вот вязкие дела, как эти винные склады.
Утром дома, торопливо завтракая, Куржиямский и подумать не мог, что ужинать будет в Армении. Перед работой на винном складе забежал на работу, чтобы уплатить партвзносы, но его перехватил Любовцев:
— Зайдите ко мне… — а в кабинете, еще не дойдя до своего стола: — Сегодня полетите в Армению.